По-прежнему не произнося ни слова, Джастин отодвинулся в глубь комнаты.

– Ну что же, раз ты не расположен, судя по всему, беседовать со мной, говорить я буду один. Дело, на мой взгляд, настолько важное, что бездействовать просто нельзя. Разлука между нами столь же вредна для вашей матери, как и для меня. Она глубоко ко мне привязана, Джастин, а я… я люблю ее даже больше, чем ей это известно. У нас с ней впереди долгое счастливое будущее. Необходимо лишь, чтобы она это осознала. Знаю, знаю, она говорит, что больше не желает иметь со мной дела. Но я слишком хорошо ее знаю, чтобы этому поверить. Сейчас она наверняка жалеет, что приняла столь поспешное решение. Но, ты знаешь, Лили – гордая женщина и первого шага к примирению ни за что не сделает. За этим-то я и пришле к тебе. Ты единственный, кого, как мне кажется, она готова будет выслушать с открытой душой.

Джастин, отвернувшись, смотрел в окно. По его дрожавшим мелкой дрожью напрягшимся лопаткам было заметно, каких усилий ему стоит сдерживаться, заставляя себя не отвечать Каттеру, как бы не замечая его присутствия в комнате.

– Джастин, – продолжал Каттер, – постарайся посмотреть на все эту ситуацию непредвзято. Скажи, разве твоя мать не будет чувствовать себя совсем одинокой, когда меня не окажется рядом? Ведь всю жизнь рядом с ней всегда был мужчина. Направлявший ее, забо-тивщийся о том, чтобы она была счастлива, защищавший ее от невзгод. Как только моего брата не стало, она обратилась ко мне, ища опоры. Какой она была тогда одинокой! Моего сердца это не могло не тронуть. Я пришел к ней на помощь. И с тех пор ни разу не отвернулся от нее. Ни разу даже не помыслил об этом.

Каттер сделал шаг к окну и тут же остановился, увидев гневно застывшую мускулистую фигуру Джастина, его напряженную, выражавшую бесконечную брезгливость позу.

– Послушай, – снова обратился он к сыну, – тебя не бывает в городе подолгу. Наведываешься недели на две – и тут же исчезаешь. Тоби женится и, скорей всего, переберется в Калифорнию. Мэкси, видит Бог, сейчас будет не до матери – у нее по работе дел хватает на двоих… Так кто же, спрашивается, сможет реально быть рядом с вашей матерью, если не я? Джастин, я пришел к тебе, чтобы попросить кое-что сделать. Нет, не для меня – для твоей матери. Ты должен пойти к ней и упросить ее поговорить со мной, всего лишь поговорить… не больше.

Джастин наконец-то отодвинулся от стены, взял фотоаппарат, сел за стол и принялся пристально его разглядывать.

– Поверь мне, я вовсе не виню тебя за этот молчаливый прием. Так уж получилось, что у нас двоих не сложились нормальные или вообще сколько-нибудь теплые отношения. В сущности, мы уже давно должны были бы стать друзьями… даже больше, чем друзьями.

Подойдя вплотную к сидевшему Джастину, Каттер словно дрессировщик, перешел на тихий рассудительный тон, пытаясь урезонить непослушное животное.

– И потом, Джастин, я имею право вот так прийти сюда к тебе для доверлтельной беседы. Уверяю тебя, что в противном случае никогда был не позволил себе вторгаться в твою личную жизнь. И не сказал бы тебе всего того, что собираюсь сказать сейчас. Да, Джастин, настало время, когда ты должен узнать правду. Должен понять, почему я полагаю себя вправе обратиться с просьбой помочь мне и твоей матери именно к тебе, а не кому-либо еще из членов нашей семьи. Нет-нет, не качай головой, Джастин, выслушай меня, будь добр, и не отвергай с порога все, что я скажу.

В голосе Каттера звучала мольба. По-прежнему напряженный, Джастин продолжал внимательно рассматривать свою фотокамеру. Ему стоило больших усилий оставаться неподвижным, но не зря же он в конце концов изучал в свое время военно-прикладные виды спорта – сейчас эта выучка ему пригодилась.

– Поверь, мне нелегко говорить об этом, Джастин… Я ведь знаю, как горячо ты любишь свою мать. Да ее и невозможно не любить. Много лет тому назад, когда мы оба с нею были совсем молодыми, не старше двадцати четырех, то есть моложе, чем ты сегодня, так вот… мы полюбили друг друга.

Фотокамера со стуком выпала из рук Джастина. Он встал и прижался лицом к голой стене, как узник в одиночке.

– Итак, мы полюбили друг друга. Наша любовь проявилась во всех тех формах, которые возможны между мужчиной и женщиной… И у нас родился ребенок… Этим ребенком был ты, Джастин. Так что ты – мой сын.

– Знаю, – спокойно бросил Джастин в лицо Каттеру.

– Что? Лили все тебе рассказала?

– Нет. Просто я прочел то письмо, которое ты написал, когда бросил ее и уехал в Калифорнию. Я вычислил это сам, сопоставив дату на письме с собственным днем рождения. Я был тогда любопытным, привык всюду совать свой нос, перерыл весь материн стол – вот и напал на него, хотя письмо было спрятано на самом дне. Прочел и положил обратно. Оно, наверное, там и лежит до сих пор.

– Но если ты… знаешь, если ты знал… то почему же ни разу… Как ты мог хранить все это в себе?

Наконец обернувшись, Джастин подошел к двери. Став на пороге, он в упор взглянул на Каттера.

