Глава 11

За несколько дней до окончания моего отпуска мы все-таки решили поехать на Дальние озера, при этом не будучи уверенными, что Сашкина «Тойота» туда способна добраться. Лучшей из моих идей была угнать УАЗик Кирилла, но напарник отчего-то со мной на такое преступление идти не решился. Но нам обоим очень хотелось провести несколько дней наедине. Наверное, это был решающий фактор.

- Опять застряли! Красавица моя, держись! - верещал Сашка тем же тоном, к которому прибегал каждый раз, когда дело касалось машины.

Мне пришлось снова вылезти, найти камень, подставить его под переднее колесо, и потом толкать автомобиль, под завязку загруженный картошкой, тушенкой, палаткой, лодкой, теплыми вещами и прочими «нужностями». До озер мы добирались почти сутки, и, может быть, оба втайне надеялись, что на обратной дороге застрянем безнадежно. Начался август, а значит, наступал период затяжных дождей, а в этом случае дорогу размоет до состояния невменяемости. И тогда мы сможем с легким сердцем остаться там еще на какое-то время, пользуясь этим как оправданием - для начальника на заводе, для родителей и для себя самих.

Мы остановились на ближайшем озере - оно и было самым пригодным для жизни и рыбалки. Вокруг за сотню километров ни души, что создавало ощущение, будто мы переместились в другой мир. Полной отстраненности от старого мешал только Сашкин телефон, который ловил и в этой глуши.

Вечерами мы сидели у костра, а поднимались на заре, чтобы порыбачить, потом снова отсыпались и после обеда шли купаться. Я совсем перестал стесняться появляться перед Сашкой голышом. Возможно, даже наоборот - испытывал странное волнение, ловя на себе его взгляды. Я был влюблен... а это исключает многие барьеры.

Конечно, мы почти постоянно дарили друг другу ласку. Я готов был отказаться от еды и сна, лишь бы не прерывать наши поцелуи, перемежая нежность со страстью. В те дни я и представить не мог, что это когда-нибудь может наскучить. Но бывало и такое, что мы останавливались до полной разрядки, просто утихнув в объятиях. И такие моменты по своей долгосрочной значимости казались даже более важными.

Бывало, мы ссорились. Речь все равно иногда заходила об его отъезде, и тут, даже без лишних слов, у обоих портилось настроение. Сашка никогда не позволял раздражению проявляться слишком открыто, но что-то даже во взгляде его менялось. Но чем больше я думал о переезде в Москву, тем больше убеждался в нелепости этой идеи. Он предлагал решение для каждой практической проблемы, а в реальной жизни практические проблемы не менее важны, чем чувства. Но во всех его решениях звучало примерно следующее: я буду сидеть у него на шее, пока не поступлю в институт; если мне будет угодно, то я могу потом найти подработку, но это сильно помешает учебе; до получения диплома я хорошей работы не найду, и лучше было бы потратить это время на писательство и прокачку английского... и так далее, и тому подобное. Нужно ли уточнять, что для меня это было неприемлемо? Эта канитель затянется, минимум, на несколько лет, и все это время я буду от него зависим. Смогу ли я потом отделить реальные чувства к нему от благодарности?

В итоге сошлись на том, что я останусь в Новой Засопке, но поступлю на заочное в один из столичных вузов. Филологический факультет - вполне приемлемое решение, учитывая, что конкурс там значительно ниже, чем на журналистике. Заодно решили, что после возвращения в поселок узнаем, не поздно ли подать заявление уже в этом году. Я считал этот вариант единственно возможным, но Сашке он совсем не нравился. Конечно, этот выбор предполагал, что видеться с ним мы будем раза два в год. На его возражения я отвечал, что он и сам мог бы переехать. Вряд ли наш поселок чрезмерно нуждается в архитекторах, но инженером на завод его возьмут точно. Даже зарплату будут платить раза в два выше моей... и раз в пять меньше его. Но этот негодяй мое чувство юмора никак не мог оценить, а только сильнее хмурился.

Мы никогда не признавались в любви прямо. В те дни, на озерах, мы любили друг друга бесконечно, до такой степени, что даже произносить это слово вслух казалось упрощением. Для меня это было не состояние, а процесс, в отличие от счастья. Вот счастье обозначить очень просто - это кратковременный миг полного эмоционального наполнения, а в любви можно смутно отслеживать ее зарождение и невозможно прогнозировать развитие в будущем. На Дальних озерах мы были счастливы.

Конечно, Сашка хотел большего и в вопросе наших уже совсем интимных отношений, но никогда об этом не говорил. Он наблюдал, как я зрею, и просто не вмешивался в эту эволюцию. Хотя в последний вечер он все-таки закинул меня без предупреждения на новый этап.

Мы плавали, когда начался дождь, и я попытался вылететь из воды на берег, но Сашка успел меня перехватить. Сам он обожал купаться во время дождя и все время пытался доказать, что сложно вообразить себе лучшее удовольствие. Но мне это не нравилось - я терялся от смешивания ощущений. Вода в озере становится как парное молоко, особенно если дождь хлещет ливнем. Тебе хочется раствориться в ней, распуститься, как масло, растечься до берегов. Поэтому ты погружаешься, а потом снова выныриваешь и теряешься от изобилия воды. До головокружения. До дискомфорта. Но на этот раз Сашка обхватил меня, не давая ни погрязнуть в своих ощущениях, ни уйти от них.

