— Она твоя сестра, — говорит Индия, и в ее голосе звучит слишком явный упрек. — Ты же не можешь сунуть ей в руки чемодан и выставить на улицу.

Я чувствую, как к шее подкатывает волна жара.

— Нет, конечно, но…

— Ну, так дай ей неделю на поиски работы…

— Она никогда не работала. Я уверена, что она ничего не умеет делать, разве что красить ногти.

Индия пожимает плечами, что напоминает мне о Джонзе.

— Дай ей неделю, а потом она и Дилен съедут и найдут себе другое жилье или сбегут домой, как нашкодившие щенки.

— Думаешь, сбегут?

— Скорее всего, нет. Но помечтать-то можно. — Она потягивается. Вся она — воплощение кошачьей грации и, кажется, состоит из одних костей. Она из тех гибких, худых женщин, способных носить кожу и меха так, как будто это неотъемлемая часть их тела. Я-то выгляжу немного по-деревенски, как будто меня выращивали на ферме и кормили зерном. На самом деле это несправедливо. Если меня кормили зерном, то и кожа на мне должна смотреться вполне естественно. В конце концов, коровы же едят зерно. Или кожу получают только от холощеных быков? Но и быки едят зерно, так ведь? А кому из них дают гормоны роста? Никогда не могу запомнить подробности…

— Прости, — говорю я, покончив с коровами. — Я постараюсь отвязаться от них побыстрее.

Она машет рукой.

— Забудем об этом. Но, наверное, тебе бы хотелось вытащить их из этого Джолиета. — Ее передергивает. — Бр-р… Эти пригороды…

Я звоню по номеру, который оставила Джина. Телефон какого-то Денни. Я описываю ему мою сестру, и только потом до меня доходит, что ей уже не двенадцать лет.

— А теперь постарайтесь представить, как она растет, — говорю я ему. — Как в той мультяшке, рекламирующей детское питание.

Человек на другом конце провода на минуту замолкает, а потом я слышу голос Джины:

— Уичи-ита?

Слышать, что мое имя произносят правильно, настолько непривычно, что я едва удерживаюсь, чтобы не сказать, что она не туда попала. Но я все же отвечаю:

— Да, я.

— Мы заблудились где-то рядом с Джолиетом, — говорит она.

— А вы спрашивали, в каком направлении ехать?

Молчание.

— М-м-м… Знаешь, нам хотелось есть, и мы…

Я щиплю себя за переносицу и жалею, что у сестры нет компаса, указывающего шкодливым щенкам дорогу домой. Было бы неплохо.

— Прости, — говорит Джина. Она прикрывает рукой трубку и спрашивает кого-то — вероятнее всего, человека с ментальной программой, позволяющей воссоздавать возрастные изменения внешности, — знает ли он, как добраться до Чикаго.

Я еще сильнее щиплю себя за переносицу.

— Мы будем у вас, — говорит Джина, — примерно через час.

Если только вы опять не заблудитесь или не остановитесь, чтобы купить пончиков.

— Ладно, — говорю я. — Теперь вы поняли, куда ехать?

— Да. — И она вешает трубку.

— Ну что, все в порядке? — спрашивает Индия.

— Вроде бы.

— Тогда пойду приму ванну. Видимо, в ближайшем будущем за горячей водой у нас будет очередь.

Глава 4

Давным-давно, в колледже, у нас был профессор (какой курс он читал, не помню, помню только, что это было что-то из обязательной программы), и он на какой-то лекции сказал, что мы лишь сумма наших генов, не более того, но и не менее. Все реакции, все решения так или иначе запрограммированы в нас с помощью молекул ДНК, доставшихся нам от предков. Потом он использовал этот довод для того, чтобы оспорить «эту ахинею Юнга о коллективном бессознательном», и усыпил всех слушателей. И во сне я видела, что у меня развилась потребность в пекановом печенье и эмоциональном насилии. Эта мысль была такой пугающей, что я заставила себя проснуться. Я открыла глаза и обнаружила, что привлекла всеобщее внимание. Глаза всей лекционной аудитории были направлены на меня. Оказывается, я испустила такой душераздирающий крик — не один даже, а два, — что в мою честь можно было сразу же устанавливать золотую звезду.

Нет, мы не просто набор ДНК. Ну да, в какой-то степени это так. Но не в том смысле, какой имел в виду профессор. Мы — набор воспоминаний. И от этих воспоминаний зависит то, кто мы такие, что мы думаем, как реагируем на стрессовые ситуации, как проявляются у нас испуг, боль, радость, любовь, зависит наше половое поведение…

Воспоминания. Все дело в них. Каждый из нас не более чем коробка с воспоминаниями.


Индия не замедлила выполнить свое обещание израсходовать всю горячую воду. Я лежу на диване, слушаю, как бежит вода, и притворяюсь, что смотрю какую-то комедию, а на самом деле с беспокойством думаю о том, что Джина заблудилась в этом Джолиете, как щенок. Потом кто-то из знаковых фигур нашего города говорит с экрана: «Мои воспоминания — это не то, что было на самом деле». Может быть, другими словами, но смысл именно такой. И я погружаюсь в размышления о том, что может случиться с коробкой из-под сигар, где мы храним наши воспоминания.