– Моим отцом всегда был Зэкари Эмбервилл. Единственным отцом, которого мне когда-либо хотелось иметь. Единственным, который у меня был! Он остается моим отцом и сегодня. И останется – пока я жив. А теперь, пожалуйста, уходи.

– Джастин! Ты ведь знаешь всю правду. Ее нельзя отрицать! Кровь – это всегда кровь. Твой отец – я, Джастин! И я жив!.. Зто что, не имеет для тебя никакого значения? Ответь мне, бога ради!

– Уходи отсюда! Сейчас же!

Джастин открыл дверь и дрожащей рукой указал Каттеру на выход.

Тот медленно, с явной неохотой, повиновался. Но в самый последний момент, поравнявшись с Джастином, он замедлил шаг и неожиданно обхватил сына руками. То был его последний шанс.

– Нет! – Инстинктивно отпрянув в сторону, Джастин сильным, резким ударом ладоней отсек от себя продолжавшие цепляться за него пальцы. Каттер, не устояв, качнулся назад. Его разбитые руки висели беспомощно, как плети.

Вскрикнув от боли, он упал навзничь и покатился по длинной крутой лестнице. Дверь наверху захлопнулась, громко щелкнул замок…

Глава 28

Через несколько дней, когда шумиха, вызванная предстоящей на ближайший уик-энд свадьбой, достигла своей кульминации, Мэкси, никем не замеченная, выскользнула из дома. Инди, Анжелика и Лили были настолько поглощены обсуждением своих нарядов, что не обратили внимания на исчезновение Мэкси сразу же после обеда. Что касается Тоби, то его в этот момент даже не было дома – он предпочел укрыться в одном из своих ресторанов, чтобы не принимать участия во всей этой суете.

Мэкси надела старенькие джинсы, простую белую майку и легкие сандалии на босу ноги. На сей раз на ней не было никакой косметики. Одним словом, она являла собой воплощение феи, готовой к бою! Сделав по пути к намеченной цели всего одну остановку, она появилась на пороге квартиры Рокко с большим плоским пакетом в руках.

– Что это там у тебя? – подозрительно осведомился он, открыв дверь сразу же, как только раздался звонок, после чего она ворвалась в комнату, как взмыленная лошадь. – И потом, с чего это ты вдруг заявляешься ко мне? В Нью-Йорке так не делают. Здесь принято, по крайней мере, уведомлять о предстоящем визите по телефону.

– Мне просто надо было удрать от Тоби… Они там все спятили. Без конца обсуждают проблему каких-то фамильных кружев, белых атласных туфелек и прочей белиберды… Похоже, в преддверии замужества даже самые разумные из женщин и то теряют голову. Вот я и подумала: раз ты дома – Анжелика сказала, что сегодня вечером ты вроде бы никуда не собираешься – то не станешь возражать, если я к тебе забегу и мы кое-что. вместе обсудим… Ну, скажем, отношения между Анжеликой и ее Данком. Представляешь, он собирается выступать на свадьбе в роли шафера! Просто ужас какой-то.

– Но это, надеюсь, не станет его главной ролью в жизни, – спокойно заметил Рокко, глубоко втянув носом воздух. – Что, пицца? – поинтересовался он.

– Да, небольшой кусочек. Я решила, что, может, ты голоден… Отнести на кухню?

– А какая это пицца? – поинтересовался Рокко.

– Сборная солянка, всего понемногу. Твоя любимая. Неужели ты думаешь, Рокко, я бы принесла тебе какую-нибудь другую? – искренне поразилась Мэкси.

При этом ее колдовские глаза, прямые черные брови и даже изогнутая в виде лука верхняя губа выразили пусть и невинный, но все-таки упрек.

– Пожалуй, что нет. Ты всегда выбирала пиццу безукоризненно. Ничего не скажешь, настоящий артист своего дела. Да, прими мои поздравления. Искренние поздравления. Думаю, со временем ты станешь великим издателем. Я вполне серьезно. Просто счастлив за тебя, Мэкси. Тебе всегда требовался выход для своей энергии. Теперь он у тебя есть. Ты наверняка добьешься колоссальных успехов. Вот только не делай больше сама никаких макетов.

– Спасибо, – скромно ответила Мэкси. – Тогда, может, съедим пиццу прямо сейчас, пока она горячая.

– Ага, значит, разделим ее пополам? В таком случае разогревать не стоит. А то сыр начнет тянуться и корка зачерствеет. Вообще-то, я действительно не обедал. Работы столько, что не до еды.

Рокко ловко накрыл кухонный стол и нарезал несколько больших ломтей для них двоих – принесенная Мэкси пицца оказалась поистине безразмерной. Некоторое время оба жадно жевали, погрузившись в благоговейное молчание, которого требует от едоков настоящая пицца, благоразумно оставляя хрустящую корку на потом, когда уже не остается ничего другого. Такой момент должен был непременно наступить, поскольку еще ни разу не случалось, чтобы пицца, даже самая неудачная, оказывалась недоеденной Рокко Сиприани, а это была не просто пицца, пицца из пицц. Они ели ее, запивая пивом прямо из горлышка бутылки, и стопка бумажных салфеток в центре кухонного стола все таяла и таяла.

– Странная вещь с этой пиццей, – произнес наконец Рокко. – Ешь и чувствуешь, как твой желудок сам говорит тебе «спасибо». Это не просто еда, а скорее переливание крови. Да, именно в этом, наверное, и состоит смысл истинно южной пищи… хотя, кроме пиццы, так на меня ничто другое не действует.