– Да, только обязательно с хорошим концом, – неожиданно сунулся в их диалог Гоша. – Например, и стали они жить поживать, и перерос их отдых в пансионате сначала в сватовство, а потом и в крепкую дружбу…

– Ну, слава богу, улыбается, – тихо констатировала Варя, глядя на мать. И добавила уже громче: – Идемте, идемте за стол! Жаль, конечно, что пирог сгорел. Хороший был пирог, с вязигой…

* * *

Когда внуку Егорке исполнился месяц от роду, решили праздновать «кашу». Сначала хотели собраться на квартире у молодых родителей, но потом передумали и запланировали проведение праздника у бабушки Юли и дедушки Адама, как они сами себя торжественно величали. Ну, и у прабабушки Вероники Антоновны, конечно. Кстати, она больше всех на этом настаивала, чтобы именно в их квартире.

– Мам, ты чудесно выглядишь! – склонился к Юлиному уху Гоша, когда они, сидя на диване, наблюдали, как Любочка бродит по большой гостиной с голубым свертком на руках, как бормочет что-то несуразно ласковое в спящее личико младенца.

– Да ну тебя… Откуда? – смутилась Юля, отмахиваясь от сына. – У меня, сынок, тяжелая невесткина жизнь… Знаешь, как под свекровкой трудно?

– Ну да… Потому ты после свадьбы расцвела и сбросила пяток лет? Или так положено для Юлии Ковальчик? Выглядишь как девочка!

– Гошка, перестань! Иди лучше, Варе на кухне помоги! Я сейчас тоже приду, посижу еще пять минут и приду. Устала, кручусь сегодня весь день как заведенная.

– А где Адам Иннокентьевич? У вас такая квартира, что потеряться можно! Вы здесь не аукаетесь по вечерам, нет?

– Нет, не аукаемся и не теряемся. Адам в кабинете, ему надо какой-то срочный документ доработать.

– У, как все серьезно…

– А ты как думал? Когда муж работает, я вообще на цыпочках мимо кабинета хожу.

– Ты? На цыпочках? Да ладно… – чуть отстранившись, с комичным ужасом распахнул на нее глаза Гоша.

– Да, представь себе, на цыпочках! Счастье меняет женщину, сынок! Хочется все время самой отдавать и ничего не брать взамен.

– Что ж, мне теперь понятно, отчего так много вокруг несчастных женщин.

– А ты не смейся, Гош. Сам-то, смотрю, тоже вокруг Вари счастливого гопака наплясываешь! И вообще, не действуй мне на нервы! Тут и без тебя есть кому.

– А когда за стол сядем?

– Скоро, у меня все готово почти. Сейчас Варя хозяйничает на кухне, она там какой-то салатик исключительно вкусный строгает.

– Да, она это умеет, – произнес Гоша с нескрываемой гордостью. – А если б ты знала, какой она борщ вчера зафигачила! У-у-у… А ты говорила, к семейной жизни не приспособлена!

– Да когда это было, Гош! Я такого и не помню уже.

– Тихо, мам… Ты послушай… А что это наша бабушка Люба Егорке бормочет? Слышишь?

Юля подалась чуть вперед, напрягла слух. Боже, да это стихи!.. Любочка, похоже, в своем репертуаре! И что мы ребеночку читаем? Надо послушать…

…Вошел. Полна народу зала,

Музыка уж греметь устала,

Толпа мазуркой занята,

Кругом и шум и теснота…

– Мам… Она что, ненормальная? – тихо прошептал ей на ухо Гоша, пожимая плечами. – Какие стихи, какая мазурка, ребенку всего месяц от роду? Тем более он спит…

– Перестань, как тебе не стыдно! – прошипела она сердито, ткнув сына локтем в бок.

– Ой, мам, больно же… – возмущенно прошептал Гоша, но не удержался, продолжил: – Нашла-таки себе наша бабушка благодарного слушателя в лице Егорки! Ну, все! Теперь он сразу стихами заговорит, без традиционного «мама-папа» обойдется… Причем сразу – про мазурку! И что мы будем с ним делать, а?

Юля глянула на него гневно и, улыбнувшись, поинтересовалась у Любы ласково:

– Любочка, а что ты Егорке так выразительно декламируешь?

– Так это же из «Евгения Онегина»… Красиво, ему нравится…

– Откуда ты знаешь, что ему нравится?

– А я чувствую, Юлечка. Он спит и слышит во сне… Я ему Пушкина решила читать, чтобы хороший вкус развивался с рождения! Ты только послушай, как чудесно звучит!

Бренчат кавалергарда шпоры,

Летают ножки милых дам,

По их пленительным следам

Летают пламенные взоры…

– Ага, ножки милых дам… Ребенку страсть как интересно про ножки! – снова тихо прокомментировал Любочкины старания Гоша, когда та отошла к окну. – Мам, она точно ненормальная!

