Уильям крепко спал, и его лицо на груде шелковых подушек показалось мне незнакомым. Кожа туго обтянула скулы; закрытые глаза запали; щеки горели неестественным румянцем.

Уолтер снова увел меня в часовню, и снова мы вместе преклонили колени.

Затем последовали часы агонии. Я мерила шагами свою комнату до полудня; солнце, осветившее фрески, выгнало меня прочь. Сцены, изображенные на стенах и сводчатом потолке, терзали мое сердце. Олень напоминал о парке в Монреале, где мы с моим супругом провели столько счастливых летних месяцев; павлины уносили меня в Ла-Зиза, небольшой летний дворец, в котором я жила, когда впервые приехала в Палермо, ожидая свадьбы; львы напоминали о брате, Львином Сердце, чей приезд должен был поддержать и успокоить меня.

Не помню, как я провела следующие часы; сознание мое помутилось от страха. Видимо, придворные дамы повсюду сопровождали меня; кажется, меня несколько раз отсылали от двери Уильяма.

Не помню, вечером ли, ночью или уже в начале следующего дня ко мне вошел Уолтер. Лицо его посерело, и я поняла, что случилось самое страшное.

Глава 3

Похороны моего супруга проходили в Монреальском соборе; опираясь на руку канцлера Маттео, я шла по широкому проходу. Мне пришлось собрать последние силы, чтобы пройти через долгое испытание. Горе мое нашло выход в те дни, когда тело моего супруга лежало в нашем соборе в Палермо. Пока его подданные толпами входили попрощаться со своим королем и оплакать его, я рыдала и молилась в одиночестве, но сегодня, медленно поднимаясь в гору за резным катафалком, и позже, стоя в прекрасном храме Божьем, с такой любовью и заботой возведенном моим дорогим Уильямом, который больше уже его не покинет, я была отделена от толпы лишь тонкой черной вуалью.

Вначале меня потрясли громкие рыдания придворных, стоящих позади меня; потом я словно окаменела и преисполнилась решимости удержаться от слез до тех пор, пока не останусь одна. Мне помогал полумрак, царивший в соборе. Лишь случайно проникал сюда солнечный луч; в такие мгновения я заставляла себя не смотреть на те два панно, на которых был запечатлен мой милый супруг…

Когда мы вышли через массивные двери, тучи снова расступились, и Уолтер предложил мне на несколько мгновений вернуться в крытую аркаду, чтобы побыть в тишине, и лишь потом спускаться с холма в город. Я согласилась; канцлеру Маттео, который никогда не был в числе моих фаворитов, хватило ума остаться с другими придворными. Приказав леди Катерине и остальным дамам последовать его примеру, я в сопровождении одного архиепископа вошла в аркаду.

– Мне кажется, под этими сводами я ближе к моему господину, – сказала я, когда мы вышли на лоджию перед фонтаном. – Почти все здесь мы проектировали вместе! Он доставил мне удовольствие, разрешив помогать ему выбирать форму колонн… – Я помедлила, положив руку на самую прекрасную из них, ее резьба имитировала кружево из слоновой кости, потом на другую, блестевшую мозаичной инкрустацией. – Фонтаном мы особенно гордились. Сколько часов провели мы здесь до и после того, как было завершено его сооружение!

– Пока стоит Монреальский собор, народ не забудет короля Вильгельма Доброго. – Глаза Уолтера наполнились слезами. Мы стояли у широкой круглой чаши и смотрели, как капли воды, сверкая на солнце, падают из пастей каменных львов.

Мы довольно долго молчали; в тишине слышался лишь плеск воды да отдаленные голоса монахов. Вдруг, как всегда внезапно, порыв горячего сирокко нарушил тишину; листья пальм затрепетали на ветру, вниз посыпались пурпурные лепестки и упали на траву. Со следующим порывом ветра струя воды ударила мне в лицо, намочив вуаль и белую траурную накидку.

– Отведите меня во дворец, дорогой друг, – печально сказала я, возвращаясь под арку. – Отведите меня домой.