И тут же, зная, насколько мне неуютно от этого мерцающего недоощущения собственного тела, сразу начал целовать, дезориентируя еще сильнее. Почти погружая в обморок. И я не выдержал и сорвался в удовольствие и неопределенность, вообще перестав мыслить. И он не позволял мне отстраняться очень долго, пока я полностью не утратил связь со временем и пространством.

Обнаружил себя уже на берегу, шатающегося и задыхающегося, едва приходящего в себя. Смеющийся Сашка толкнул меня к палатке, где я с удовольствием и растянулся на надувном матрасе, до сих пор ленясь думать, наслаждаясь остатками эмбриональной неги. Он тут же плюхнулся рядом, такой же мокрый, шаря руками по всему моему телу. Но я был настолько расслаблен, что даже не концентрировался на собственном возбуждении, и уж, тем более, не реагировал ответными действиями. Только почти неслышный стон, когда его язык касался соска, живота - и я не среагировал, когда следующее касание почувствовал и ниже. Я выгнулся уже ему в рот, только сейчас попутно понимая, что он делает. Что я делаю. И снова не смог зацепиться хоть за одну мысль, чтобы выбраться на поверхность из ямы... из воды, когда идет дождь. Погружение, уверенные прикосновения языка и снова яма. Я кончил слишком быстро, даже не успев отметить ту самую точку срыва, которую всегда ощущаешь перед оглушением.

А думать смог начать только через несколько минут. Совсем не вникая в то, что не имею понятия, попала ли сперма ему в рот, и если да - противно ли ему... противно ли мне.

Сашка уже лежал рядом, ожидая, когда я наконец-то смогу открыть глаза. А дождавшись, сказал:

- Если ты сейчас скажешь свое «Фу, блядь!» - я тебя ударю. Обещаю.

Но я не сказал вообще ничего, повернулся и уткнулся носом в его шею.

***

Основательно пожалел я об этой поездке, только когда мы вернулись в поселок. Теперь, после этих дней, было очень сложно просто выйти из машины и сказать: «Пока». Почти невозможно поздороваться с родителями, рассказать, как прошел отдых, уйти к себе и попытаться уснуть. Тошнотворно общаться с другими людьми, которым каждый раз приходится что-то объяснять на понятном им языке. Немыслимо перестать ожидать его мимолетного касания или не иметь возможности коснуться его.

Следующие три дня напоминали похмелье.

Я вышел на работу, там отвлечься получалось чуть лучше. По вечерам мы, конечно, встречались с Сашкой: играли с бабой Дусей в лото, вместе ужинали у нее или у нас, жадно приникали друг к другу, едва оставшись наедине. Уверен, если бы родители были ко мне более внимательны, они бы тут же все поняли. И я благодарил судьбу за то, что они просто не хотели допускать такой мысли. В ближайшие выходные мы планировали снова присоединиться к нашей компании на речке.

Идя с очередной смены, я заметил, что Сашка закрывает за собой калитку и уже улыбается мне, отвечая на мою улыбку ему, несмотря на то, что нас еще разделяло внушительное расстояние. Он направился навстречу, а я, наоборот, остановился, желая продлить этот момент, подарить нашей прогулке домой еще пару минут. Внимание привлек затарахтевший бобик, который просто стоял посередине дороги. Машина Кира.

Кир.

- Стой, Сашка, назад!

Еще до того, как взревел двигатель, я уже точно знал, что будет дальше. Сашка успел только повернуться к быстро приближающемуся автомобилю, а потом - хлопок, и его тело мешком отлетает в сторону.

Дальнейшее помню смутно. Я мысленно давал себе команды и исполнял их, как робот.

Подойти. Вызвать скорую и ментов. Не слушать крики матери и не смотреть на упавшую на четвереньки бабу Дусю. Не обращать внимания на Кирилла, который, выйдя из машины, просто осел на землю. Не верить. Отвечать на вопросы. Не вставать. Я знал жертву и нападавшего? Да, знал. У преступника были мотивы? Были. Какие? Не говорить им всей правды, чтобы не увидеть брезгливой усмешки. Личная неприязнь. Пить воду. Отвечать на телефонные звонки. Звонить. Снова объяснять. Смыть с руки кровь. Спать. Не плакать. Никогда не плакать. Жить.

***

Зарисовка «О точке отсчета»


Меня на эти размышления подтолкнул вопрос журналиста: «А у вас был момент, когда вы точно поняли, что станете писателем?». Я ему ответил: «Да. Это случилось летом, мне тогда было девятнадцать».


      Думаю, что такой момент бывает практически у каждого, просто мало кто может так точно зафиксировать время. Но в моем случае все было просто. Я и до того лета был художником, не умеющим рисовать, но так бы им и остался, если бы не пережил все те события. Ту встречу. Чтобы сломать все границы, необходимо пережить свое «пятнадцатое августа».