– Прекрати, Гош! Как тебе не стыдно! Да она, между прочим, нормальнее нас всех вместе взятых! И что ты вообще принимаешь за норму? То, что не можешь читать Пушкина наизусть?

– А зачем?

– Дурак ты, Гоша, вот что я тебе скажу… Хотя… Чего я тебя ругаю? Я ведь тоже раньше считала – зачем?

– А теперь по-другому считаешь?

– Да. Благодаря Любочке. Знаешь, я очень рада, что меня с ней судьба свела. И вообще – чего ты ко мне привязался? Сидит тут, комментирует… Иди на кухню, помогай жене салатик строгать!

– И пойду!

– Иди, иди…

Гоша ушел, а Юля вздохнула счастливо, прикрыла глаза, откинулась на спинку дивана. Хорошо… И вздрогнула, когда услышала в дверях скрипучий голос Вероники Антоновны:

– Значит, одна бабка спит, другая младенцу литературный ликбез проводит! Молодцы, что еще скажешь! Поднесите-ка мне его поближе, Любочка, я в рожицу гляну… Хорош, хорош… А что это вы ему читаете, Пушкина, что ли?

– Да, Вероника Антоновна, Пушкина…

– Ну-ну. Правильно. Валяйте дальше, я с удовольствием послушаю. Только чуть ниже в тональности и чуть громче, а то попискиваете, как мышь, которой на хвост наступили.

Любочка начала читать дальше, польщенная одобрением Вероники Антоновны, а Юля тихо поднялась с дивана, пошла по коридору в сторону кухни. И вдруг остановилась, не дойдя до дверей и услышав Варин голос:

– Как хорошо, когда все вместе, правда, Гош? Какие они все милые!..

– Да. Но без них лучше. Не представляю, как бы я с тещей жил.

– Го-ош… Прекрати, а? – пропела Варя с теми же сердитыми интонациями, которые выпевала недавно сыну и Юля.

– А я что? Я ничего, Варь… Я просто хотел сказать, что к мамам и бабушкам лучше в гости ходить, чем жить с ними под одной крышей.

– Да, твоя мама большой подвиг совершила, конечно. Я понимаю.

– Это ты сейчас про наши квартирные переселения говоришь, Варь? Да, согласен, это подвиг. Иначе пришлось бы мне с тещей жить и каждый день стихи наизусть шпарить!

– Го-о-ош… Ты опять?!

– Все, не буду, сдаюсь…

– А ты заметил, как Юлия Борисовна хорошо выглядит? Такая счастливая…

– А ты что, не счастливая?

– Я?! Ну ты идиот… Да нет на свете женщины счастливей меня…

Юля стояла под дверью затаив дыхание. Конечно, подслушивать нехорошо, но… Иногда можно. Тем более такой диалог… А чего они замолчали? Ага, целуются, наверное.

И пошла обратно по коридору на цыпочках, заглянула в гостиную. Любочка продолжала выпевать пушкинские строки, Вероника Антоновна слушала ее внимательно. Потом вдруг перебила:

– Любочка, ребенку необходимо разнообразие! Вы романсы, к примеру, петь умеете?

– Романсы? – тихо удивилась Любочка. – Нет, романсы я не пою…

– А жаль… Помню, я в ваши годы весьма недурно исполняла романсы. Мой муж, Иннокентий Ковальчик, очень гордился моим голосом!

– А хотите, я Шекспира почитаю? Для разнообразия?

– Что ж, давайте Шекспира. Жаль, что мой голос иссяк в старости, я бы ребенку спела сейчас…

Гоша тихо подошел, встал с Юлей рядом, наклонился к уху, прошептал, указывая глазами на Веронику Антоновну:

– Еще одна ненормальная… Только романсов Егорке не хватало, ага? Пусть уж лучше Пушкин будет!

– Шекспир…

– Что – Шекспир?

– Люба собирается читать Шекспира.

– Да какая разница…

– Гош! Ты угомонишься сегодня или нет? – тихо заговорила она, так, чтобы не услышали из гостиной Вероника Андреевна с Любочкой. – Чего ты хочешь, не гневи бога! Ты счастлив, я счастлива… Запомни – семейного счастья без обременения не бывает! Может, в этом и состоит его смысл… Думаешь – обременение, а на самом деле – чистой воды счастье. Ты лучше послушай Шекспира, послушай… Может, и сам поймешь…

Любочка, укачивая в руках ребенка, выпевала нежно и трогательно:

Конечно, я так сильно влюблена,

Что глупою должна тебе казаться,

Но я честнее многих недотрог,

Которые разыгрывают скромниц…[1]

– Что это, мам?

– Это монолог Джульетты, Гош. Джульетты, которая живет в каждой женщине. И во мне, и в твоей Варе, и в Любочке, и даже в Веронике Антоновне. Ты помни об этом всегда, сын…