Коробка из-под сигар оказалась в нашем с Джоной распоряжении не совсем обычным образом. Где-то во втором классе, под конец учебного года, мы шли из школы домой и вдруг услышали, что за деревьями кто-то тихо плачет. Мы чуть не прошли мимо. В тот день нам не повезло: на занятиях была контрольная по таблице умножения, а в столовой — запеканка с мясом (что, может быть, звучит не так уж плохо, если не думать об огромных, искусственно выращенных картофелинах для пюре, о кашице из бобов и об анаэробных бактериях). Не то чтобы нас очень уж беспокоили анаэробные бактерии… Но я отвлеклась.

Мы чуть не прошли мимо того, кто плакал.

— Там кто-то есть, — сказала я.

А Джонз уже перелезал через кучу коробок и мусора.

Я полезла за ним, но вначале мне пришлось снять огромный, не по росту, рюкзак, поэтому, когда я наконец перебралась через коробки и всю эту дрянь, щенок уже сидел у него на коленях. Это он плакал. Щенок. И я, когда увидела щенка, заплакала тоже.

Щенок был весь сплошная рана. Наверное играя, он побежал за машиной и потерялся. И никому не пришло в голову его поискать.

— Надо отнести его к ветеринару, — сказала я, дотрагиваясь до коричневого, покрытого шерстью лба.

Джона шмыгнул и вытер нос пальцем.

— А где ветеринар?

Я задумалась.

— Я знаю.

Мы несли щенка почти милю. Я вывалила все книги из рюкзака и спрятала их под коробку на улице, поэтому у нас было, куда его положить.

В нашем городишке работал вечно раздраженный деревенский ветеринар, одетый в хирургическую форму, дополненную сигарой, зажатой в коричневых зубах. Он не собирался лечить мелких животных. Его учили работать со скотом: овцами, лошадьми, свиньями — с сельскохозяйственными животными. Но если ты единственный ветеринар во всем городке, то… Город есть город, и в нем у людей живут кошки и собаки, а не овцы с лошадьми. В общем, этот ветеринар уже привык ко всему.

И он сразу понимал, когда помочь уже нельзя.

Несколько часов спустя я плелась домой, и под ногтями у меня была грязь. Меня выпороли за то, что я забыла забрать книги, и за то, что папе пришлось ехать за ними в девять вечера.

Меня выпороли и за то, что я не пришла к ужину. А мы с Джоной потратили все это время на то, чтобы похоронить щенка.

Между прочим, если уж на то пошло, есть мне совсем не хотелось.


Звонит мобильник, прерывая мои воспоминания. Не знаю даже, почему именно сейчас я вспомнила о том щенке… Ах, да. Коробка из-под сигар. Воспоминания. Сестренка, потерявшаяся, как бездомный щенок. И у меня болят ноги, потому что я лежу на диване, скорчившись.

Мартовский туман размывает уличные огни в окне над кухонным столом. Уже несколько часов, как Индия отправилась спать, разгоряченная после ванны и благоухающая экзотическим ароматом крема. Сама я пахну, как какой-нибудь охранник, и никак не могу согреться — я ведь не подождала, пока нагреватель подготовит новую порцию горячей воды.

Сотовый все звонит, пока я ищу его и нахожу в кармане пальто.

— Алло!

— Уичита?

А, пропащая сестрица и ее дорогой. И кто-то еще?

— Мы… — она делает паузу, потом спрашивает кого-то, видимо последнего из выживших «Потерявшихся парней»: — Где мы?

Какое-то бормотание.

Их занесло на север. Я пытаюсь направлять их по телефону, но недостаточно хорошо знаю город и окрестности. Я еду туда, куда мне надо, но право выбора пути оставляю за водителем Чикагского управления транспорта. Минуты через три-четыре сконфуженного молчания эти голубки подъезжают к бензозаправочной станции.

Опять бормотание.

Я зеваю.

— Мы будем минут через двадцать, — говорит Джина мне в ухо.

Я смотрю на часы.

— Сейчас уже два часа ночи, — отвечаю я. — Постарайтесь опять не заблудиться.

Но она уже отключилась.

Я опять валюсь на диван. Не мигая, смотрю на движущиеся по экрану фигуры. На нем появляется какой-то человек и начинает рекламировать разработанную им программу улучшения памяти.

Я нажимаю кнопку на пульте, и экран гаснет.

Потерявшиеся щенки и коробки из-под сигар…


Через три дня после того, как мы похоронили щенка, мы пришли к нему на могилку. Я принесла несколько петуний, потихоньку сорванных в оконных ящиках, где мама их выращивала. Джона принес собачье печенье. Мы похоронили щенка на заросшем сорняками участке, которых в городке под названием Хоув было столько же, сколько и людей, если не больше. Должно быть, ветеринар увидел нас, проезжая мимо.

— У меня для вас двоих кое-что есть, — сказал он, опустив стекло запыленного окна своего грузовика. — Залезайте.

В приемной (она же кабинет) ветеринара мы обнаружили коробку с семью толстенькими кудрявыми черными щенками.