– Так, так… Что у вас здесь? Ванная? Ага… С туалетом совмещенная… – доносилось на кухню бормотание Светланы Ивановны. – Это плохо, Коль, что совмещенная, цену сбавить придется… А балкон есть? Ой, да тут стол накрыт!.. Гостей, что ли, ждете? Богато живете, однако. И колбаса сырокопченая, и семга… А ты говорил, Коль, они бедные да несчастные, как жить будут! Погляди, эвона, как столы накрывают! Ничего, проживут…

– Свет… Может, мы пойдем, а? Ну, глянула на квартиру, и будет…

– Ладно, пойдем, – неожиданно покладисто согласилась с мужем Светлана Ивановна. И, обращаясь к Варе, проговорила с тихой яростью, будто Варя с ней спорила: – Ну, ты меня поняла, надеюсь? Значица, квартиру мы на продажу выставляем. Пока то да се, время у вас есть, чтобы спокойно съехать. Уж прости отца, что так получилось, но нам и самим квартира нужна. Наше дело предупредить. Пойдем, Коля…

Когда за ними закрылась дверь, Варя зачем-то внимательно стала разглядывать свои дрожащие ладони. Потом услышала, как тихо всхлипывает на кухне у окна мама, повернулась, подошла к ней, обняла за плечи. Сказать ничего не могла – в горле образовался сухой и твердый ком. Протянула руку, распахнула створку, с жадностью вдохнула холодный влажный воздух, глянула вниз…

Внизу, во дворе, Гоша припарковал машину, суетился с пакетами, не замечая, как вышли из подъезда Николай Трофимович с женою. И они его не заметили, прошли мимо. А может, не захотели заметить… Зачем?

* * *

– …Юль, я так не могу… Я же чувствую, с тобой что-то происходит! С мамой поссорилась, да?

– Смотри на дорогу, Адам, поворот не пропусти… Щербакова, шестнадцать… Наверное, Любочкин дом – это вон та облупленная пятиэтажка, как думаешь?

– Да, наверное. И все-таки, Юль, не уходи от вопроса! Я вижу, у тебя слезы в глазах стоят.

– Да? Сейчас в зеркало посмотрюсь… Ладно, давай хотя бы во двор въедем, там и поговорим. И правда, не хватало еще при Любочке и ребятах расплакаться!

Адам въехал во двор, припарковался недалеко от детской площадки, пустой в такую холодную ветреную погоду. Развернулся корпусом к Юле, потребовал коротко:

– Рассказывай!

Юля вздохнула, пожала плечами, вяло махнула рукой. Помолчав, проговорила тихо:

– Ничего у меня не получается, Адам… Я все равно твою маму раздражаю, не принимает она меня. И не примет, наверное. Я не могу так, не могу, мне тяжело.

– Может, мне снова договориться с Надюшей, чтобы она приходила и за мамой ухаживала?

– Нет, не надо Надюшу. Это не выход, Адам.

– Тогда давай я сам буду за ней ухаживать! Я научусь, мне не сложно.

– Нет… Да и не в этом дело, кто станет за ней ухаживать. Я ведь не о физической усталости говорю, а о домашней атмосфере вообще. Когда все время каверзы со стороны ждешь, подвоха. Только вроде все устаканится, и опять как в пропасть летишь. Полное бессилие наступает. А я так стараюсь, Адам! Изо всех сил стараюсь!

– Может, ты преувеличиваешь проблему? Или слишком стараешься? Может, надо просто плыть по течению?

– Да, ты прав… Когда слишком стараешься, всегда реакция на подвох больнее. Да, я стараюсь, я хочу как лучше. Я не умею по-другому.

– И что же делать, Юль? Давай будем искать выход. Будем тебя перевоспитывать, чтобы ты не была такой старательной. Чтобы старалась хотя бы на четверку, а не на пятерку. А можно и на тройку научиться стараться, если постараться, прости за каламбур.

