– Перестань, мама! Что ты такое говоришь! – запротестовала Мэкси. – Ты же отказалась от карьеры примы-балерины! А ведь, подумай, ты вполне могла ею стать.

– Вовсе не обязательно, – пробормотала Лили, загадочно улыбнувшись каким-то своим мыслям. – Вовсе не обязательно. Я никогда точно этого не узнаю, мне никогда не придется узнать. Может, в этом-то как раз все дело? – Она тряхнула головой, возвращаясь мыслями из прошлого в настоящее. – Как бы там ни было, но никто никогда не мог сравниться со мной по части украшения витрин. И, думаю, не сможет. Витрина необходима каждому окну – иначе это будет всего лишь голое оконное стекло, и больше ничего. Так что, помяни мое слово, не пренебрегай оформлением витрины, не забывай о манекенах.

Лили обращалась к дочери вполне деловым тоном, но выражение овального лица больше не казалось проницательным, а в серо-зеленых глазах с проблеском голубизны читалась неизбывная печаль. В ее взгляде светилась вся мудрость, которую она так долго скрывала. Мудрость, которой она сейчас делилась с Мэкси, впервые в жизни по-настоящему ей доверившись.

– Знаешь, Анжелика мне как-то сказала, что отец говорил ей, будто она единственная из всей семьи, у кого есть способности к издательскому делу, – в свою очередь поделилась с матерью дочь.

– Ну, здесь он явно ошибся… Зэкари Эмбервилл тоже ведь мог ошибаться. Да что там, даже я – и то иногда ошибаюсь, – заключила Лили с еле заметной улыбкой, в которой облегчение от сделанного признания соперничало с иронией.

– Твоя беда, мама, в том, что ты хочешь, чтобы последнее слово всегда оставалось за тобой, и по любому вопросу, – заметила Мэкси.

– Так же, как и ты!

– Вот именно. Как и я. Господи, да поцелуй же меня, мама!..


– Послушай, Тоби, – обратилась Мэкси к брату, – ты не будешь очень переживать, если мы с Анжеликой переберемся с твоей верхотуры куда-нибудь в другое место? Теперь, когда с работой у меня все вроде бы в порядке и деньги я получаю исправно, квартплата больше не проблема. Мне не надо ничего особенно роскошного, просто немного попросторнее, чем здесь. Ну и, конечно, встроенные шкафы и место и для Анжелики и тех немногих безделушек, которые у меня есть.

– «Немногих»? Ну, знаешь, «немного» и ты – понятия не совпадающие, – тут же отреагировал Тоби.

– Раньше. А сейчас все будет по-другому, – не уступала Мэкси. – Ты же знаешь, что с аукциона так ничего и не продали. Даже мебель – и ту не смогли пока продать. Я решила обходиться лишь самыми любимыми из своих вещей. Сейчас я научилась жить без всех этих предметов роскоши, так что попытаюсь перейти на более скромный образ жизни… Оставлю парочку-другую антикварных вещиц, которые впишутся в интерьер моей новой квартиры, – и все. Конечно же, мне будет необходим первоклассный дизайнер…

– Избавь меня от планов своего обустройства! – взмолился Тоби. – У тебя, слава богу, есть для этого Людвиг и Бицет, с ними и обсуждай. По-моему, они всегда и занимались твоим декором?

– Да, до сих пор так и было. Но сейчас я созрела для перемен.

– Но разве не безумие браться за работу, которая потребует от тебя всей жизни, и одновременно заниматься переустройством нового жилья?

– Ну, так бы я вопрос не ставила, – возразила Мэкси.

Тоби полулежал на своем любимом стуле, задрав ноги, и его раненая рука висела на перевязи, на которую Инди, безжалостно орудуя ножницами, не пожалела одну из столь обожаемых ею вышитых наволочек, хотя Мэкси и пыталась предложить ей для этой цели любой из своих шарфов.

– Так или иначе, – заключила она, – нам все равно надо перебираться. Кризис окончился. Больше всего пострадает Анжелика, поскольку ей у тебя очень нравится. А ее «войску» нравится твой бассейн.

– Было бы неплохо, если бы ее «воины» приносили с собой каждый по полотенцу. Но они почему-то их всегда забывают, – задумчиво заметил Тоби.

– Если честно, то мне тоже не слишком хочется от тебя уезжать, – произнесла Мэкси, пропустив слова брата мимо ушей. – Здесь наверху так уютно. А те объедки, которые нам перепадают, гораздо вкуснее, чем сами блюда… А насчет моей работы ты совершенно прав. Врагу не пожелаешь. Да у меня даже не остается времени, чтобы заниматься поисками приличного жилья. И не будет оставаться, пока я как следует не войду в курс дела. Придется теперь приходить на работу раньше, а уходить позже всех, не говоря уже о том, чтобы работать по уикэндам.

– Не глупи. У тебя просто припадок, – оборвал ее Тоби. – Припадок глупости. Обычно он случается с теми, кто столкнулся с какими-нибудь серьезными переменами в своей жизни. Особенно с такими людьми, как ты, которые живут по принципу: «Все или ничего». Для вас ведь не существует компромиссов, половинчатых решений или постепенных подходов. Теперь ты заклинилась на своей работе. А раньше точно таким же «обвалом» была вечная гонка за удовольствиями, когда у тебя не оставалось времени ни для чего другого. Вот и сейчас не будет ни одной свободной минуты.

– Чтоб ты знал, моя заклиненность на работе, как ты только что изящно выразился, вызвана тем, что работа – это самое замечательное удовольствие, которое я когда-либо испытывала! – выпалила взбешенная Мэкси. – А твой блиц-анализ просто гнусность.

