- Слышь, Андревна, у тя в носках шерсть-то, небось, нечистая? Разойдутся через неделю, и поминай, как звали!

Она раскатисто захохотала, заглушая робкие попытки Андревны защитить качество реализуемой продукции.

- Так, девушка, положьте-ка взад! – это уже мне. Я взяла один из шаров посмотреть поближе.

- Да я просто посмотреть...

Тетка забыла про старушку с носками и переключилась на меня:

- Взад, я говорю, положь! Ходят тут, товар руками трогают...

Бабуля с носками шершаво захихикала, будто оберточную бумагу смяла.

- Че лапаешь-то? Ты или бери, или мимо иди! – тетка уставилась на меня своими блестящими бусинами.

Я послушно положила шар на место. Эта тетка почему-то вдруг оказалась сильнее со своим рыночным хамством и этим панибратским тыканьем. На какой-то параллельной социальной лестнице в границах ее ареала она была на порядок выше меня в этой своей деловитой базарной хамоватости. А я, уже отходя от прилавка, подумала о том, что у этой грубой женщины наверняка есть какая-то своя правда жизни, и эта ее правда гораздо фундаментальнее и прочней зыбких очертаний моего мира. Примитивный список ее ценностей простой и четкий, как десять заповедей.

Я оглянулась – еще раз посмотреть на нее, она же, цепко ухватив мой взгляд, крикнула мне вслед:

- Ты чего конкретного ищешь? Так у меня сортимент широкий! Иди-ка сюда.

И опять я, будто под гипнозом ее басовитого голоса и колючего взгляда блестящих черных глаз послушно повернулась и подошла к лотку.

- Што ищешь-то? – благодушно поинтересовалась она, не переставая прощупывать взглядом толпу.

- Шар. Там должны быть апельсиновые деревья, белоснежные песчаные дорожки, алые розы, хрустальные озера.

Торговка воровато огляделась с видом бывалого фарцовщика, перегнулась через свой лоток и быстрым полушепотом сообщила:

- Есть. Дома у меня есть. Завтра вечером загляни. Вот адрес.

Я рта не успела раскрыть – она сунула мне в руку бумажку с адресом и, выпрямившись, заголосила:

- Игрушки новогодние, сувениры, дождик! Игрушки новогодние, сувениры, дождик!

Жила она в каком-то промышленном районе. Темным вечером я, чертыхаясь и утопая в грязи, с трудом нашла нужный дом. Фонари не горели, двор скудно подсвечивался желтыми квадратами окон и тонким серпиком молодого месяца. Что я тут делаю?!

Торговка открыла не сразу – судя по шорохам, доносившимся из-за обитой дерматином двери, она пристально разглядывала меня в дверной глазок. Через несколько минут раздался щелчок замка.

- А, ты что ли, - поприветствовала меня тетка.

- Здравствуйте, - я смело шагнула в прихожую. Меня накрыло плотной густой волной хорошо настоявшихся звуков и запахов – будто кто-то открыл перед моим носом кастрюлю с только что сваренным борщом. Где-то кричали дети, бубнил телевизор, слышался затяжной старческий кашель.

- Стой тут, - приказала торговка и ушла, оставив меня в неосвещенной прихожей. ЧТО Я ТУТ ДЕЛАЮ?! В безвоздушном коридорном пространстве под странную мелодию из ползущих со всех сторон звуков лезла мне в голову всякая жуть: картинки немощеных улочек средневековых городов и многолюдных рыночных площадей.

- Ежики зеленые, - донеслось откуда-то из-под ног. Я испуганно отпрыгнула в сторону.

- Кхе-кхе, - источник звука находился где-то под вешалкой, на которой беспорядочно громоздилась груда бесформенной одежды. Когда глаза привыкли к полумраку прихожей, я разглядела какую-то лежанку. Голос принадлежал выглядывающей из-под тряпья голове. Кому принадлежала голова – установить было довольно затруднительно. Я попятилась к двери, решив, что с меня, пожалуй, достаточно. Но тут в прихожую вышла тетка. Она прикрикнула на голову, которая тут же скрылась под тряпьем, и протянула мне большой стеклянный шар.

- Пятьсот, - деловито сообщила она.

В темноте прихожей невозможно было разглядеть содержимое шара, и я попросила включить свет.

- Лампочки нету, - хмуро пояснила торговка и недовольно кинула, - че там рассматривать-то: цветы, апельсины, дорожки энти... Я, слышь, покупателя-то не обманываю. Деньги давай, мне тут с тобой некогда лясы точить.

- Ежики зеленые, - глухо подтвердила голова.

Дома я достала добытый шар и, рассмотрев его со всех сторон, молча кинула в корзину.

Фантастический темно-фиолетовый пейзаж навевал мысли о неземных цивилизациях. Застывшая зеленая капля то ли лужи, то ли небольшого пруда. С неба падали какие-то синие хлопья... И еще – там не было апельсинов!

...

Юся научил меня бережно относиться к словам.

- Что-то ты не больно разговорчива, - сказала подруга, - ты изменилась и, надо сказать, не в лучшую сторону. Куда ты себя спрятала? Эй!

