Я смотрю на Пашку, он, распахнув во всё лицо свои серые глазищи, светло смотрит на меня, я слушаю ответ Вовки, я отвечаю Белову: - «Ага…», медленно выключаю телефон, подхожу к бару, наливаю себе коньяку, - мне сейчас надо выпить…

- Что, пап? Ну?!

- Он сейчас придёт, Паш… Придёт…

* * *

Было у меня искушение на этом поставить точку в моём рассказе… Виноват, многоточие. И очень даже было бы всё оправдано, и стилистически, и сюжетно…

Да только наплевать мне на сюжетность, стилистику, примат формы, и прочую лабуду! Я про себя пишу, про Вовку, про Пашку, и, господа мои, надеюсь, очень я надеюсь, что этот мой нехитрый рассказ и про вас тоже, - хоть и опосредованно, но вы ведь тоже теперь сопричастны этой истории, и, в значительной мере, вы тоже действующие лица этой истории…

Но всё же, - это моё последнее отступление… Будет ещё заключение, - хм, что я там вякал о примате формы?.. Да ладно, Ил, не грузись, это несущественно, существенно то, что этот рассказ ещё кто-то читает!

Возможно, господа, это те из вас кто, как и мы, - я и мои пацаны, - хорошо знаком с причудливым и прихотливым характером того всесильного явления, которое я именую Умной Судьбой, возможно, это те, кто сопричастен мне и Белову, и моему Пашке не только в связи с прочитанным. Мы с вами не знакомы, вы даже живёте так далеко от нас, - далеко, это я имею в виду не только расстояния, - что нам и не познакомиться, если не решит иначе Умная Судьба, но вы, - сопричастные, - вы с нами…

Вы так же, как и я помните это: - «Я для мальчика, а не мальчик для меня!». Это же для нас с вами не слова, не просто даже слова, выражающие важнейший принцип, - нет, это наша с вами внутренняя суть, так только мы с вами и можем жить, и никак иначе. Готовность ради мальчика на многое, на всё, что не сломает его и вашу душу, вот что есть суть этих отношений, вот где идеал, и поиски истоков этого идеала в глубинах тысячелетий лишь убеждают меня в правоте, святости и исключительности этого завета: - «Я для мальчика, а не мальчик для меня»…

Что ж, господа…  НЕТ! Нет, теперь я предпочту, я осмелюсь на другое обращение, - теперь вы мои друзья.

Итак, друзья мои, сейчас к нам придёт Вовка Белов, встретим его.

Да, ещё одно, - не обращайте особого внимания на Пульку, для него же это главное, оказаться в центре внимания, чего уж там, - Пулемёт, он же Пулемёт и есть…

* * *

- Это ещё почему он в кабинете спать будет тогда, нет уж, с нами он спать будет пускай, а если в кабинете, то и я тогда в кабинете, а Пашка пускай тогда один дрыхнет, а то я тогда вообще спать не буду, и тогда…

- Пулька, ты уймись лучше, по-хорошему лучше, а то я тебе сегодня под одеяло таракана пущу!

- Где? Мне? Какого? Ты дурак? Папа, Пашка дурак, он мне таракана пустить обещает… а где ты его возьмёшь? Пашка, а что тараканы едят? Врёшь. Поймай мне одного, я его не покормлю… год. А потом посмотрим, будет он есть зубную пасту тогда, или нет. Вовка, а у вас тараканы есть? И у нас нет, а где взять тогда? А рыбу на таракана ловить можно? Так вот и попробуйте, тоже мне, рыбаки, не знают они, а вдруг? А то так и сдохнете дураками, а на таракана может самая рыбалка… Вообще, это дурость, рыбу ловить, крючки, удочки, - рыбу надо… стрелять! Из «Дианы». Это, а у Тошика аквариум есть… Чо?.. Не, пап, это я так, я не задумался… Да? Кому? Мне? Не, не надо, я уже забыл. Вовка, а мне Пашка «Диану» отдал! Немецкая. Прикиньте, я же сегодня в карандаш попал! А в спичку нет. Завтра попаду, только у меня пульки обычные только. Да? Точно, в Абзаково. А почему в Абзаково нельзя? Да не буду я! Да они и сами не против, подумаешь… Бобик, на колбаски. Папа, а если он голодный! Вовка, почему у тебя собаки нет? Хочешь, с Бобиком можешь гулять. Кто? Я? Мне? Нет, мне не лень, я и так больше всех с ним гуляю, сами в Абзаково, сами ягоды жрут, а я тут… Бобик, на сыру. Во, прикол, он сегодня у Жеки торт не стал жрать! Бобик, ты скотина, тако-ой кусище ему дали, а он понюхал, и жрите сами! Пашка, ещё один подкол, и я тебя ночью чаем полью тогда! Гад. Это… Вовка, а ты крепко спишь? Зачем кабинет закрывать, не надо, зачем? Да? Нет. Ну, ладно, пусть в кабинете, только тогда, когда мы с Абзакова приедем, я буду в кабинете. Тоже. Тогда. А в Абзакове будешь с нами спать! Со мной. Я не пинаюсь! Вовка, это они врут, ну, подумаешь, пинусь там раза… несколько. Бобик, отстань! Пап, гони его, привык в столовой отираться… Я не пинаюсь. И не во сне не пинаюсь, это вон Пашка, - с ноги, с ноги, - Пашка, куда на хрен твоё каратэ против пистолета! Ну да, и против пулемёта тоже. Когда? Сама? Мне? Почему не перезвонил, папа? Ну, бли-ин, да я же не знал, что старая графиня будет звонить… Бли-ин… Вовка, правда, настоящая, и синьор граф настоящий. Только они старые. Но графиня! По фигу что старая, ух мы с ней! Прикинь, у них катер, настоящий Рива, тогда они маленькие ещё делали, старый-старый, синьор граф его, молодой, был, когда, ещё, купил, - нет! - я забыл, он его выиграл! Да? А какой выиграл? А почему мне не показали? Ладно. Вовка, мы на этом катере с синьорой графиней какой-то навороченный бот сделали! Да не на каналах, на каналах в Городе не погоняешься, Пашка, ты чо? Сразу по рогам тогда, если на каналах. Нет, это на южной лагуне, возле Джудекки. Ага. Не, графиня вела. А мне доверяют, сам ты, Пашка! И синьор граф. Хотя и строгий. Только я с ним плохо говорю, он по-немецки не любит, а я по-итальянски когда, то он ржёт. А по-английски он не умеет. По-немецки почему не любит? Ну… пап, расскажи!

