Все! Дождалась! Дотанцевалась. Солист еще дотягивает про «лето в конверте», а девушка уже принесла Антону счет в маленькой шахматной коробке. Он встал, махнул своим на прощанье и направился к выходу. Бесхозные прошмандовки потащились за ним.


Наши мальчики распустили галстуки и пошли играть в бильярд. Натыкач и Оля смылись в номера. Рома поймал инженера с немецкого завода комбайнов и пил, пил, пил, пил его кровь. Зал начал расползаться, а меня, как всегда с печали, потянуло на стриптиз. Я крутила голыми плечами перед носом у Антонио и несла ему русскую пьяную пургу:

– Не облизывайся, Тони. Это все не твое… Нет, нет, нет, не твое… А у него, ты представляешь, Тони? У него сейчас знаешь что? Ха-ха-ха!!! У него безудержный секс! Ха-ха-ха! Безудержный! У тебя такой был? Без-у-держ-ный секс, понимаешь? Толку от него никакого. Хочешь пить, а тебе голову моют, и моют, и моют…

В общем, я ни в чем не виновата. Просто Антонио услышал слово «секс». И мы пошли в номер выпить за отмену эмбарго на ввоз импортной сельхозтехники.

Ну, может, я и заорала разочек. Перевожу дыханье и слышу за стеной такие же экстазные крики, в соседнем номере кто-то отчаянно отрывался. Я прислушалась и начала одеваться. Тони чмокнул меня в нос. Я прижала палец к губам и прошептала ему: «Тони, ты красивый!»

Закрываю дверь и вижу пастушек, которых увел Антон. Мы с ними нос к носу столкнулись в коридоре. Стоим и смотрим друг на друга, думаем об одном и том же: вот кто орал через стенку!

Эти сучки выложили на ресепшн синюю купюрку и говорят:

– Пусть поспит, ему с утра на работу.

– Вы че? Девки? – администраторша скривила малиновые губы.

– А нам пофиг! – говорят. – У нас сегодня профессиональный праздник.

Девушки шагнули к лифту, но я быстренько двери закрыла, уехала одна. Не хватало мне еще семь этажей слушать их впечатления.

45. Водка

Утро, начало девятого, бар внизу еще закрыт. А пить очень хочется. И кофеечку. Волосы мокрые, знобит, и я бегу, ищу заведение. Нет, никаких мыслишек у меня в голове волнительных, но… все-таки обидно. Он что, не понимает? Жизнь пройдет, и мы не встретимся. Я не успею сказать и спросить про самое главное. А мне надо! Мне надо вынырнуть на поверхность и глотнуть кислорода. Я засыпаю в сугробе белом, что не ясно?

Я иду вдоль длинного здания, дергаю двери мелких кафешек. Вот тут открыто, кажется…

– Открыто у вас? – спрашиваю и к стойке сразу.

Все, сдаюсь! Не буду из себя пионерку строить, я знаю, вы меня насквозь видите. Там он, Антон. Сидит, мерзавец, и ржет еще с барменшей.

– Все, – слышу его голос, – я теперь старый и больной. Песок сыпется.

Понятно, какие у него шуточки? Подхожу, улыбаюсь, а ручки мои сами тянутся выше, выше к его сонной артерии. Ага! Испугался! И на лбу бегущая строка: «Тревога! Воздушная тревога!»

– Слава богу, ты здесь, – говорит, – а то я вчера подумал – мерещится.

Я сажусь к нему за столик и вздыхаю:

– Как ты мне надоел!

– Я хотел тебе вчера позвонить… Очень хотел. Вот сегодня, как раз сейчас, подумал, а ты вдруг здесь…

– Эспрессо, – я заказала, – апельсиновый сок и… – я посмотрела на пустую стопку у Антона, – и водку тоже.

– Соня… – Он откинулся на спинку и схватил меня за горло своими черными глазами. – Соня… Ты опять такая же.

– Ага… В баре, утром, с бодуна… Как алкоголики.

– Ничего смешного. Между прочим, мне еще работать сегодня.

Я сморщилась. Меня тошнит, когда я слышу: «Между прочим, мне еще работать сегодня». Это в двадцать лет мужчины про любовь говорят, или в пятьдесят, а в тридцать они все на своей карьере повернуты. Тридцать лет – самый противный мужской возраст. Силу уже почувствовал, а мозгов по-прежнему не хватает, чтобы не воспринимать все свои подвиги всерьез. Но ничего, прощается, все понимаю, мне тоже снился микрофон, когда я бросила работать.

Рюмки стукнулись. Первый раз вместе пьем, да еще в девять утра. Я подцепила огурчик у него с тарелки. Он улыбнулся и глядит на меня как художник, монтирует меня в свою картинку, как неожиданный фрагмент.

– Дай мне руку, хочу потрогать. – Я взяла его ладонь и сжала изо всех сил.

– Так, расскажи, что с тобой? С мужем все нормально? Что ты вдруг встрепенулась?

– Да, все хорошо, претензий нет.

– А то я уж подумал…

– Нет, все нормально… – Я погладила его по щеке. – Представляешь, я твою родинку вот эту вот не помню.

– Она тогда меньше была.

Антон курит и смотрит на меня, на осеннюю улицу за окном. Пальцы у него крупные, ладонь широкая, мягкая, сигарета кажется игрушечной. Вот она – патология: наблюдаю, как мужик курит, и не могу оторваться. Плечи раскинул, локоть лежит на столе, на рубашке две пуговицы расстегнуты, шерсть черная торчит, нижняя губа выдвигается вперед, выпускает дым…

– Ох ты! – Он стряхнул пепел себе на джинсы.

