Ольга Цыпаева - Янтарная бусина: крестьянка

Катенька к тому времени выучилась на повара. Зиму работала в колхозной столовой. И хлеб пекла, и обеды готовила. А летом работала в поле на прополке и на ферме дояркой — куда направит колхоз.

В то время в соседнюю деревню приехала молодая учительница Прасковья Сергеевна. Приехала она из Москвы видно, распределение ей такое дали. Стала деток набирать в первый класс. Записали и Раечку, хоть ей и рано еще. Да учительница уговорила. Сказала, что чем раньше дети начинают учиться, тем способнее они к наукам.

Учительницу поселили в заброшенном доме. Крыша у дома протекала, стены грозили обвалиться. Направил колхоз Саньку Цыпаева починить учительский дом. Нехотя с утра побрел он на работу — одному весь день с учителкой куковать!

Работы было непочатый край. На две недели точно хватит. Неделю Санька работал спокойно — учительница приводила в порядок свое новое жилище. Еще было лето, и занятия в школе не начались, потому Прасковья была дома.

Колотил Санька топором по стене, а она рядом бегала:

— Александр Алексеевич, вам, может быть, водички попить принести?

— Нет, гвозди вон те дай, — буркнул Санька, а самому приятно было — никто его еще так не называл. Дожил почти до тридцати, а все вокруг — «Санька» да «Шурка», как мальчишку кличут.

— Александр Алексеевич, в комнату проходите, кушать будете? — обращалась к нему Прасковья.

— Дома поем, — уходя, бросил ей Санька.

«Чудная какая-то: “в комнату”, “кушать”, как с луны свалилась. Вот что значит образованная и культурная. Факт! — про себя бормотал Санька. — Не то что наши бабы — “иди в избу да ешь садись…”»

На следующий день Санька снова пошел к учительнице. Крышу чинить.

Сидел он на крыше, а Прасковья внизу с книжкой. Долго она молчала, глядя на Санькины мускулистые руки и загорелую спину. Настоящий мужик! С таким не страшно и на край света пойти. Своей широкой грудью от всех невзгод укроет… Не то что городские хлюпики, вот бы мужа такого… Правда, образования у него, конечно же, нету… Хорошо, если четыре класса.

— Чего смотришь, аль не так что-то делаю? — оборвал Санька Прасковьины мысли.

— Любуюсь на вас, Александр Алексеевич. Вот, думаю, настоящий русский мужик, с его силой и статью. Именно такие и боролись за нашу Коммунистическую партию! Такие и победили буржуев! А вы не комсомолец?

— Комсомолец, комсомолец, — усмехнулся Санька, вспоминая о том, как попал в комсомол.

— А в школе вы учились? — еще с большим интересом спросила Прасковья.

— Семь классов кончил.

— Ой как здорово! — уже неприлично восторженно воскликнула собеседница. — А что вы любите читать?

— Я стихи люблю, — почесывая в затылке, ответил Санька.

— Да, я тоже люблю, Маяковского:

— Не-е, мне больше про деревню нравится, про природу:

Ну да ладно балаболить — мне работать надо, — отвернулся Санька.

К вечеру Прасковья выглянула в окно, позвала Саньку ужинать.

— Я домой пойду, меня жена к ужину ждет, — отказался тот.

— Александр Алексеевич, не кусаюсь я, садитесь со мной кушать, я хоть отблагодарю вас, — настаивала Прасковья.

— Сказал же — дома поем, ждут меня, — складывал Санька свой инструмент.

— Что у вас за предрассудки в деревне! Я вас на обед зову, а вы меня обижаете, как будто что непристойное предлагаю. — Учительница тряхнула белыми кудрями и исчезла из окна.

Санька зашел в дом.

На столе стояло большое расписное блюдо с тонко нарезанными кусочками мяса, сыра. Все это было украшено розами из помидоров и моркови (видать, в город за продуктами ездила — здесь такое не продают, а сама она не держит огорода). Тут же стоял графин из резного стекла, с вином, видно, а рядом — бутыль самогона. В тарелке с прозрачным бульоном плавали листья какой-то травы и половина яйца. «Да уж! — подумал Санька. — Есть тут точно нечего, но красота какая!»

Тут только он поднял глаза на учительницу.

Прасковья была одета в сарафан, кофты под ним не было. Было видно, как яркая родинка повыше левой груди поднималась и опускалась в такт дыханию. Зеленые, как изумруд, глаза в полумраке неестественно ярко блестели. Светлые кудрявые волосы прядями рассыпались по плечам.

— Я окна зашторила, а то душно сегодня. Присаживайтесь рядом со мной, не бойтесь, что я, зверь какой? — жестом пригласила его Прасковья.

Подошел Санька на полусогнутых ногах к стулу, неуклюже плюхнулся на место, стал пытаться что-то жевать, искоса поглядывая на хозяйку.