Она потрясла меня за плечи, думая наверно, что бывшая я выпаду откуда-нибудь, будто завалявшаяся в кармане монетка. Я улыбнулась. Не все люди достойны Слова. Очень мало людей достойны Слова. Моего Слова. Не шелухи, оскверняющей мои уста и слух ничего не подозревающего собеседника. Слова яркого, чистого, возникшего из переклички жаворонков в синеве над ржаным полем, из шума прибоя на рассвете, из детского смеха. Мне нечего было ей сказать. Я старательно избегала сора, а жемчуг хранила для Лейлы.

- Да, кстати, твой бывший все мне рассказал, - подруга прищурилась и пристально посмотрела на меня. – Всё.

Стало противно. Она будто обвиняла меня в чем-то – укор в голосе, насмешливая жалость в глазах, прямая осанка и вскинутый подбородок человека уверенного в своих подозрениях. Она резко подалась вперед. А меня на секунду оглушило ее запахом. Так пахнут знающие себе цену женщины. Так пахла Лейла. Морем, дорогим табаком, ванилью, ветром, жасмином, мятой, чистотой. Вплетался туда тонкий аромат французского парфюма и теплый запах нагретого солнцем камня.

- Ну и как это – с женщиной?

Я пожала плечом:

- Нежно. Чувственно. Органично.

Ее интересовал секс, а меня убивала любовь. Как странно – самое светлое чувство в мире порождало во мне сплошной негатив. Сделало меня отстраненной от всех. Я не смеялась над анекдотами, видя в них несусветную глупость и пошлость. По той же причине не вызывали слез романтические фильмы и книги. Лиргерои были скучны и пресны. А извечные женские сплетни из серии «кто с кем трахался» нагоняли сон.

Подруга задумчиво посмотрела на меня и вдруг предложила:

- Приходи в субботу ко мне. Тебе развеяться надо. Напьемся, в конце концов! Будет парочка интересных человеков. Она принялась перечислять «человеков», которые украсят своим присутствием party под названием Субботний бум. Признаться, мне было абсолютно наплевать на список гостей, да и на подругу тоже. Но отказываться было неудобно.

...

Субботний бум мало чем отличался от обычной квартирной попойки. Подруга познакомила меня с «Архитектором с большой буквы», с «Виолончелистом с мировым именем», с «Художником-модернистом» и с прочими представителями так называемой богемы.

- Кто вы? – спрашивали меня, - чем занимаетесь?

- Я беглец. Я учусь жить чужими страстями, не справившись со страстью своей. Я тень чьей-то тени. Но во мне не найдут долгожданной прохлады пересекающие пустыню караваны. Мной много дней растрачено впустую – уйма безликих календарных квадратиков без номера и названия.

Они не слышали меня. У каждого из них на одежде было много карманов, из которых они доставали стеклянные шарики остроумных правдивых историй. Архитектор с большой буквы с нетерпением поглядывал на Виолончелиста с мировым именем, который уж очень затянул занимательную историю о гастролях в Греции. У Архитектора с Грецией тоже было связано немало воспоминаний, которыми ему хотелось поделиться. Он ерзал на стуле и нервно улыбался, боясь пропустить то самое мгновение, когда Виолончелист закончит свое соло.

- А вы знаете, что многочисленные острова Греции были созданы Богом в последний день сотворения? Он бросил в воду горсть разноцветных камушков, - дождался своей очереди Архитектор.

Мое внимание привлек человек, ворующий привычки. Он молча наблюдал за присутствующими и у каждого изымал нечто, принадлежащее только ему. Через пару часов у него было с десяток чужих привычек:

он стряхивал пепел, как Архитектор, держа сигарету большим и указательным пальцами, средним аккуратно постукивая по ней; у Виолончелиста позаимствовал чуть приподнятую бровь и скептическое «Да?» при общении с незнакомыми;

Модернист постоянно ставил рюмку в центр салфетки, закрывая донышком рисованный тюльпан – и рюмка вора оказалась точно в центре; дама в накинутой на плечи шали лишилась права единоличного использования подрагивающих уголков губ при попытке взять высоту закрученного вопроса;

хозяйка дома так же не осталась без внимания – незнакомец взял у нее манеру теребить мочку уха во время разговора.

Какое-то время меня занимал вопрос, что же он мог перенять у меня. Я внимательно наблюдала за ним, стараясь не пропустить ни единого движения. Но вскоре занятие это мне наскучило – не было у вора моих привычек. Уж я-то узнала бы себя наверняка.

После, когда я рассказала подруге о странном незнакомце, она подняла меня на смех:

- Какая чушь! Он – Писатель. – Она сказала именно так «Писатель» - с большой буквы. – Он просто наблюдает за людьми и делает какие-то свои выводы. Запоминает характеры, нравы, ну и привычки конечно тоже. Профессия обязывает.

Но я почему-то представила себе дом Писателя, забитый сундуками с украденными привычками. Вечерами он, как старик Кощей, чахнет над ними, перебирает, сортирует, любовно раскладывает и осторожно примеряет...

- Да, кстати, у меня нет привычки теребить ухо во время разговора, - сказала подруга, пряча руку в карман...

Минуты пробивали в Субботнем буме сквозные дыры, в которые утекали голоса и табачный дым. Подруга раскатисто хохотала над шутками какого-то Пока неизвестного, но очень перспективного.