– Не прожег?

– Ничего, ерунда. У тебя платочка нет?

– Нет… у меня его никогда нет. – Я забрала салфетки с соседнего столика.

– А я хочешь, угадаю, за кого ты замуж вышла? Я, между прочим, помню одно твое письмо. – Он передразнил меня: – «Новый год я встречала у своего друга, его тоже зовут Антон. Это он подарил мне щенка»… Да? Угадал?

– Да, тоже Антон, – я улыбнулась.

– Нашла поближе, – он усмехнулся, – у тебя всегда есть второй Антон.

– Целых два теперь. У меня и сын Антон.

– Да?

– Нет, не из-за тебя. Просто имя нравится. Я к нему привыкла.

– А у меня рыжий мальчишка, представляешь, получился.

– Так тебе и надо.

Я засмеялась на нервной почве, а у него глаза к небу пошли, облизнулся. Это значит, сейчас начнутся комплименты.

– У тебя появилась такая женская красота… – я же говорила! – Увидел твои фотографии – мне так приятно стало… Правда. Для меня картинка вообще очень много значит.

В кармане у Антона запел телефон. Та самая музыка была, под которую мы на море просыпались.

– Да. Помню, – отвечает, – я все помню… Да, я уже у себя.

– Песенка прикольная, – я ему подмигнула.

– Давай я тебе закачаю. – Он перекидывает мне нашу латино и соображает вслух. – У меня дела сейчас… Часика через два я освобожусь… Вернусь сюда… Позвоню…

– Да, я могу сказать, что к Машке еду…

Я тоже вслух думаю, дура, про себя думать нужно! Получилось некрасиво. Как будто пьешь из двух стаканчиков одновременно и проливаешь себе на платье.

– Посмотрю на тебя еще чуть-чуть… – Антон вздохнул, кивнул барменше.

Он крутит в руках пустую стопку и рассматривает меня. Я взяла сигарету.

– Нет, не надо звонить… – вырвалось у меня вместе с дымом. – Зачем? Ты устанешь, испугаешься, и некогда тебе… и… дурак ты вообще… Да. Но потом, когда я уеду, опять будешь ловить в толпе рыжих девок… Да, будешь. И от черных собак будешь шарахаться.

– Х-ха… – Он погладил себя по губам. – А ты своему олигарху истерики будешь закатывать. Душить его будешь, к кровати привязывать… И кота своего Антоном назовешь. Ты еще хомяка Антоном назови.

– А ты скоро начнешь шлындать по своим мастер-классам и снимать там юных девок!

– Да, угадала, я уже начал. Прошлым летом нашел девчонку с веснушками, такая же рыжая… нос длинный…

– Ага, будешь малолеток кадрить, а потом писать в свой журнальчик про синдром Гумберта, про то, что раньше люди в семнадцать лет женились – и ничего, песенки себе в телефон слезливые будешь закачивать…

Я противным голосом процитировала его посты: «Он с нежной грустью вспоминал маленькую станцию, такую маленькую, что поезда там почти не останавливались…»

– Ты думаешь, я тебя вспоминал? Мне нужны были те ощущения, те чувства, которые я испытал… с тобой. Да, с тобой. Но я не тебя искал – то свое состояние…

– Ха! А кто его провоцировал?

– Ты, Соня, ты. Но дело не в тебе. И не во мне. Это была какая-то удачная комбинация… Биология, не знаю, психология, возраст такой, и чистота… Да, чистота и не знаю что еще… Все сошлось в точку, поэтому и был эффект.

Антон говорил осторожно, боялся сделать резкое движение, а сам все терзал стаканчик, нажимал на него пальцами, так что они стали белыми.

– Но больше ведь не повторилось… – Я выкинула трубочку из стакана.

– Да, не повторилось…

– Врешь?

– Нет. Я не вру. Я никогда тебе не врал.

– Врал! Ни шагу без брехни! Ты меня не любил ни грамма!

– Я не врал. И не вру. Я любил…

– А вчера?

– Соня… Понимаешь, у меня сейчас все сложно…

– Сейчас! У тебя всегда все сложно. И всегда у тебя все будет сложно!

– Я хотел тебе позвонить, правда, очень хотел… Но не смог.

– Почему?

– Тебе объяснить?

– Объясни.

Антон поднялся.

– Иди ко мне, – сказал, – объясню.


Я совсем не самодостаточный человек. Позор! Я считаю себя живой, только когда отражаюсь в других глазах. Когда Антон глядит на меня, я чувствую себя очень живой. Да, но его личной заслуги тут нет, он просто специальный реагент для меня, и все. Напустил, небось, феромонов, аферист. Поцеловали ее, она и закайфовала, шалава. Господи, неужели это все суета? Неужели это все мирское? И опять забудется? И покажется смешным? И уже никогда не повторится?

Антон отпустил мои губы и целовал меня в лоб, долго-долго теплым ветерочком.

– Знаешь… – Он улыбнулся. – Мне все время не хватало… чего-то… Я все думал, чего?

– Да, мне тоже… очень не хватало… чего-то…

Мой нос опять у него на груди, у расстегнутой рубашки, на второй пуговице. И в ушки шепот:

– Спасибо… Спасибо, Соня.

– За что?

– Спасибо, что ты есть.

Хотела сказать «пожалуйста», но зазвонил мой телефон, новой летней песенкой.

– Соньчик, ты где? – Это муж, как всегда вовремя. – Мне переобуться нужно срочно. Я подыхаю в этих ботинках. И переодеться. Я брюки себе прожег. Чем, чем! Пепел стряхнул. Подготовь мне все, я спешу.