— Их кто-то выбросил, — сказал нам ветеринар, когда мы опустились на коленки рядом с коробкой. Щенки тыкались мордочками, лизали и царапали нам пальцы и пахли тем сложным щенячьим запахом, в котором ощущаешь и теплое молоко, и младенческие какашки.
— Им одиноко, бедняжкам, — продолжал ветеринар. — Пока я не нашел им хозяев…
Он так и закончил фразу, с вопросительной интонацией, и мы оба закивали головами, хотя знали, что нам никогда не разрешат взять щенка. У Джоны уже была собака. А я… Я могла и не спрашивать.
Ветеринар покашлял.
— Значит, так. До тех пор, пока я не пристрою их, им нужны любовь и внимание. И я подумал, что, может быть, вы двое смогли бы мне помочь.
И за следующие три дня, зарываясь пальцами в шелковистый щенячий мех, мы с Джоной забыли об израненном тельце, которое похоронили. На третий день отдали последнего щенка, и он покинул нас, высунув язык на плечо какого-то другого ребенка. Мы долго смотрели ему вслед и с трудом удерживались, чтобы не заплакать.
— Вы хорошо поработали, — сказал ветеринар. — Думаю, что мне надо как-то вам отплатить. — Ему не приходило в голову, что он уже дал нам больше, чем мы когда-нибудь получали в жизни. — Что же мне вам дать… — пробормотал он себе под нос, протягивая руку за новой сигарой, чтобы заменить окурок, торчавший у него в зубах.
Джонз ткнул меня локтем и показал на коробку из-под сигар на столе ветеринара.
— Посмотри на нее, — прошептал он.
Мы оба наклонились вперед и стали с восхищением разглядывать женщину на картонной крышке коробки: пышнотелую черноволосую красавицу в шелках и бархате. Джона всегда был неравнодушен к живописи. Он вытянул палец и стал водить им по контуру фигуры. Кожа пальца терлась о картон, издавая шероховатый звук.
— Вам нравится эта картинка? — спросил нас ветеринар.
Потом он высыпал оставшиеся сигары и протянул коробку Джонзу. Слишком удивленные этой неожиданностью, чтобы его поблагодарить, мы выскочили из комнаты.
Пробежав немного по улице и остановившись, чтобы еще раз полюбоваться женщиной, мы открыли коробку и вдохнули запах табака.
— Она пахнет воспоминаниями, — сказала я.
— А вот, — сказал Джонз, — и воспоминание. — И он снял со своей рубашки несколько черных шерстинок и заключил их внутри картонных границ. — Теперь ты, — добавил он. Минуту или две я растягивала ткань своей одежды и в конце концов нашла жесткий щенячий усик. Я положила его на дно коробки с таким же благоговением, с каким священник в церкви Святой Марии выкладывал облатки.
Интересно, если бы я стала рыться в коробке с воспоминаниями, нашла бы я там те черные шерстинки и щенячий ус или — по прошествии стольких лет с тех пор, как мы последний раз клали туда что-нибудь, — эти волоски затерялись в спутанном клубке памяти? Не знаю. И нет у меня коробки из-под сигар, чтобы выяснить это, потому что через месяц или два коробка оказалась у Джоны, да так у него и осталась. Не знаю, как это произошло и почему. Просто так случилось. Может быть, потому, что свои воспоминания я храню в голове. Там, где они и должны быть, чтобы делать меня тем, чем я являюсь, и не давать мне забывать об этом.
Три часа спустя кто-то стучит в дверь. Я просыпаюсь на диване, закоченевшая и скорченная, но настолько расслабленная, что едва нахожу силы доковылять до двери и открыть ее. Как только мне удается отодвинуть засов и снять цепочку, Джина, как в мелодраме, бросается в мои объятия. Я ловлю ее и притягиваю к себе ее потерявшееся тельце.
— Я беременна, — сообщает она.
Глава 5
Мне было девять лет, когда мама усадила меня на свою кровать и рассказала о мальчиках и об их «штучках», которые они хотят в меня засунуть. К тому времени о сексе я знала уже… Ну, точно не скажу… Года два или три. И разговор с мамой был неловким и неприятным. Я ерзала, сидя на розовом шерстяном одеяле, и старалась думать о чем-нибудь другом, но мама схватила меня за плечи и встряхнула.
— Ты слушаешь меня? — спросила она. — Лучше слушай, потому что мне в доме не нужен ребенок, у которого появится свой ребенок. А учитывая то, что ты со своими дружками мотаешься по всему городу…
И затем этот разговор превратился в сцену, напоминавшую игру Джимми Хендрикса на гитаре: одни завывания и скрежет зубовный. И почему я не могу быть как другие маленькие девочки, милые и хорошие, играющие с Барби? Почему я болтаюсь с этим мальчишкой, как будущая шлюха? Разве я не знаю, что мальчишкам от девочек нужно только одно? Девочка никогда не сможет просто дружить с мальчиком: он обведет ее вокруг пальца, засунет ей свою «штуку и бросит ее.
В этой части разговора я уже не ежилась от неловкости. Я закатила глаза за маминой спиной — осторожно, чтобы она не увидела меня в огромном квадратном зеркале над комодом (предварительно я как можно сильнее нагнулась, чтобы убедиться, что она не увидит) — и подождала, пока она не выплеснет из себя все подходящие для данного случая клише. И когда мы вернулись к «…и почему ты не играешь с Барби?», я уже знала, что мы прошли полный цикл и на горизонте замаячила свобода.
