– Эй, только не надо кипятиться. Уинтербрук – просто стартовая площадка, откуда можно будет добраться до чего-то большого и значительного. Надо начать в этом захолустном Беркшире и стремиться выше и выше. Новая политика банка предусматривает регулярные кадровые перестановки. В одном филиале работаешь максимум восемнадцать месяцев, а потом – в другом месте и на более высокой должности… Когда нам с Тайлером исполнится столько, сколько сейчас вам, вы уже не застанете нас здесь. Рутина нас не затянет.

– Да, думаю, что мы вас не застанем, – неторопливо кивнула Митци. – Так что мы должны благодарить судьбу за такие приятные мелочи.

– Ну да… – На лице Троя читалась неуверенность. – А мне пора дальше. Еще надо много кого увидеть, переговорить кое с кем. – Он протянул руку. – Пусть пенсионные годы для вас обоих будут долгими и счастливыми.

Подавляя в себе желание засунуть свой букет ему в глотку и затолкать поглубже – вряд ли такое поведение было бы в духе идеалов «мира и любви», – Митци с ненавистью посмотрела на удаляющегося Троя, стройного, как тростинка, одетого в костюм в тонкую полоску. Вне всяких сомнений, он изводил себя упражнениями в спортзале. Кажется, все молодые люди переедают в фаст-фудах, а потом пытаются это компенсировать на тренировках. При таком руководителе, как Трой, прямо в здании банка устроят тренажерный зал. И бар здоровья – что бы там ни скрывалось за этими словами, – а возможно, и Интернет-кафе.

Мистер Дикинсон уже поплелся к дверям, сжимая в руке часы. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. Никто не прощался.

Митци взяла стопку открыток, беспощадных в своей жизнерадостности, и остальные подарки по случаю выхода на пенсию – вполне симпатичную хрустальную вазочку и чек на довольно круглую сумму, – и вдруг ей захотелось уехать как можно дальше от этого мероприятия. Оставаться не было смысла. Она здесь больше не нужна. Ей хотелось только одного – пойти домой.


Минут двадцать спустя она уже была дома, в Хейзи Хассоксе, деревеньке по соседству с Уинтербруком, где ее, как обычно, тепло встретили родные стены. Отперев дверь довоенного дома из красного кирпича, стоявшего в ряду таких же домов, – вот уже тридцать пять лет открывает она эту дверь, с тех самых пор, как приехала сюда невестой, – Митци шагнула в мир богатства цвета, в мир сияющей, как драгоценные камни, роскоши.

В прихожей все было темно-синее и золотое, тихо мурлыкало свою добрую песенку центральное отопление. Митци подняла с пушистого коврика цвета кобальтовой сини, лежавшего у дверей, утреннюю почту, пролистала ее – рекламные листовки, рассылки, бесплатная газета, – и тут же выкинула все это в мусорное ведро, а потом распахнула дверь в гостиную. Сбросив узкие ботинки на коврике цвета чернослива и зашвырнув шерстяной жакет на спинку темно-фиолетового бархатного дивана, она оглядела свою гостиную и испытала глубочайшее наслаждение.

Ее дом – стильный, шикарный, уютный – неизменно радовал Митци. Конечно, таким он был не всегда. Когда она вышла замуж за Ланса, дом выглядел практически так же, как и у всех остальных: «миленькие» кремовые стены, два кресла, обитых серо-коричневой синтетикой, и такой же диван, камин, выложенный из пестренького камня, бежевые ковры, со вкусом расставленные статуэтки фирмы «Роял Дултон».

Только десять лет назад, после развода, решила она превратить их жилище в свой дом.

Октябрьский денек подходил к концу, и уже ощущалось, что ночь будет прохладной, и Митци зажгла несколько ламп с малиновыми абажурами, а потом включила газовый камин, стилизованный под настоящий. Отблески тут же засияли на многочисленных ярких стеклянных безделушках, на подсвечниках, украшавших каждый уголок, осветили книжные полки, занимавшие всю стену, от пола до потолка, покатились каплями света по букетам сухих цветов, окрашенных во все цвета радуги.

Митци, как и каждый раз, оказываясь у себя в гостиной, с наслаждением вздохнула и задернула темно-лиловые бархатные шторы – за окном были уже сумерки. Из всех времен года она всегда больше любила осень, и богатство красок за окном будто эхом отдавалось в стенах ее дома, – но сможет ли она теперь так же радоваться всему этому? Сейчас, когда каждый день с утра до вечера она будет все так же одна, а на горизонте маячит совершенно безрадостная перспектива – через пару недель начнется зима, и дни станут короткими и темными?

Ради бога, не раскисай, резко одернула она себя. Тебе уже приходилось пережить большие жизненные потрясения, и ты справилась. И вполне сможешь сделать это снова. Выбора у тебя в общем-то и нет. Не тебе ли на вечеринке по случаю твоей серебряной свадьбы рассказали, что у мужа есть любовница, и ты это пережила, значит, не страшен тебе и ранний выход на пенсию, и прекрати мне тут!

Сразу после развода она чувствовала себя обездоленной, со страхом думала, как станет дальше жить, без Ланса, но ведь, конечно, тогда Лулу и Долл жили с ней, дома, а еще у нее был банк.