– Да, смешно. А только у меня сил больше не остается, Адам. Сегодня утром вдруг почувствовала – сломалось во мне что-то. И никак восстановиться не могу.

– Наверное, ты просто устала, Юль.

– Да, я устала.

– Значит, тебе нужно отдохнуть… Хочешь, съездим куда-нибудь на недельку? Хотя я сейчас вряд ли смогу вырваться… Но ты можешь съездить одна. А с мамой Надюша останется.

– И что это изменит? Проблема все равно не решится. Нет, не хочу я никуда ехать. Лучше я… Лучше я у себя дома поживу. А ты будешь приходить ко мне. Вечером приедешь, утром от меня на работу уедешь.

– Это не выход, Юль. Это бегство. Это ничего нам не даст.

– Но что, что тогда делать? Скажи? Скажи?

Юля и сама удивилась, насколько капризно прозвучали ее вопросы, почти с истерикой. И от досады на саму себя вдруг расплакалась – никогда не была истеричкой. Этого еще не хватало – в слезных конвульсиях биться!

Но и остановиться уже не могла – плакала и плакала, глядя в зеркальце и промокая салфеткой влагу под глазами. Накрашенных глаз было жалко – надо же еще в гости идти. Хорошо, что Адам не мешал ей плакать – сидел, сложив ладони на руль, смотрел прямо перед собой. Юля вдруг испугалась – о чем он сейчас думает? А вдруг он решает сердито – и черт, мол, с тобой, уезжай к себе!.. Сбегай, если не можешь.

И слезы высохли в один миг. Юля вздохнула, охлопала себя по щекам, проговорила более-менее спокойно:

– Ладно, идем. Неудобно, они ждут. Может, даже в окно видели, что мы приехали. Идем…

– Да, идем, – встрепенулся Адам, глянув на нее коротко. – Неудобно…

Дверь им открыл Гошка – лицо у него было озабоченное. Волнуется, что ли?

– Привет… А где твои женщины, Гош? Почему нас не встречают?

– Они на кухне…

– Гош… Что-то случилось, да?

– Да, мам. Проходите на кухню, они сами все расскажут.

Любочка сидела за кухонным столом, плакала тихо, по-детски, елозя тыльной стороной ладони под носом. Варя суетливо вытаскивала из духовки лист с подгоревшим пирогом. Улыбнулась им виновато – видите, мол, что тут у нас?..

– Любочка, что случилось? – бросилась к ней Юля, склонилась к лицу, заглядывая в глаза. – Почему ты плачешь, милая?

– Я… Меня… Меня муж из квартиры выгоняет… Мне жить негде-е-е… – тихо проскулила Любочка, дрожа опухшим от слез лицом.

– Мам, не надо, прошу тебя. Я ж объясняю – с нами жить будешь. Ты же слышала – Гоша не возражает! – слегка раздраженно проговорила Варя. Чувствовалось, что она произнесла эту фразу уже не один раз. Наверное, Любочка сейчас ничего не слышала и не воспринимала, оглушенная своим горем.

– То есть как это – выгоняет, простите? У него что, право такое есть? – начал возмущаться Адам.

– Да, есть у него такое право, Адам Иннокентьевич, – грустно подтвердила Варя. – Мы сами с мамой виноваты, несколько лет назад подписали ему отказ от участия в приватизации. Нет, ну ладно мама… А я-то как могла? Хотя чего теперь?.. Бесполезно себя ругать, когда поезд ушел. Действительно, надо квартиру освобождать.

– Варь, перестань! – встрял в разговор появившийся в дверях кухни Гоша. – Я же сказал – все вместе будем жить! В тесноте, да не в обиде!

– Постой, Гош… Я не поняла. Как это – все вместе? – удивленно уставилась Юля на сына. – Это что, в тети-Людиной квартире – все вместе? Да она ж совсем крохотулечка! А когда ребенок родится, как вы там все поместитесь? На головах друг у друга жить будете?

