- Спит? Он всегда засыпает, только когда рядом кто-то есть или сам тоже может?

- Конечно, может! Думаешь, их тут балуют? Было бы кому! Местные дети вообще неприхотливые, они только при мамках себя так ведут... – Помолчала. – Как он тебе, Николос?

Он слегка дёрнул плечом:

- Обычный ребёнок. Немного капризный, но податливый. Например, мой племянник, которому сейчас уже семь лет, прекращает истерики только тогда, когда у его матери не остаётся сил, и она просто даёт ему то, чего он требует. В этом смысле Алекс гораздо приятнее, с ним можно найти общий язык, и это очень важно. Он похож на отца, да?

Скорее утверждал, чем спрашивал.

- Что, от меня совсем ничего нету? – улыбнулась я.

Николос окинул меня внимательным взглядом, от которого мне стало слегка не по себе.

- Практически ничего. Например, глаза - точно от отца. И что-то вот здесь, - одним общим движением указал на свой подбородок. – Даже удивительно, насколько сильное сходство.

Улыбка медленно сползла с моего лица.

- Откуда ты знаешь, какие глаза у его отца?

Ник наклонился к ножке стола, поднял на колени стоящий возле неё портфель. Вынул из него какие-то бумаги в прозрачном файле и, положив их перед собой на стол, придавил ладонью.

- Я ездил в твой город, Маша...

Моё сердце стукнулось об рёбра и замерло. Тут же в лёгких кончился воздух, а вздохнуть — нет сил. «Нет, нет, нет! Не надо!» — в истерике орала меленькая испуганная девочка внутри меня, но взрослая — и пороха нюхнувшая, и пуд соли сожравшая, только упрямо стиснула ладони между коленей:

— И что там? — и плотно сомкнула веки, готовясь к удару.

И ведь годами гадала, что там. И казалось, ко всему уже готова, всё уже приняла, всё уже выстрадала и отпустила. А теперь вот... страшно.

— Не думаю, что будет удобно говорить об этом здесь, — Николос повёл глазами по кухне. — Если вообще есть о чём говорить. Я не копал глубоко, ведь мы с тобой сразу обсудили это, да? Пользовался только публичными источниками — просто приехал в библиотеку в центре города и просмотрел подшивку газет за нужный период, поэтому многого не жди. Информации в печатных СМИ крайне мало, что странно, особенно учитывая личности фигурантов. Я гораздо больше узнал из разговора с сотрудницей библиотеки. Если захочешь, расскажу, может, тебе будет интересно. Но сначала это, — двинул файл ближе ко мне: — Здесь ксерокопии статей, которые я нашёл. Правда, качество ужасное, — развёл руками. — Как будто так сложно установить в библиотеке нормальное копировальное оборудование!

Бумаги лежали теперь рядом со мной — только потянись, но я не спешила. Вместо этого глупо улыбнулась:

— В библиотеках теперь есть Ксероксы? Серьёзно? Но это же очень хорошо! Это удобно! Хоть что-то, раньше-то и этого не было!

Николос только качнул головой:

— Вот поэтому вы так и живёте, что вас устраивает «как-нибудь». — Поднялся. — Где здесь душ? Надеюсь, он вообще есть?

И вот Николос ушёл, а я сидела, глядя на бумаги, и не спешила брать их в руки. Это было странное чувство. Волнение и предвкушение, смешанное с... нежеланием.

Да, я безумно жаждала узнать, как же всё сложилось после меня, но в то же время — хотелось ли мне снова окунуться в тот кошмар? Узнать подробности, может, найти подтверждение своим самым болезненным опасениям? Нет. Я просто хотела бы невозможного — вернуться в февраль девяносто пятого года, туда, где я опоённая романтикой дурочка. Но не в Белокаменку, где массажный душ, евроремонт и вечное ожидание Дениса, а ещё раньше, в самое начало нашего конца — в обшарпанную берлогу Медведя, где тот сначала наливает мне боевые сто грамм, а потом кладёт лапу на мою руку: «Уедешь сейчас — ОН поймёт... Это твой шанс на спокойную жизнь... И ничего в этом зазорного нет, просто запасная жизнь в боекомплект не входит. И уж кто-кто, а Бес понимает это гораздо лучше многих...»

И вот теперь бы я ушла!

Жаль, что история не знает сослагательного наклонения.

А ведь я правильно сделала, когда отшила Дениса в той съёмной квартире с потёкшими трубами! И он всё правильно сделал, когда отшил меня ещё раньше — в тот вечер, когда узнал, как и с кем я бывала на Базе до него. И надо же, как странно -- ведь схлестнувшись с ним в шальной бандитской романтике, тогда, со стволом под сиськми, я решила, что судьба подарила нам очередной шанс быть вместе, а оказалось — нет. Наоборот -- это до этого она давала нам возможность остановиться, а мы не захотели.


Сейчас я не винила Дениса, конечно нет! Та страсть была — искренняя, до самоотречения, до умопомрачения... Я боготворила его, дышать без него не могла! С ним я взлетала так высоко, что даже верила в то, что смогу стать его путеводной звездой. Самой яркой, самой близкой. Единственной. И ведь почти стала!..

Но ПОЧТИ не считается, такие дела.

И вот прошло не так уж и много — каких-то три с половиной года, а я уже смотрю на тот любовный угар со стороны и с горечью понимаю, что от него осталось только тяжёлое похмелье и чувство вины перед Ленкой.

