Ночь была довольно неспокойной, хотя дождь и не лил, но буря набирала силу, и белая луна только иногда ярко просвечивала среди масс бело-серых облаков, которые мчались, как летающие армии через небо, и ее прерывистый свет тускло горел, как будто она была факелом, просвечивающим сквозь тенистый лес. Время от времени взрывы музыки или нестройный рев труб достигал наших ушей с отдаленных проездов, где люди все еще праздновали Жирный четверг, или голос отдельных мандолин смешивался со звуком катящихся колес нашей кареты, но вскоре мы перестали слышать даже их.

Миновав внешние окраины города, мы вскоре выехали на открытую дорогу. Извозчик ехал быстро, он ничего не знал о нас и, вероятно, стремился поскорее возвратиться на многолюдные площади и в освещенные кварталы, где проходило основное веселье вечера, и, несомненно, был весьма недоволен тем, что я выказал столь дурной вкус, потребовав ехать так далеко от Неаполя в эту праздничную ночь. Наконец он остановил коней; замковые башенки виллы, которую я назвал, слабо виднелись из-за деревьев, он спрыгнул со своего сиденья и подошел к нам.

«Мне подъехать прямо к дому?» – спросил он с таким видом, будто он желал бы поскорее отделаться от этой проблемы.

«Нет, – отвечал я безразлично, – не нужно. Расстояние близкое – мы прогуляемся».

И я шагнул на дорогу, отдав ему деньги.

«Вам, кажется, весьма не терпится возвратиться в город, друг мой», – сказал я полушутливо.

«Да, действительно! – отвечал он решительно. – Рассчитываю прилично заработать на извозе гостей с бала графа Олива сегодня ночью».

«Ах! Богатый парень этот граф, – сказал я, помогая жене выбраться и придерживая ее плащ как следует завернутым, чтобы кучер не заметил блеска ее дорогого одеяния. – Хотел бы я им быть!»

Человек усмехнулся и решительно кивнул. У него не было подозрений насчет моей личности. Он принимал меня, по всей вероятности, за одного из тех «веселых джентльменов», весьма распространенных в Неаполе, которые находят себе на празднике даму по вкусу и уводят ее, тщательно скрывая, в таинственный укромный уголок, известный только им, где они могут спокойно провести вечер на радость им обоим. Пожелав мне доброй ночи, он запрыгнул на карету, яростно дернул поводья, развернув лошадь, и с грохотом умчался прочь. Нина, стоя на дороге рядом со мной, взглянула ему в след с изумленным видом.

«Не стоило ли попросить его остаться и подождать нашего возвращения?» – спросила она.

«Нет, – ответил я резко, – мы вернемся другой дорогой. Идем».

И, обхватив ее рукой, я повел ее вниз. Она слегка дрожала и в ее голосе зазвучали жалобные нотки, когда она сказала:

«Неужели нам придется идти так далеко, Чезаре?»

«Три минуты и мы придем к назначенному месту, – ответил я кратко и добавил более мягким голосом: – Вам холодно?»

«Немного», – и она закуталась в свои соболя еще плотнее и прижалась к моему плечу. Капризная луна внезапно выскочила из-за тучи, как бледный призрак взбешенного танцора, стоявшего на мысках на краю крутой пропасти черных облаков. Ее бледно-зеленые и золотистые лучи падали прямо на мрачную пустоту перед нами, четко выхватывая белые таинственные камни кладбища «Кампо Санто», которые отмечают, где пути мужчин, женщин и детей начались и закончились, но никогда не объясняют, в какое новое путешествие они теперь отправились. Моя жена увидела их и остановилась, отчаянно дрожа.

«Что это за место?» – спросила она нервно.

За всю свою жизнь она ни разу не была на кладбище – она испытывала слишком большой страх перед смертью.

«Вот здесь я храню мои сокровища, – отвечал я, и мой голос зазвучал отстраненно и жестко даже для моих ушей, когда я сжал ее теплую талию. – Идем со мной, моя возлюбленная!» И, несмотря на мои старания, голос выразил горькую насмешку: «Со мною тебе нечего бояться! Идем».

И я повел ее дальше, слишком слабую, чтобы противиться моей силе, слишком напуганную, чтобы говорить; дальше, через влажную траву и безымянные древние могилы; дальше, пока низкие покосившиеся ворота дома моих мертвых предков не предстали предо мной; дальше, подкрепляемый силой десяти дьяволов, когда я уводил ее на погибель!

Глава 36

Луна вновь скрылась за плотной стеной облаков, и ландшафт погрузился в полутьму. Дойдя до двери склепа, я отпер ее; дверь легко открылась и подалась назад с неожиданным лязгом. Моя жена, которую я держал железной хваткой, рванулась обратно и попыталась высвободиться из моих рук.

«Куда вы идете? – спросила она слабым голосом. – Я, я боюсь!»

«Чего? – спросил я, стараясь контролировать страстные вибрации моего голоса и говорить беззаботно. – Темноты? Мы сейчас зажжем свет, вот видите, вы, вы… – и к своему удивлению я разразился громким насильственным смехом. – Нет причин для страха! Идем!»

