Бормоча это себе под нос в каком-то бессвязном рыдании, я повернулся, чтобы встретить рев дикой ночной бури, когда мой разум был замутнен, конечности ослабли и дрожали, а небеса и земля грохотали вокруг меня, словно штормящее море; луна удивленно проглядывала сквозь движущиеся тучи, и вся вселенная, как одно целое, пребывала в беспорядочном и бесформенном хаосе вокруг меня; несмотря на это, я пошел дальше, чтобы встретить мою судьбу, и оставил ее!


Никем не узнанный и не преследуемый я покинул Неаполь. Я завернулся в свой плащ и растянулся в каком-то тяжелом забытьи на палубе «Рондинеллы», но мой вид, очевидно, не вызвал никаких подозрений у шкипера, старого Антонио Барди, с которым мой друг Андреа договорился о моем путешествии, вряд ли догадываясь о личности пассажира, которого он рекомендовал.

Утро выдалось сияющим и прекрасным: сверкающие волны вставали на кончики пальцев, чтобы поцеловать еще порывистый ветер, солнечный свет одаривал широкой славной весенней улыбкой весь мир! Неся с собой бремя моих страданий, крайне изнуренный от нервного перенапряжения, я оглядывал все окружавшие меня вещи, словно в лихорадочном сне: смеющийся свет, голубая рябь воды, удаляющаяся линия родных берегов – все казалось мне размытым, смутным и нереальным, хотя моя душа бдительно и беспрестанно всматривалась вниз, в темные глубины, где лежала она, затихшая навсегда. Поскольку теперь я знал, что она мертва. Сама судьба убила ее – не я. Со всеми ее нераскаянными грехами, триумфом ее предательства, даже в ее сумасшествии – я все же не смог бы ее убить, несмотря на то что сама она пыталась убить меня.

А может и к лучшему то, что камень упал, – кто знает! – если бы она жила, то я бы постарался не вспоминать о ней и, вытащив ключ от склепа из кармана, я выбросил его в морские волны. Все закончилось, меня никто не преследовал, никто не спросил, куда я ехал. Я прибыл в Чивитавеккья без единого вопроса, оттуда доехал до Леггорна, где поднялся на борт торгового судна, отплывающего в Южную Америку. Таким образом я затерялся в этом мире и оказался заживо похороненным во второй раз. Меня надежно погребли в этих диких лесах, и я не ищу спасения.

Я принял на себя облик грубого поселенца, который работал вместе с другими людьми на вырубке жестких сорняков и ядовитых растений, делая просеку через непроходимые дебри. Никто не найдет теперь в этом сильном строгом человеке с изнуренным лицом и седыми волосами ничего общего с когда-то известным и богатым графом Олива, исчезновение которого, настолько странное и внезапное, стало на какое-то время темой для разговоров по всей Италии. Я узнал об этом, когда однажды находился в ближайшем городке и увидел статью в газете под заголовком «Таинственное исчезновение в Неаполе», в которой я прочел каждое слово с чувством печального удовлетворения.

Из этой статьи я узнал, что граф Олива разыскивался. Его внезапный отъезд вместе с новообретенной женой, бывшей графиней Романи, в самую ночь их свадьбы произвел крайнее волнение в городе. Хозяин гостиницы, где он жил, разослал запросы повсюду, так же как и бывший камердинер графа, некто Винченцо Фламма. Управление местной полиции было бы благодарно за любую предоставленную информацию. Если в течение двенадцати месяцев не появилось бы никаких новостей, то личная собственность семьи Романи, за отсутствием живого наследника, переходила в распоряжение короны.

Там было написано еще много всего в том же ключе, и все это я прочел с полным безразличием. «Почему бы им не обыскать склеп Романи? – подумал я мрачно. – Там бы они обнаружили некие достоверные факты!» Но я хорошо знал неаполитанцев: все они робкие и суеверные и скорее обнимутся с прокаженным, чем проникнут в дом смерти. Одна вещь меня обрадовала – предполагаемая судьба моего имущества. Корона, Королевство Италии, определенно представляло собой самого благородного наследника, какого только можно вообразить! Я возвратился в свой лесной дом, исполненный странного мира в душе.

Как я уже говорил в начале, я – мертвый человек, мир с его делами и целями не имеет со мной ничего общего. Высокие деревья, перешептывающиеся травы – мои друзья и компаньоны, они, и только они, порой становятся свидетелями мучительных приступов агонии, которые то и дело наполняют меня горечью. Поскольку я страдаю всегда. Это для меня естественно. Месть сладка! Но кто сможет описать все ужасы воспоминаний? Возмездие пало теперь на мою собственную голову. Я не жалуюсь – это закон воздаяния и он справедлив. Я никого не виню, кроме нее, той женщины, которая стала причиной моей ошибки. Даже мертвую я не прощаю ее – я пытался, но не смог! Может ли когда-либо мужчина искренне простить ту, которая разрушила его жизнь? Сомневаюсь. Что касается меня, то я чувствую, что это еще не конец; когда моя душа освободится из земной темницы, я, должно быть, окажусь обреченным на вечное преследование ее предательской души по всем черным пропастям ада, даже более мрачного, чем у Данте; она – в образе какого-то блуждающего пламени и я – как охотящаяся тень; она будет лететь передо мной в постыдном страхе, а я поспешу за ней в неустанном гневе, – и это навеки вечные!

Но я не прошу о жалости – мне она не нужна. Я наказал виновных и, сделав это, пострадал не меньше них, как это всегда и бывает. Я не испытываю ни сожалений, ни угрызений совести; меня беспокоит лишь одна вещь – одна мелочь – простая глупая фантазия! Она приходит ко мне ночью, когда полнотелая луна смотрит с небес. Потому что луна огромна в этих широтах, она – как императрица всего мира в золотых одеждах, когда разворачивается во всем своем великолепии на темно-фиолетовом небе. Я прячусь от ее сияния, как только могу; я закрываю ставни узкого окна моего одинокого лесного жилища; и все же, что бы я ни делал, один широкий луч всегда проникает внутрь – один луч, который обходит все мои усилия, направленные на то, чтобы не впускать его. Он пролезает под дверью или через какую-нибудь незаметную щель в деревянных стенах. И я напрасно искал его вход.

Цвет лунного света в этих широтах представляется насыщенно-янтарным, поэтому я не могу понять, почему этот бледный луч, заглядывающий ко мне столь часто, оказывается зеленым, прозрачным, холодным, водянисто-зеленоватым; и в нем, словно лилию на изумрудном пруду, я вижу маленькую белую ручку, которую плотно покрывают бриллианты, словно капли росы! Рука движется, поднимаясь, маленькие пальчики указывают на меня с угрозой, они дрожат и затем призывают меня медленно торжественно и повелительно вперед, вперед – в некую бесконечную землю ужасных тайн, где Свет и Любовь никогда больше не засияют для меня.

Конец