— Вы превысили скорость, вы знаете?

Я кивнула, нервно постукивая по рулю.

— Куда-то торопились?

— Да. Торопилась. Мне жаль. Вы можете выписать мне штраф.

Пока они осматривали мою машину и выписывали бумажку, я продолжала думать о Кирилле. Перед глазами вся жизнь проносилась, как будто я через окно поезда смотрю на нее без остановок, и она несется картинками — то размазанными, то четкими. Как познакомились… как отдалась ему на шершавом полу рыбацкой хижины, а потом он в море застирывал пятна крови на своей куртке, которую бросил на пол, перед тем как опрокинуть меня на нее, и смеялся, когда я краснела и говорила, что могла это сделать сама.

«— Что ты понимаешь, Снежинка? Я уничтожаю следы собственного преступления. Вдруг ты решишь заставить меня на себе жениться.

— Не заставлю, не волнуйся.

— Тебе и не пришлось бы, я и так на тебе женюсь.

— Ага, прям завтра.

— Ну завтра не выйдет — завтра ЗАГСы не работают, а на следующей неделе точно женюсь.

— Мне родители не разрешат за тебя замуж.

— А ты собралась ждать их одобрения? Сегодня ночью ты, кажется, тоже через забор перелазила без их письменного разрешения. Ты теперь МОЯ, ясно? Теперь я принимаю решения за нас обоих, и я решил, что мы поженимся.

— Ты даже не спросишь, хочу ли я за тебя замуж?

— Зачем? Я и так знаю, что хочешь».

А потом свадьба и крики «горько!», а я уворачиваюсь от поцелуев, потому что губы болят, Кир смеется и целует в уголки моей смущенной улыбки, а потом снова в губы так мягко, так осторожно. Гости считают до десяти, а у меня сердце его дыхание отсчитывает. Картинки, как на руки подхватил, когда узнал, что Алиску ждем, как имя ей выбирали и хохотали над теми, что написали на бумажках.

«— Клава… нет, не так, ооо, смотри — Зина.

— Авдеев! Какая Зина?

— Прасковья!

— Я тебя придушу, если ты ее так назовешь!

— Не нравится?

— Ну тебя. Я серьезно, а ты! Я хочу по имени ее называть, когда она там вертится. И ей не нравится ни одно из тех, что ты придумал! Вот сейчас разревусь, будешь знать, как издеваться над беременной женщиной.

— Ненене. Реветь не надо. Я тебе шоколадку куплю. Вам обеим. О! А давай Алиска ее назовем…»

— Евгения Павловна, — я вскинула взгляд на полицейского.

— Мы проверили — у вас ни одного нарушения. Вы это… вы поезжайте. И не превышайте больше. Кто торопится, тот обычно на тот свет успевает, понимаете?

Я кивнула, даже не замечая, как он мнется у моего окошка, как усиленно мне улыбается.

— А вы меня совсем не помните, да?

Отрицательно качнула головой.

— Вы год назад в аварию попали. Мужик один въехал вам в бок. Я тогда оформлял. Помните?

Да, небольшую аварию я помнила, но вот лицо этого парня в упор вспомнить не могла. Мы с Кириллом тогда уже расстались, и я пребывала в каком-то заторможенном состоянии. Припоминала, что полицейский мой номер спрашивал, а я не дала.

— Я тогда познакомиться с вами хотел, а вы сказали, что номер свой дадите в другой раз.

Господи! Он что, флиртует со мной? Сейчас? Это похоже на какой-то сюрреализм героинового наркомана. Я стою на ночной трассе. Еду в участок, где держат моего мужа по обвинению в убийстве, а со мной флиртует какой-то дебил полицейский. Похоже на один из тех отвратительных фильмов, которыми пестрит наш кинематограф.

— Ну вот. Второй раз, как раз, — поправил шапку и довольно улыбнулся.

— Эй, Василий, ты чего там застрял? Штраф выписывать будешь?

Подошел его напарник.

— Так я могу ехать?

— Да. А…

— В следующий раз, — сказала я и подняла стекло, вжала педаль газа. Я вдруг точно поняла, что собираюсь сделать. Не важно, что он мне написал… не важно, что он сделал с нами. Я не могу оставить его там. Не могу. Слишком много всего между нами было, чтобы предать и бросить, когда нужна помощь. Пусть потом мы уже не будем вместе. Пусть он идет своей дорогой. А может быть, у меня ничего не выйдет. Но я должна попробовать это сделать. Остановила машину у участка.

Пока меня спрашивали, к кому я, и просили обождать в коридоре, я начала погружаться в истерическую панику и кричать «где мой муж?». Никогда раньше не бывала в полиции. Участок навевал на меня дикий страх и тоску. Мне казалось, я влезла в какую-то грязь и топчусь в ней босыми ногами, и Кирилл в ней тонет где-то неподалеку. Может, кому-то это покажется смешным и нелепым — участок себе и участок, а мне это место казалось хуже самой преисподней. Я вдруг четко осознала, что человека может забрать не только смерть и соперница — его может засосать в эту самую грязь, и он уже никогда из нее не выберется. Меня просили обождать на лавочке рядом с какими-то людьми, от которых воняло спиртным и потом. И на меня нахлынула паника.

Сама не знаю, как я подняла там такой скандал, что меня повели в кабинет следователя прямо ночью. Не помню, что я говорила. Спроси меня сейчас, что именно я кричала дежурному, и почему он пошел для меня что-то узнавать, я бы честно сказала, что не помню. Но мне кажется, я угрожала, вспомнила все свои знакомства с влиятельными клиентами по работе, кричала о правах.