И я быстро поднял ее, легко перенес через каменный порог и аккуратно поставил внутри. Наконец-то внутри, слава Богу! Я закрыл главную дверь за нашей спиной и запер ее! И снова тот же странный невольный смех сорвался с моих губ сам собой, и эхо дома смерти ответило ему гробовым ужасным гулом. Нина цеплялась за меня в плотной тьме.

«Почему вы так смеетесь? – вскричала она громко и нетерпеливо. – Звучит просто ужасно».

Я сдержал себя усилием воли.

«В самом деле? Простите меня, мне очень жаль! Я смеюсь потому, моя дорогая, что наша прогулка под луной так приятна и весела, не правда ли?»

И я прижал ее к сердцу и грубо поцеловал. «А теперь, – прошептал я, – я вас перенесу, ведь ступени слишком грубы для ваших маленьких ножек, дорогая, для ваших изящных белых маленьких ножек! Я вас понесу на руках в моих сладостных объятиях! Да, перенесу вас осторожно вниз в волшебный грот, где лежат бриллианты, великолепные бриллианты – и все они для вас, моя любимая жена!»

И я поднял ее с земли, как если бы она была маленькой хрупкой девочкой. Пыталась ли она сопротивляться или нет – я сейчас уже не помню. Я перенес ее вниз по осыпающейся лестнице, ставя ногу на каждую кривую ступень с уверенностью прекрасно знавшего это место человека. Но мой разум был замутнен, круги красного огня вертелись в темноте перед глазами; каждая вена в моем теле, казалось, готова была взорваться; скрываемые муки и ярость моей души были так сильны, что я думал, что сойду с ума или упаду замертво, прежде чем завершу свой план. Когда я спускался, то почувствовал, как она цеплялась за меня; ее руки были холодны и вспотели на моей шее, как будто кровь в ней застыла от ужаса. Наконец я ступил на последнюю ступень и коснулся пола склепа. Я опустил мою бесценную ношу и, освободившись от нее, замер на секунду, тяжело дыша. Она схватила мою руку и хрипло прошептала:

«Что это за место? Где же свет, о котором вы говорили?»

Я не ответил, а лишь отстранился от нее, вытащил спички из кармана и зажег шесть больших свечей, которые установил в различных углах склепа прошлой ночью. Ослепленная светом после полной темноты она не сразу определила природу того места, где находилась. Я наблюдал за ней, все еще завернутый в тяжелый плащ и в шляпе, которые так эффективно меня маскировали. Что за вид у нее был в этой обители разложения! Прекрасная, нежная, полная жизни, с сияющими бриллиантами под складками дорогого меха, который покрывал ее тело, и в темном капюшоне, откинутом назад, будто для того, чтобы усилить сверкание ее золотых волос.

Внезапно ее потрясла догадка о назначении мрачного дома, окружавшего ее, когда желтый свет от восковых свечей выхватил каменные ниши, изодранные покровы, ржавеющие доспехи, мрачные формы поеденных червями гробов, и с воплем ужаса она помчалась к тому месту, где я стоял неподвижно, как статуя в кольчуге, и, обхватив меня руками, стала цепляться, обезумев от страха.

«Уведите меня отсюда, уведите! – умоляла она, пряча лицо у меня на груди. – Это склеп, о Пресвятая Мадонна! Дом мертвецов! Быстрее, быстрее! Выведите меня отсюда, давайте уйдем домой, домой!»

Она резко замолчала, ее тревога возрастала от моего молчания. Она пристально посмотрела на меня дикими влажными глазами.

«Чезаре! Чезаре! Говорите! Что с вами? Зачем вы меня сюда притащили? Прикоснитесь ко мне, поцелуйте меня! Скажите хоть что-нибудь, только не молчите!»

И ее грудь судорожно поднялась – она рыдала от ужаса.

Я отстранил ее твердой рукой и заговорил размеренным тоном с долей презрения.

«О, я прошу вас! Это не место для истерической сцены. Посмотрите, где вы! Вы верно догадались: это склеп, ваш собственный мавзолей, дорогая леди! Если я не ошибаюсь, это место захоронения членов семьи Романи».

При этих словах ее рыдания прекратились, как будто замерзнув в горле, она уставилась на меня в безмолвном страхе и удивлении.

«Здесь, – продолжал я методичные рассуждения, – здесь лежат все великие предки семьи вашего мужа, герои и мученики прошлых дней. Здесь будет разлагаться и ваша благородная плоть. Здесь, – и мой голос стал глубже и решительнее, – здесь шесть месяцев назад ваш муж, Фабио Романи, был похоронен».

Она не проронила ни звука, а только смотрела на меня, как некая прекрасная языческая богиня, превращенная в камень Фуриями. Высказав это, я замолчал, глядя на произведенный этими словами эффект, поскольку я желал мучений каждого фибра ее души. Наконец ее пересохшие губы двинулись, и ее голос прозвучал хрипло и невнятно:

«Вы, должно быть, сумасшедший!» – сказала она с придушенной злобой и ужасом.

Затем, видя, что я все еще не двигался, она подошла и взяла меня за руку одновременно и повелительно, и умоляюще. Я ей не сопротивлялся.

«Пойдемте, – просила она, – уйдемте прочь отсюда наконец! – и она огляделась вокруг, задрожав. – Давайте покинем это ужасное место, а что касается драгоценностей, если вы храните их тут, то пусть они здесь и остаются – я их ни за что не надену! Идемте».