– И-и-и-и… – снова тоненько завыла Любочка, прикрыв лицо ладонями. И всхлипнула на вдохе так горько, что у Юли сердце оборвалось от жалости.

А в следующую секунду Юля почувствовала, как внутри произошло что-то. Сгинула перепуганная утренняя пустота, сгинули давешние слезные капризы и сомнения. А вместо пустоты пришла такая решительность и такая сила, что даже Любочкино горе показалось маленькой неприятностью, решить которую можно одним щелчком пальцев.

Впрочем, она так и сделала – вздохнула глубоко, улыбнулась и весело щелкнула пальцами. И ни на секунду не усомнилась в том, что сейчас произнесет и что не пожалеет никогда о своем поступке.

– Так! Слушайте меня, ребята! Любочка, и ты послушай, прекрати рыдать! Значит, мы сделаем так…

Все застыли, глядя на Юлю с удивлением. Даже Любочка перестала плакать, икнув испуганно. А Юля весело продолжила:

– Любочка, тебе действительно придется переехать в ту квартиру, в которой сейчас ребята живут. Она так себе квартирка, конечно, но, по крайней мере, не хуже твоей. Ничего, привыкнешь, там район хороший. А ребята пусть переезжают в мою квартиру, будут там тусоваться с беременностью и малышом, там им всем хорошо будет. Гошка, я на квартиру больше не претендую, она полностью твоя! Понял? В смысле, твоя и Варина.

– Понял… – озадаченно кивнул Гошка. – Спасибо, мам, конечно… А ты как же?

– Хм… А что я? У меня, между прочим, муж есть. Куда я от него денусь? Буду с мужем жить рядом. Всегда. В горе и в радости. И в других всяких трудностях… Правда, Адам?

Они встретились глазами и снова будто взлетели ввысь, и не было вокруг тесной Любиной кухоньки, и взглядов любопытных не было.

«Это жертва, Юль? Так надо понимать?» – спросили его слегка настороженные глаза.

«Нет, Адам, это не жертва, это любовь! – пробилась она взглядом сквозь его настороженность. – Ты видишь, я сжигаю за собой все мосты. Потому что я люблю тебя и верю тебе. И больше ничего не боюсь».

«Тогда я требую, чтобы ты вышла за меня замуж официально, со всеми атрибутами! И загс, и свадьбу, и чтоб фамилию сменила. Сколько можно трусить и отлынивать? Все, хватит! Никаких гражданских и гостевых браков мне больше не предлагай! Согласна?»

«Да, конечно… Тем более у тебя очень красивая фамилия. Хочу быть мадам Ковальчик! И чем быстрее, тем лучше! Хочу-хочу-хочу!»

И рассмеялись оба так заразительно, что повергли в изумление и Любочку, и Варю, и Гошу.

– Мамьюль, ну ты молодец, конечно!.. – восхищенно глянул на нее Гоша, улыбнувшись. – Решила все проблемы одним щелчком. А чего вы смеетесь, не понял?

– Юлечка, да как же так-то? Мне же неловко, Юлечка… – тихо запричитала Люба, снова расплакавшись.

– Да ладно, чего там, – весело махнула рукой Юля. – Какие могут быть счеты между нами, родственниками? Я рада тебе помочь. Куда тебя денешь с твоими книжками и безалаберностью?

– Да… Как же мне повезло, Юлечка, что именно ты оказалась моей сватьей!

– И мне повезло, Любочка! Нам всем, всем просто ужасно повезло! А не выпить ли нам по этому случаю, а? Я видела, там, в комнате, стол накрыт. И вообще, у нас же сегодня праздник! Мы плакать сюда приехали или свататься, в конце концов? Некогда нам, Любочка, плакать. Будем теперь с тобой внука ждать! Готовься, сказки вместо стихов учи! Или сама придумывай!