На этих незыблемых основах и удержался мир, пошатнувшийся было из-за измены Ланса. Дочки, банк, друзья, распорядок дня – все это придавало миру постоянство, позволяло ей чувствовать себя необходимой, так что за последние десять лет она постепенно перестроила всю свою жизнь, радуясь свободе, и в конце концов, оставшись жить одна, стала получать от этого огромное удовольствие.

Но с сегодняшнего дня все будет уже совсем не так. Девочки теперь жили каждая в своем доме и с любимым человеком, так что теперь, когда ее уволили из банка и нет больше причин каждое утро подниматься с постели, она предоставлена самой себе. Чем она теперь будет занимать себя целыми днями? Быть одной и быть одинокой – она старалась не думать о том, какая пропасть лежит между этими словами. Ей пришло в голову, что очень скоро придется самой это сполна испытать.

Митци фыркнула, поймав себя на таких слезливых мыслях, и неслышными шагами направилась на кухню, захватив новую хрустальную вазочку и хризантемы. Цветы здесь будут смотреться хорошо, решила она и плеснула воды в вазочку, а потом обрезала жесткие стебли, ощущая их холодный горьковатый запах. Плотно прижавшиеся друг к другу лепестки золотого, бронзового и красноватого оттенков идеально вписывались в обстановку ее кухни. Она поставила вазу посредине кухонного стола – на его месте должен бы был стоять, как во всех славных деревенских кухнях, старинный сосновый стол, который отскребли и отмыли добела, но на самом деле стол был марки «МФИ», с живенькой желтой скатертью.

– В гостиной уже горит камин, – сказала она, обращаясь к корзине для белья.

Корзина для белья безмолвствовала.

– А через пару минут, когда переоденусь, буду готовить ужин. Ладно?

Ответа не последовало.

Митци внимательно посмотрела на корзину.

– Да, я знаю, я вернулась домой непривычно рано, но вам к этому просто придется привыкнуть. Теперь я все время буду сидеть дома…

В корзине что-то тихо зашелестело. Из ее глубин появились две серых пушистых кошачьих головы. На Митци уставились четыре мерцающих бледно-зеленых глаза. Ричард и Джуди, без пяти минут голубые персы, которых Митци подобрала в гараже возле банка – тогда-то они были крошечными, тощими, голодными котятами, – потянулись, изящными движениями выбрались из корзины и стали радостно тереться о ее ноги.

Митци погладила их, с удовольствием ощущая мягкую шерсть, шелком струившуюся под пальцами. Кошки будто старались перемурлыкать друг друга.

– Ладно-ладно, я была не права, одна я не останусь, – она поцеловала их в макушки. – У меня есть вы… да и кто знает, может, я научусь готовить, или найду новую работу – или даже мужчину, с которым можно будет коротать время.

Ричард и Джуди прищурились и перестали мурлыкать.

Митци пожала плечами.

– Согласна, это маловероятно – но разве нельзя девушке помечтать? А теперь, минуточку, я переоденусь в наряд домашней клуши, и тогда мы найдем что-нибудь подходящее, чтобы отметить сегодняшнее событие одиноким ужином.

На то, чтобы принять душ и переодеться в разноцветный свитер, Митци потребовалось менее получаса. Она окинула взглядом свой будуар, переливавшийся золотистыми красками. Во времена Ланса здесь все было таким же скучным, как и в остальных комнатах, а теперь Митци, среди этого роскошного абрикосового и медового цвета, в мягком свете ламп, окруженная радующими глаз драпировками, украшенными бисером и блестками, испытывала настоящее, ничем не омрачаемое, чувственное блаженство. В первую очередь надо заняться своим гардеробом и избавиться от ненужного. Все свои деловые костюмы она отдаст в благотворительный магазин, от старого барахла избавится и какое-то время не будет сидеть без дела. А зачем ограничиваться одной только спальней? Почему бы не привести в порядок весь дом? Почему бы не устроить генеральную уборку и вынести хлам из своей жизни?

Слегка приободрившись от мысли, что в ближайшие несколько дней ей будет чем заняться, она отправилась на первый этаж, накормила и напоила Ричарда и Джуди, а потом принялась разглядывать гору готовых обедов, упакованных по одной порции, которые хранились у нее в морозильнике.

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда она остановила свой выбор на готовом замороженном блюде из цыпленка и собралась запить его стаканчиком сухонького.

– Привет, мама, – раздался у нее в ухе бодрый голос Долл. – Как все прошло? Да нет, не надо рассказывать, я у тебя попозже появлюсь, сразу же после работы. Тут у нас всего-то парочка пациентов осталась, так что я буду через полчаса или вроде того. Принести тебе рыбы с картошкой?

Митци улыбнулась.

– Рыба с картошкой – это замечательно, но разве тебя не ждет дома Брет?

– Да он же будет спать, как обычно, – голос Долл звучал все так же бодро. – Он и знать не будет, дома я или нет. Не хочу оставлять тебя сегодня вечером одну. А не захватить ли мне еще бутылочку-другую, чтобы отметить твою свежеобретенную свободу?