- Можно и рассказать. Только, Тимур, одно условие, если хоть раз перебьёшь, то… Вот и молчи. Так, я наелся, а вы торт доедайте, пацаны, а то завтра уедем, куда его девать, Бобик торты не жрёт, Тимка говорит… Ну, ладно, слушай, Белов, Пашка с Тимкой эту историю знают. Тимка вот тут сказал, что граф старый, и это правда, ему восемьдесят семь лет уже. Согласен, вау. Но это неважно, ему больше шестидесяти и не дашь. Да и не в этом дело, а дело в том, что он успел повоевать. Италия тогда была фашистской, он был офицером, и когда началась война, когда Германия на нас напала, Италия, как союзник немцев, объявила нам войну тоже. Да, это печально, тем более что эту войну, войну с Россией, в Италии своей войной никто и не считал, даже те, кто правил тогда страной. А уж тем более те, кому пришлось воевать. Графу пришлось. Он тогда был молод, только после академии, и ещё он закончил тогда специальные курсы для парашютистов, это было новым делом, но уже и тогда это были элитные подразделения, во всех странах там служили лучшие… Да, он был крутой. Но это была не его война. И самое поганое, что немцы ненавидели и презирали за это итальянцев, за то, что итальянцам не нужна была война с Россией, что они не хотели делать вещи, которые вовсю делали на нашей земле немцы… Да, Вовка. Вот этого всякого и насмотрелся молодой граф на юге России. А потом началась Сталинградская битва. И кому-то из германского командования пришла в голову дикая идея использовать в этом сражении итальянские части. До этого они были во вторых эшелонах, но вот пришёл и их черёд. Это был ужас. Русская зима… настоящая война, - НАСТОЯЩАЯ, понимаешь, Белов? И однажды их выбросили десантом в наш тыл, севернее Сталинграда. Неглубоко… А одеты они были… по средиземноморским представлением о зиме. Вовка, до земли с парашютами живыми опустилось только пять человек. Из полутора сотен… Замёрзли, Белов, остальные замёрзли до смерти, пока опускались на снежную русскую степь…

Пашка задумчиво ковыряет чайной ложкой недоеденный кусок торта, Тимка двигает на столе приборы, расставляя и переставляя диспозицию частей под Сталинградом, как он себе это представляет, а Белов… Белов. Да, я его люблю. И в его глазах я читаю, что и для него это уже не игра, я для него больше, чем игра…

- Ил, он что, он в плен попал? Граф?

- Нет, он, и ещё трое, - один подорвался на мине, - так вот, он и ещё трое его солдат вышли к немцам, там было недалеко… И его отправили в Италию, лечиться.

- Он руку, - папа, расскажи, - он же руку отморозил. Левую! И отрезали…

- Да, Тимур. Белов, ему отняли кисть левой руки, теперь у него протез.

- Классная такая перчатка! Чёрная. И не мешает ему… А у папы шрам ты видал, Вовка? С байка навернулся. А у меня нету, а у Пашки на коленке тоже классный, это он сам дурак, с качели… Пашка! Пап, он кидается! У-у-у…

- И что? Граф поэтому немцев и не любит? Но ведь война была.

- Пойдёмте ко мне в кабинет, пацаны, потом со стола уберёте. Пойдём, Белов, это ведь только первая часть истории графа Николо ди Питильяно...

В кабинете все устраиваются на своих местах, я в кресле за столом, Тимка у меня на коленях, Пашка на диване растягивается, опирается на локоть, смотрит на меня, а Вовка, не раздумывая, усаживается у Пашки в ногах, значит, теперь это его место…

Ну, ладно… Во! А у меня на столе коньяк стоит… Это чего же он стоит-то? Просто так стоит, понимаешь, а налью-ка я себе… Нет. Не налью, не хочется…

- Пап, дальше, - тихо просит Тимка, чтобы я продолжил рассказывать о графе…

- Да, Тимур, дальше. Вот, Белов, граф после госпиталя вернулся домой в Венецию, его там никто и не считал тогда за героя, он и сам себя таким не считал и не считает сейчас, он завидовал тем итальянцам, которые воевали тогда в партизанских отрядах, дрались с немцами. Тогда Италия уже вышла из войны, немцы оккупировали страну, король оказался трусом, снова вернулся Муссолини, всё пошло совсем уж кувырком…. Надо было графу идти бить немцев, да он же без руки! Как-то в самом конце сорок четвёртого года граф с графиней, - они поженились недавно, - так вот, поехали они как-то в сад во дворце Бальби, сад такой чудный, Вовка, не то, чтобы очень уж, но это же Венеция, там и это чудо…

- Там же ни деревца в Городе, ни шиша, так, цветочки в горшочках, да травка кое-где, - шепчет Тимур Вовке.