– Разреши напомнить тебе, что существует еще и личная жизнь. Между прочим, тебе нет даже тридцати, – спокойно заметил Тоби.

– И чего это вы все вдруг напоминаете мне о моем возрасте?

– Тридцать… – продолжал Тоби. – Самый расцвет жизни. Особенно, как я это себе представляю, учитывая твое скандальное прошлое. И вполне естественное тяготение к мужскому обществу.

– Мужчины! – презрительно фыркнула Мэкси.

– Ты напоминаешь мне папу, – неожиданно подала голос Анжелика, сидевшая на полу у ног матери. – Точно таким же тоном произносит слово «женщины». Надо же, он и на свидания теперь перестал ходить. Помнишь ту девушку? Ну, про которую я ему говорила, что от нее воняет ванилином? Так ее уже несколько месяцев как нет в помине. А ведь вообще-то она была совсем ничего, если, конечно, не обращать внимания на всякие дурацкие запахи. Или та, другая? Красотка? Я еще говорила ему, что моя интуиция мне подсказывает, что она не та баба, которая ему требуется. Он не звонил ей уже целую вечность. Чего, спрашивается? Правда, она не в моем вкусе, но в остальном… А все прочие, кто вился вокруг Рокко из-за его красоты? Или его славы и больших денег? Где они теперь, все эти мотыльки? Я, понятно, не скрывала от папы, что я лично о них обо всех думаю. Но я делала это просто для того, чтобы он не попался на их удочку. Не может же быть, чтобы комплекс женоненавистничества образовался у него под моим влиянием?

– Отрочество! – задумчиво заметила Инди. – Оно было открыто и описано психологом по имени Дж. Стенли Холл в его книге, выпущенной в 1905 году. Восемьдесят лет назад, когда взрослые еще и понятия не имели о том, что такое отрочество, тебя, Анжелика, за подобные слова непременно поставили бы в угол или заставили повторять: «Я больше никогда не буду вмешиваться в личную жизнь своего отца!» А может, посадили бы на хлеб и воду. Или, того хуже, привязали бы к позорному стулу. Не знаю, впрочем, что было бы для тебя более страшно…

– А я вовсе и не вмешиваюсь. Просто высказывала свое мнение – вот и все. И если бы он не обращал на меня внимания, как всякий нормальный отец, никаких комплексов у него бы не появилось. И потом, что это за старомодное определение такое – «личная жизнь»? Он с ними всего-навсего виделся. Подумаешь!

– «Виделся», – с горечью пробурчал Тоби. – Сегодня это словцо используют для характеристики любых отношений – от случайных связей до предложения руки и сердца. Только вчера одна из твоих сплетниц, Мэкси, поведала мне, что Джулия Джейкобсон «видится» с молодым человеком, твоим новым художественным редактором из «Би-Би». Интересно, что это значит? Они что, видятся по ночам? Или по вечерам? Раз в неделю или дважды? И что, спрашивается, за идиот так извратил вполне приличное слово, что оно стало употребляться в его нынешнем жалком виде?

– Кто бы это ни сделал, мне лично ничего насчет Джулии не известно, как и насчет Брика Гринфилда, – заявила Анжелика, вступившись за отца. – Что касается папы, то у него это на самом деле были чисто случайные встречи. – Она даже не обратила внимания, что Инди и Мэкси обменялись встревоженными взглядами, и продолжала: – Там и речи не шло о том, чтобы он спасал кому-нибудь жизнь или с одной из них у него завязался роман, как у тебя с Инди. А сейчас я иду переодеваться. Время. Через полчаса за мной заезжает Данк. Мы отправляемся в кино.

– Я помогу тебе выбрать платье, – поспешно проговорила Мэкси, проигнорировав удивленно взлетевшие брови дочери, говорившие о ее недоумении: неужели мать и вправду думает, что она сама не умеет одеваться?


– А ты ведь и впрямь спас мне жизнь, – помолчав, заметила Инди после короткой паузы.

– Ты уже упоминала об этом. Несколько раз. Неужели сам факт спасения твоей жизни делает меня твоим вечным пленником?

– Если бы ты был китайцем и спас меня, то у тебя появилась бы передо мной куча обязательств. Ведь у них в этом случае считается, что спасший в ответе перед спасенным.

– Но я не китаец.

– Это уж точно. Зато ты представляешь Бегущих Раненых, – в сердцах бросила Инди. – Хватит с меня. Иду паковать чемоданы. Надоело, когда тебя не понимают.

– Что еще за «Бегущие Раненые», черт бы их побрал?

– Ты слышал, наверно, про ходячих больных? Ну, тех солдат, которых ранило, но они все-таки могут сами добраться до госпиталя, так что их не требуется выносить с поля боя. Тебя тоже ранило. Но ты не просто покидаешь поля боя – ты удираешь с него! И при этом почему-то бегаешь кругами – да еще так быстро, что даже не чувствуешь боли или можешь притворяться, что ее вообще нет. Да, не думала я, что ты таков. Мне казалось, ты вполне научился жить, не видя, и можешь даже добиться куда большего, чем остальные люди, то есть зрячие. И так будет всегда. А что касается твоей слепоты, то она окончательная и хуже уже не станет. Но вот оказывается, что ты сам решил изолироваться от жизни. От самой ее трудной стороны – от человеческих взаимоотношений. А это как раз та сторона жизни, куда вписываюсь я. И больше меня уже не интересует, почему именно ты так решил. Меня интересует только, как я могу и дальше продолжать любить тебя. Когда уже нет никакой надежды! Нет, я на это не согласна. Не хочу сама стать одним из «Бегущих Раненых».