Ел Санька и не видел, что ест, пил и не понимал, что он пьет, — в голове все перемешалось, загудело. Он видел только упругую, призывно вздымавшуюся грудь. Ни бабы, ни девки в деревне не носили такой одежды. Если и надевался сарафан, то на кофту, чтобы не было видно голых рук. А это… это… Санька тряхнул головой, чтобы отогнать от себя наваждение. Второпях допив заботливо пододвинутый хозяйкой квас, выбежал из избы. Так и оставил свои инструменты у гостеприимной хозяйки.

— Куда же вы так заспешили. Александр Алексеевич? Инструмент-то возьмите!

— Все равно приду, пусть до завтрева лежит! — убегая, крикнул Санька.

Домой пришел недовольный. Не подошел к Катеньке и дочку не увидал будто.

— Сань, устал ты? Ешь садись да отдыхай, — позвала Катя мужа, поставила на стол чашку со щами и картошкой, зеленый лук и краюху хлеба. Сама села рядом, любуясь на своего красавца.

Красавец ел молча, торопливо проглатывая непережеванные куски. А в голове у него творилось что-то непонятное. «Катя, Катенька, такая хорошая, такая надежная… родинка над левой грудью… изумрудные глаза…»

Так и не перемолвился за вечер Санька с женой и парой слов. Пошел спать… «…А губы цвета спелой вишни…»

Утром, не позавтракав и не взглянув на жену, Санька пошел на работу.

— Сань, я картошки тебе сварила, яиц да сало завернула. Возьми, чего в обед-то есть будешь? — Катенька бежала вдогонку за мужем.

Неохотно взял Санька полотняную сумку, протянутую женой, и ушел не оглядываясь.

Шел Санька на работу и не знал, как себя вести.

— А, будь что будет, — досадливо махнул рукой и прибавил шаг.

— Что-то вы рано сегодня, — встречала работника на пороге Прасковья. — Давайте завтраком вас накормлю, я как раз блинов напекла.

— Сыт я, да и работать надо, — не подымая глаз, отвечал Санька.

К обеду он не закончил и четверти работы, спланированной на сегодня. Не спорилось. Прибивая косяк к двери, Санька с размаху угодил себе по указательному пальцу.

— Твою мать!.. — размахивая больным пальцем, орал Санька. На месте пальца было кровавое месиво. — Прасковья, поди… подойдите, пожалуйста, Прасковья Сергеевна! — выдавил из себя Санька малознакомое слово.

— Ой, Боже мой, — испугалась Прасковья. — Сейчас, сейчас принесу бинт с йодом, потерпите, — уже выбежала из дома с маленьким чемоданчиком в руках.

— Давайте вашу руку, сначала промыть водой нужно. — Прасковья, наклонившись над больным, поливала воду.

Пострадавший неотрывно смотрел в вырез сарафана, кусая губы от жгучего желания дотронуться до такой роскоши. Кровавое месиво постепенно приобретало очертания пальца.

— Сейчас помажем йодом и перебинтуем. Ничего страшного, просто сильный ушиб. С ногтем, правда, придется проститься, но это не беда — новый вырастет, — бинтовала палец Прасковья.

— Ай, больно! — вскрикнул Санька и отдернул руку. Прасковья чуть не выронила бинт и грудью прижалась к его щеке.

Саньке стало совсем плохо. В глазах зарябило. В висках затокало. А Прасковья заботливо бинтовала палец, то ли не замечая этой близости, то ли…

— Пойдемте в дом, какой же вы сегодня работник. Обедом вас накормлю.

На столе уже было накрыто. Стояли две тарелки. Два бокала. Графинчики с водкой и вином. Еду Санька уже не разглядывал, вчера еще понял — не наешься, да и не за этим его звали, похоже.

— Присаживайтесь. Давайте я вас водочкой угощу — это помогает боль снять, — наливала из запотевшей бутылки Прасковья. — Я ее специально в колодезной воде остудила.

— Ждала, значит?

— Ждала, — не смутилась Прасковья.

— А ты знаешь, что у меня жена есть и что люблю я ее?

— Знаю, Катерина… Она дочку ко мне в класс записывала. Так я не замуж за вас собираюсь. И ничего плохого не вижу в том, что вы ко мне заходить будете. Я больше недели к вам присматривалась. С вами и поговорить интересно, и руки у вас золотые, да и просто… Бросьте вы эти деревенские привычки. Ничего нет страшного в том, что мужчина и женщина общаются, если им интересно вместе.

Лямка сарафана нечаянно поползла вниз, обнажая круглое белое плечо.

— Вы пейте, пейте — боль пройдет, — пододвигала Прасковья второй стакан водки.

Себе налила вино и на одном дыхании выпила.

Боли Санька давно не чувствовал. Он сразу понял, чего от него хочет учительница, но первый шаг сделать не решался. Вдруг она закричит как резаная — кто их знает, этих городских, да еще и московских.

— Наверное, дождь завтра будет — душно очень. — Прасковья расстегнула две пуговицы сарафана.

— Да, марево нынче, — ответил, уже ничего не соображая, Санька, уставившись на заветные пуговицы.

Потянувшись, учительница откинула назад волосы.

— Ну что, Александр, разрешите, я вас так называть буду, — подошла к нему Прасковья, — согласны вы приходить ко мне иногда?..

Тут уж Санька перестал себя сдерживать…