Да, любовь приходит и уходит, а дружба которую предали, так и остаётся камнем на сердце. Всё-таки мне нужно было остановиться! Медведь говорил. Макс говорил. Лёшка говорил.

С Лёшкой вообще отдельная история. Будет ли ещё когда-нибудь в моей жизни настолько двинутый на мне мужчина? Не горящий страстью или прихотью, не ищущий шальной новизны, не гнущий меня под себя, а вот такой — просто любящий? Любящий не себя в моих глазах, а меня в своём сердце? Безусловно, терпеливо. На износ. Предал? Ерунда. Не верю. Теперь, когда осела муть, и улёгся пепел — не верю. ОН не мог. И если бы тогда я не спешила назначить виновного в своих проблемах, я бы поняла это сразу. И разобралась бы, в чём дело. А теперь что... Обиды больше нет — только горечь и сожаление.

И единственное, что разом перекрывает все ошибки — это мой сын!

Да, в прошлое не вернуться — как бы ни хотелось. И ничего уже не исправить. Вот и спрашивается — так ли уж нужны мне бумаги, лежащие на столе?

Придвинула их к себе, положила сверху ладонь, прислушиваясь к голосу сердца... Давай, Малаха! Пусть в этом файле не портал в прошлое, но там — ты. Разная ты — и правая и виноватая, и глупая и умная... И кто тебе судья, кроме тебя самой? А жизнь продолжается в любом случае, так сказал Денис. Как будто завещал тебе быть сильной. Поэтому давай. Просто узнай, что случилось после тебя.

* * *

Николос был как всегда точен, говоря, что многого мне ожидать не стоит. Всего пять листов. Увы, говоря о качестве копий, он тоже был прав. Перечернённый, поплывший текст практически не читался — только отдельные словосочетания и заголовки.

Три листа — три статьи о Панине. Одна о покушении на него и две о его смерти.

Фотографии, даже в таком качестве, всколыхнули во мне приступ ненависти. Вглядывалась в них, мысленно посылая в адрес ублюдка проклятия. Вот ты и допрыгался кузнечик! Надеюсь, что заголовки о твоей зверской смерти не врут. Жаль, не могу прочитать подробности. Очень хотелось бы! До последнего нюанса — изучить, представить в картинках, просмаковать. И руку пожать тому, кто это сделал! В углу страниц аккуратным почерком Николоса простым карандашом проставлены даты: одна, на статье о покушении, — 11.06.1995, и две, там, где было о смерти, — 25.06.1995.

Следующий лист — взгляд первым делом упал на заголовок, и сердце остановилось, — статья о гибели Дениса.

Глаза против воли и вопреки решимости принять всё как есть, наполнились слезами... И из-под толстого слоя пепла былой любви, вдруг потянуло болезненным стылым жаром. Надо же... Какой-то уголёк в моей душе всё ещё упрямо хранит тот необыкновенный огонь, бережёт его на случай, если всё-таки появится тот единственный, кто может попытаться раздуть из него прежнее пламя — Денис. Господи, я всё-таки смогла. Я пронесла эту искру через годы. Вот только кому она теперь нужна? Тот, кто разжёг когда-то этот огонь уже не придёт. Он, судя по заголовку, взорвался в лифте своего подъезда... И аккуратная дата карандашом Трайбера — 19.06.1995.

Зажмурилась, положив руки на лист. Боясь открыть глаза, боясь смотреть на фото. Чувствуя, как по щекам часто катятся тяжёлые, горячие капли. Необыкновенный. Непостижимый. Непреклонный. Моя вселенная, мой ураган. Завещал — Жизнь продолжается в любом случае... а сам улетел, оставив после себя шрамы — бесценный узор на моём сердце, а ещё -- упрямый жизнелюбивый ветерок, о котором даже не узнал — сына.

Резко открыла глаза, тиранула ладонью слёзы. Впилась взглядом в фото. Оно было такое же поганое, как и остальные копии, но всё-таки... Денис был на нём в военной форме, на груди — слившиеся в неразборчивое пятно награды. Молодой, значительно моложе, чем я его знала, с волосами, да ещё и с усами! Непривычный — словно и не он вовсе. Но нет. Он. Его стать, его линия бровей и носа, провалы глаз. Как жаль, что всё, что у меня осталось о нём — это отвратительное фото отвратительного качества! Где они его откопали вообще? Кто за это отвечал? Жена?! Или журналисты? Неужели у такого человека, как Денис не нашлось нормальной фотографии для газеты?..

Возмутилась... и тут же осеклась — а какая теперь разница? У меня всё равно осталось от него гораздо больше, чему у всех у них, вместе взятых. Наверное, поэтому и боль в груди такая... светлая.

*******************

Музыкальная тема и настроение момента -  Максим Фадеев & Наргиз "С любимыми не расставайтесь"

*******************

На последнем листе размещалась копия газетной страницы, где среди объявлений о знакомствах и продаже всякого барахла, выделялось сообщение в рамочке — о розыске без вести пропавшей Людмилы Кобырковой. Дата — 28.06.1995.


Вот так новость. Меня же убили? Доказанный факт, мне же даже документы какие-то показывали. С печатями и подписями. Хотя... Дело Бобровой тоже с печатями и подписями. И нет сомнений в том, что оно настоящее. В отличие от самой Бобровой.