Свобода означала возможность убежать за несколько кварталов — туда, где я и столкнулась с Джоной.
— Ты что так долго? — спросил он в тот день, когда мне исполнилось девять и когда я выслушала лекцию по теме «половое воспитание».
Я уперла руки в боки и неотрывно уставилась на него, изо всех сил подражая маме.
— Я слушала о твоей «штучке».
Широко открыв рот, Джонз воззрился на меня.
— Что?
Театральным жестом я показала ему куда-то между ног.
Он покраснел.
— Ничего себе.
— Да? В том-то и дело, что «чего». Так мама говорит.
Его румянец побледнел.
— Вот оно что. Мама разговаривала с тобой о сексе…
Мы уселись на кромку тротуара. Я взяла палочку и стала тыкать ею в лист, но потом поняла, что делаю, и отбросила ее.
— Она сказала, что хотела бы, чтобы я играла с Барби, — сказала я, вытирая запылившуюся руку о брюки.
Джонз и это переварил.
— Ей бы на Джолин посмотреть, — сказал он.
Я рассмеялась. И втайне пожелала, чтобы мама и в самом деле смогла увидеть, что Джолин заставляет делать Барби и Кена, играя с ними в мужа и жену.
Я просыпаюсь, потому что совсем замерзла. После того, как Джина объявила мне свою новость, и после того, как я поняла, что остается всего полтора часа до звонка моего будильника, уже глупо было стелить двум молодым любовникам на полу. И мне ничего больше не оставалось, как лечь на диван, опять принять позу эмбриона и удивляться, как я могла впутаться в эту историю, к которой никакого отношения не имею. Но в какой-то момент — вероятно, когда мои ноги занемели от того, что я подтянула их к груди, — я, наверное, все же отключилась, потому что смутно припоминаю свой сон, в котором мальчишки со своими «штучками» гонялись за мной по всему школьному двору.
Я просыпаюсь совершенно заледеневшая и чувствую, что умираю — хочу кофе. Слышу знакомые звуки — Индия плеснула воды в кофеварку — и в душе благословляю ее и ее предков.
— Привет, — говорит она, когда я нетвердой походкой вваливаюсь на кухню и сажусь за стол.
— Привет. — Я уютно укладываю лицо в ладони. Руки у меня холодные, но этот холод, по крайней мере, смягчает жжение в глазах. — Она беременна, — бормочу я, все еще пряча лицо в ладонях.
Молчание.
Я смотрю сквозь щелку между пальцами.
Индия в середине процесса приготовления кофе. Она не отрывает глаз от мерной ложечки.
— Сколько я положила, одну или три?
— Я не смотрела.
— Тогда дальше придется на глаз. — Она подсыпает еще несколько ложечек и включает кофеварку.
— Просто не знаю, что делать, — говорю я, наблюдая, как она убирает мешочек с кофе и вытаскивает пакет с хлопьями.
— Дать тебе тоже чашку?
— Да. Устрою себе сахарную передозировку, хоть кровь разогреется.
— Зачем тебе что-то делать? — спрашивает Индия, ставя на стол молоко и передавая мне чашку и ложку. — Беременна-то ведь она. Тебя это никаким боком не касается. Если только в плане жилья…
Я от души насыпаю себе в чашку хлопья, высший сорт «Кэп'н Кранч». Касается ли это меня?
— Наверное, затем, что мама ничего сделать не сможет, я-то знаю, — говорю я. — А Джине нужен кто-то. Она приехала ко мне, поэтому это меня касается.
Индия кивает головой.
— Хорошо. Но как быть с этим парнем, который с ней?
Я отрываю взгляд от молока и смотрю вверх.
— Ты его уже видела?
— Наткнулась, выходя из ванной. Это он отец ребенка?
— Хороший вопрос. Я не спросила. Если и он, то все равно он отцом быть не может.
Индия смеется.
— Ты только послушай, что ты говоришь. Можно вырваться из провинции, но устаревшие взгляды из головы не выветриваются. — Совершенно не реагируя на мой пристальный взгляд, она на пробу берет в рот ложку молока. — Ну есть у него несколько татуировок и колечки в сосках. Это совсем не значит, что он не сумеет быть отцом.
Она права.
Я проснулась с мыслями о матери, а сейчас сама говорю, как она.
Я роняю голову на стол, не обращая внимания на молоко, выплеснувшееся из чашки с хлопьями.
— Я превращаюсь в свою мать, — говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь.
Индия опять смеется.
— Да нет же. Судя по тому, что ты о ней рассказывала, она не умеет смеяться. А ты, — тычет она мне в макушку своей ложкой, — ты любишь похохотать.
— Спасибо за комплимент.
— Всегда к вашим услугам. — Она задвигает стул. — Мне надо идти, а то опоздаю.
— Индия, — говорю я, останавливая ее, пока она не вышла из кухни.
— Что?
"Как бы нам расстаться" отзывы
Отзывы читателей о книге "Как бы нам расстаться". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Как бы нам расстаться" друзьям в соцсетях.