— Да успокойтесь вы! Не надо так кричать! Идемте!

Когда распахнулась дверь, я увидела Кирилла, сидящего на стуле перед следователем. И прежде чем кто-то успел что-то сказать, срывающимся голосом прокричала:

— Не мог он никого убить… физически не мог. Он той ночью со мной был. Ясно? Алиби у него!

Следователь все так же, не отрываясь, смотрел на меня, а я смотрела Кириллу в глаза и рассыпалась на части именно в этот момент, потому что мне до ломоты во всем теле хотелось к нему в объятия.

— Вы успокойтесь, Авдеева. Не нужно так кричать. Мы вас отсюда слышали. Что это за поведение? Я вас саму посажу на пятнадцать суток, если продолжите вашу истерику. Выйдите и ждите в коридоре. Ваш муж дает свидетельские показания.

Глава 21

Я вышла на улицу, меня все еще пошатывало, и руки дрожали с такой силой, что я с трудом достала сигарету из пачки и поднесла к ней зажигалку.

Пошла по тропинке вперед по аллее к лавочкам, села и судорожно втянула свежий воздух, глядя на блестящий после дождя асфальт, переливающийся от света фонаря. Я почему-то чувствовала себя выпотрошенной и пустой. После сильного потрясения наступил ступор, я вдруг поняла, что сама не знаю, где я. И это не имело никакого отношения к геолокации на моем телефоне, которая могла высветить точный адрес. Я просто потерялась. Сама в себе и в нем. Потерялась во лжи, я заблудилась где-то в нашем прошлом и в настоящем. И не могла понять, в каком месте я сбилась с пути, и шла уже вслепую. Кому я доверяла и когда.

В голове каша вязкая и липкая. Ни одного ответа на вопросы, которых, по сути, тоже нет, потому что тяжело спрашивать что-то у человека, отказавшегося от вас дважды. Перед глазами его лицо там, у следователя, бледное с лихорадочным блеском в зрачках. В нем что-то неуловимо изменилось, и я не знала, что именно. Наверное, сам взгляд. Из него что-то исчезло, и в тот же момент он стал более глубоким. В этом взгляде я увидела наши двадцать лет, которых в глазах Кирилла еще вчера не было. Сигарета тлеет в пальцах, а я смотрю, как переливаются на свету капли воды на асфальте. Скоро все высохнет, и он станет просто серым. Как и моя жизнь. Вчера все еще сверкало яркими красками, а сегодня стало как это тротуар. Временно. У меня оказалось счастье временным, и все годы, что я жила с Кириллом, были какой-то гадкой иллюзией, как в фильме с Джимом Керри.

Небо становится из черного синим — скоро светать будет. Я продрогла, но встать и уйти не могла. Словно меня прибило к этой лавке, и сдвинуться с нее равносильно смерти. Ведь если уйду — это будет конец, а я пока не готова. Я хочу… И сама не знаю, чего хочу. Просто жду его, и все. Пусть выйдет оттуда и скажет, что все у него хорошо и тогда я уйду. Нет… не уйду. Я еще хочу ответы получить на все свои вопросы. Пусть правду мне расскажет. Я заслужила эту чертову проклятую правду… Я заслужила знать, играл ли он все это время. Для меня это было очень важно. Настолько важно, что все остальное не имело значения. Мне было все равно — убийца он или нет. Да! Я такая ужасная, что мне было на это наплевать, меня волновало — лгал ли он мне сейчас. Мне было важным, как он относится ко мне и к нашим детям, и совершенно не волновало, как мой муж поступит со всем белым светом. Наверное, именно в этом и заключается человеческий эгоизм.

Алиса смску прислала, и я ответила ей, что все в порядке, что папу выпустят, и что я его сижу жду на улице, что все не так страшно, как мы подумали. Она спросила, привезу ли я его домой, а я просто отключила телефон и стиснула челюсти. Сейчас этот вопрос можно было сравнить с ударом отверткой прямо в сердце. Каждый их вопрос о нем всегда бил сильнее, чем мои собственные страдания и воспоминания. Их слезы, их отчаяние было невозможно выдержать. Я не знаю, кто пишет, кто говорит, что развод — это всего лишь начало новой жизни, и что нужно это объяснять детям. Я не могла. Может потому что я все еще любила их отца… И мне было стыдно за эту любовь, после того что он сделал.

И я не смогла ответить ей честно. Потом солгу, что села зарядка. Это была еще одна причина, по которой я его ненавидела — за мою ложь детям. За грязь, в которой я вывалялась с ног до головы.

Кирилл вышел, когда все фонари уже погасли, и небо стало серым. Я не обернулась, просто услышала шаги и смотрела куда-то вдаль в утреннюю тишину, слегка подрагивая от холода. Муж накинул мне на плечи свою куртку и сел рядом так же молча.

Все вопросы куда-то исчезли. Нет, я хотела спросить. Я кричать хотела и бить его по лицу, по груди, а сама ни звука издать не могу, ни встать, ни пошевелиться. Долго в тишине сидели. Повеяло запахом паленых листьев, город начал оживать. Так странно, у вас внутри все саднит и сердце сжимается в камень, а жизнь продолжается. Люди на работу идут, машины ездят, солнце всходит. И в такие моменты кажется, что ты стоишь на месте, а вокруг меняются декорации, что-то происходит, двигается, а ты окаменела где-то на краю цивилизации. Тебя просто вышвырнуло из всеобщего праздника за стеклянную дверь. Вроде все видишь, а потрогать не можешь.