Но я знаю, что как бы мне ни хотелось, мне не удастся ни отдалить, ни приблизить весну.

***

А сегодня холодно и ветрено, метет крупными влажными хлопьями снег. И я опять вижу Соломатька, уходящего прочь. Мне хочется открыть окно и крикнуть: «Игорь, стряхни снег с головы, простудишься!», чтобы он обернулся и я увидела его глаза. И… и что дальше – не знаю. Поэтому я просто смотрю ему вслед и думаю: это я в любом случае успею сделать. Не сегодня, так завтра. Или когда-нибудь еще.

Ведь в один прекрасный день он все-таки зайдет на огонек. Хотя бы для того, чтобы алименты свои забрать за последние четырнадцать лет, которые он так трогательно подарил нам наличными – плотными, тугими пачками широких европейских банкнот, ярких, радостных, разноцветных. Подарил мне, Маше, уже даже и непонятно кому из нас, наверно, обеим, упаковав свой отцовский долг в большую коробку для детского подарка, с нарисованными сусальными мишками, шариками, сердечками… А Маша упорно отказывается эти деньги тратить. А я – и подавно! Я же не могу вот так взять и признать: да, я была совершенно не права все эти годы. Я не могу перечеркнуть пятнадцать лет своей жизни!..

Мне было бы проще, если бы он деньги забрал. Или хотя бы как-то прояснил вопрос с тремя точками. У меня вот, например, сегодня уже есть подходящая версия.

Мне кажется, что три точки – это не случайно. Может, ответ прост – это он, я и Маша? Очень мило и романтично. Я же всегда любила мечтать. Все ждала – снова того неведомого, сбивающего с ног чувства. Поэтому и проморгала свой короткий женский век. Не ухватилась зубами за чьи-то крепкие, надежные локти. Не обзавелась милым трехэтажным особнячком с лужайкой из грациозных желтых георгинов и барбарисовой аллеей, по которой можно прогуливаться по вечерам и срывать маленькие цилиндрические ягодки с нежной кожицей и горьковато-терпким вкусом. Прогуливаться вдвоем, благодушно наблюдая, как набухают почки, с каждым днем превращаясь в глянцевые темно-зеленые листочки, как маленькие тугие бутоны посаженного в строгой последовательности шиповника, по три куста – красный, белый, розовый…

Так и хочется сказать себе: желаю Вам, Светлана Филиппова, чуть побольше ума и трезвости и поменьше трепета и экстаза. Романтически-флористический взгляд на жизнь чреват сильными разочарованиями… Соберитесь, оглядитесь, посчитайте выигрыши и потери. Загляните в паспорт, в конце концов, посмотрите, какой на дворе год… И тогда, возможно, счастье само Вас найдет. В виде ли отчаянно нерешительного и расползающегося от собственных мучительных страстей Игоря Соломатька или просто в виде особняка с желтыми георгинами. Но когда-нибудь найдет обязательно.

А пока – поздравляю вас с первой оттепелью и с последним снегом. А также с запоздалой любовью к. несостоявшемуся много лет назад мужу.

Живите долго и будьте счастливы, если, дойдя до поворота, до куста с огромной сломанной веткой, Игорь Соломатько чуть приостановится, помедлит и повернет обратно. Ветка эта похожа на руку – будто кто-то спрятался внутри снежного куста, махал-махал, да и бросил беспомощно руку. Устал, наверно, или перестал надеяться, или все сказал, что мог…

Ну а если он, Игорь Соломатько, как всегда, потопчется и пойдет дальше, еще ниже опустив голову, в таком случае ваше счастье – нерешительное, раздваивающееся, подвирающее и здесь, и там, прожорливое и неумолимо стареющее – прошло мимо вас.

Я вздохнула и снова села за стол. Чем разговаривать с самой собой в третьем лице, лучше уж – с ним. Тем более – не факт, что я отправлю ему эти письма когда-нибудь…

***

«…Мое счастье прошло мимо, да, Игорь? Ведь кроме трех точек в конце каждой фразы, в которые я могу вписать на выбор что захочу, ты ничего не можешь мне пообещать, правда? Или теперь, когда ты повстречал Машу, ты будешь более решительным? И скажешь что-то определенное? Но имей в виду: Маша не любила тебя так, как я, поэтому и не сможет сразу все простить.

Хотя бы придумай, какие три слова можно вставить вместо трех точек. Это тебе домашнее задание. Варианты «У тебя красивые глаза» или «Маша – прекрасная девочка» – не подходят, потому что ничего не решают. А пора что-то решать. Потому что хотя пятнадцать лет, с точки зрения вечности, – не срок, но все же. Ты, главное, попробуй. Ведь может, я еще и откажусь.

И ты поедешь в Милан и откроешь там счет. Для одиноких матерей и маленьких девочек, которые считают, что папа улетел в далекую холодную страну Канаду и там заблудился. Среди сугробов, вековых кленов и замерзших водопадов. И никак не может найти дорогу обратно. Идет-идет, дойдет до поворота, остановится, посмотрит назад, а там – и нет ничего. Только узенькая заснеженная тропинка с неровными следами одного человека.

Помнишь, как ты любил оправдываться в какой-нибудь своей очередной нерешительности и раздвоенности? Говорил: «Человек все равно умирает в одиночку». Да, правда. А живет – парами. Человек живет парами! Понимаешь, Игорь? Двумя половинками… И часто так бывает, что половинки эти и пережить друг друга не могут. Уходит одна, и другой больше нечего делать на этом свете… Ты же знаешь такие истории про наших дедушек-бабушек Не про нас, Игорь, нет, не про нас.

Да, собственно, что я тебя учу? Ты и сам все понимаешь. Десять шагов до поворота, две секунды – на размышление и – три точки, вместо самых важных слов, три точки. А там – как вынесет кривая. Хотя, что бы ты ни решил, ты ведь все равно передумаешь, дойдя до следующего поворота. Правда, человек-ветерок?

Но ты все равно думай, Игорь. Ты ведь на самом-то деле не в Канаде и не на Северном полюсе когда-то потерялся, а всего лишь на нашей улице.

Думай. С кем жить. Без кого умирать. Или – с кем умирать. И вообще, если на секунду оставить лирику: стоит ли уходить к тем, кто требовал за тебя пятьдесят тысяч, от тех, кто эти пятьдесят тысяч за тебя не дал?

Видя, как ты каждый день проходишь десять шагов от нашего дома, прячась в свое верблюжье пальто и снимая кепку, чтобы стряхнуть с нее снег, мне все кажется, что ты хочешь поклониться на прощание. И я очень хорошо тебя понимаю. Там – одна жизнь, здесь – другая. И как бы их совместить, никого не тревожа, а только делая всех счастливыми? И себя тоже…

Ты, наверно, этим себя мучаешь? Думаешь, как бы сделать так, чтобы все брали только то, что ты даешь, брали с улыбкой и благодарностью, а в остальное время жили сами по себе, были счастливы и спокойны? И любили тебя и друг друга?

Ты уж иди, пожалуйста, Игорь. Не замирай на полпути. Когда ты останавливаешься, у меня тоже замирает сердце. А мне надо быть здоровой и растить дочку Машу. Которая уже совсем большая и еще такая маленькая.

Иди, не замирай. Все равно никто не поможет тебе определиться. Человек не только в одиночку умирает. (Почему ты напоминал мне об этом именно тогда, когда я говорила, что хочу быть с тобой всегда?) Он еще и решения принимает в одиночку. И страдает, и раскаивается – тоже. И в одиночку приходит к тому, кто прождал его всю свою единственную жизнь. Приходит навсегда. Ты ведь боишься этого слова?

Но для нас теперь это слово имеет несколько иной смысл, чем в юности. С каких-то пор жизнь идет все быстрее и быстрее, и стало больше волновать не то, что будет здесь, а то, что там уже ничего не будет.

Я сейчас прислушиваюсь к себе и спрашиваю: «А счастлива ли я вот такой поздней, запоздалой победой?» Какие роскошные минуты выбора! Что ответить тебе на твои вопросы… Незаданные вопросы, увы.

А три точки… Просто на бумаге так выражается твое молчание. Ты ведь либо шутишь, либо молчишь. И в твоем молчании как будто бы всегда подразумевается что-то глубокое и хорошее. Так же и в трех точках в конце каждой фразы. А на самом деле твои три точки просто прикрывают пустоту. И вовсе не о самом лучшем и сокровенном ты умалчиваешь. Нет. Все, что мог, ты сказал. А три точки – это вязкое болото твоей нерешительности, раздвоенности и неуверенности в собственных решениях.

Так что же я могу тебе ответить на твои три точки? Могу вот так:


???


А могу и так:


!!!


Или так:


– – -


Это, знаешь, такой модный сейчас ответ – «без комментариев», когда нечего ответить на чью-то глупость или нечем прикрыть собственную.

А как ты хотел? Чтобы я, как много лет назад, в молчании и в трех точках читала одно и то же: «Я тебя люблю»? А ты мне потом опять скажешь: «Не ври себе, ты сама все придумала, все за меня и за себя сказала, а я-то и не имел ничего подобного в виду»?

Я себе больше не вру. Маше тоже. И ничего тебе не предлагаю. Поступай как знаешь, но только – поступай! Не топчись ты в этих своих «трех тчк», как заблудившийся маленький мальчик, в коротких, описанных от растерянности и паники штанишках. Прости – издержки феминизма. И, может быть, некоторого возрастного отчаяния. Тебе тоже тяжело, я знаю. Вот это-то меня и смущает.

Не понимаю, как вообще может быть тяжело после встречи с таким прекрасным, как наша Маша? После встречи со своей великолепной юной копией. Маша не похожа на тебя лишь в одном – в главном. В чем? Не скажу. Думай сам.

Знаешь, что она меня сегодня спросила? Она спросила: «Мама, а почему уходит любовь?» Вот что ее теперь интересует, мою маленькую Машу, от которой я столько лет прятала свои слезы и твои фотографии. Моя веселая девочка, уверенная в себе и во мне, никогда еще не любившая, размышляет над тем, куда и почему уходит любовь.

Я уже привыкла видеть твою уходящую фигуру в окне. Мне будет чего-то не хватать, когда ты наконец определишься. И ты знаешь, мне кажется, я знаю, как ты определишься.

Давай загадаем.

Если я права – то я, наконец, коротко постригусь, совсем коротко, но не под мальчика, а такие есть, знаешь, французские стрижки – гладкая аккуратная голова с четким пробором. Или нет, наоборот, пусть лучше будет растрепанный Гаврош с неровной смешной челкой. И куплю себе очень короткое пронзительно-синее пальто – цвет, который я никогда не носила.