К моему величайшему сожалению, я вскоре поняла, что дворец больше не является для меня родным домом. Без моего супруга я чувствовала себя иностранкой в чужой земле, одинокой и несчастной, хотя все кругом были очень добры ко мне. Страдая от тоски по покойному мужу и все возрастающего беспокойства за собственное будущее, я дни и ночи не находила себе места. Единственным утешением служила мысль о скором прибытии на Сицилию моего царственного брата. Он разрешит все мои печали! Он, я не сомневалась, посоветует, что мне делать. Остаться ли в Палермо на правах вдовствующей королевы, согласиться ли провести оставшуюся жизнь в незавидном положении при дворе королевы Костанцы и ее мужа, германского принца Генриха, сына Фридриха Барбароссы? А может, мне надлежит вернуться в Англию, к матушке? Или удалиться в свои обширные владения в Сент-Анджело, подаренные мне Уильямом после нашей свадьбы…

Я ни разу не предпринимала попытки увидеть свои владения; ведь путь на север, через Фаросский пролив и затем по побережью Адриатики к Бари, очень труден. Однако Уильям часто описывал мне мои земли. Он говорил, что мои владения находятся на морском побережье и что в Висте и Липонти, обоих крупнейших городах, есть чудесные замки.

Архиепископ Уолтер, которому я однажды поверила свои сомнения, указал мне еще два пути.

– Вы можете отыскать мирное убежище в монастыре, милое дитя, – сказал он. – Или когда время немного приглушит ваше горе – уверяю вас, так и будет, – вы можете снова выйти замуж. И тогда, по воле Божьей, возможно, вам будут дарованы дети, в которых Господь отказал вам и вашему дорогому супругу.

Услышав его первое предложение, я лишь покачала головой. Услышав второе, бурно запротестовала.

Неужели кто-то другой способен занять место Уильяма!

– Он был так добр ко мне! И как вам известно, мы вместе составляли на редкость счастливую пару. И потом… я слишком стара, чтобы думать о замужестве.

– Слишком стары? Сколько вам лет – двадцать три? Двадцать четыре? – Мой старый друг улыбнулся. – Дочь моя, к вам это не относится!

Затем он сменил тему, и мы заговорили о том, что волновало нас обоих. Костанца и принц Генрих еще не заявили о своих правах на наследование престола.

– В народе бродят слухи, которые мне не нравятся, – продолжал мой друг. – И потом, пустой престол позволяет канцлеру сосредоточить в своих руках огромную власть.

Я разделяла его опасения. Сильный человек, Маттео д'Айелло был одним из лучших канцлеров в годы правления моего мужа. Но его личное тщеславие и властолюбие, осторожно скрываемые до поры до времени, могли принести нам всем немало бед. К несчастью, будучи вдовствующей королевой, я почти не имела над ним власти.

Вот почему я редко проходила мимо окна, не бросив взгляд в сторону гавани в надежде увидеть прибытие кораблей моего брата или тетки Костанцы.

Однажды днем, после сиесты, меня разбудила леди Катерина.

– Миледи, в город только что прибыл большой отряд, – заявила она звенящим от возбуждения голосом. – Говорят, приехал наш новый король.

– Новый король? Муж леди Костанцы? – спросила я прерывающимся со сна голосом.

– Никто ничего не знает, – отвечала она. – Одни уверяют, что это ваш брат, другие говорят, что прибыл король Филипп Французский.

Я подбежала к окну спальни, которое выходило на дорогу. Мы вместе с леди Катериной пытались разглядеть знамена, которые несли всадники. Однако чьи это знамена, разобрать пока было невозможно. Едва я надела свое траурное платье и заплела волосы в косы, как мы услышали цоканье копыт по булыжникам двора и громкие крики.

– Пошлите кого-нибудь вниз узнать, кто там, – велела я Катерине. – И передайте глашатаю, что я приму гостя здесь, наедине.

Я ждала с бьющимся от волнения сердцем, от всей души надеясь, что увижу брата.

Наконец, я услышала топот ног в коридоре и шум голосов. На каком языке они говорили? Мне показалось, что на французском, но точно разобрать я не могла. Мои фрейлины сгрудились вокруг меня; глаза наши были прикованы к двери. Спустя мгновение на пороге показались двое смуглых телохранителей в странных ливреях.

Леди Катерина посмотрела на меня, ожидая указаний. Прежде такого не случалось ни разу. Где мой глашатай? Где наш камергер? Почему стража допустила этих людей в мои палаты без позволения?

Но тут мимо телохранителей прошла самая странная фигура, какую мне доводилось видеть. Конечно, это были не принц Генрих, которого я когда-то видела, и не мой брат Ричард Львиное Сердце. Может, это король Филипп-Август Французский? Но никто никогда не говорил мне, что король Франции – карлик!

На голове у незнакомца красовалась высокая, украшенная драгоценными камнями корона; но даже вместе с нею человечек был не выше пяти футов роста; он был бы похож на ребенка, который вдруг взялся поиграть в короля, если бы не косматые черные волосы и пышная борода, явно скрывавшая безвольный подбородок. Богато расшитая мантия казалась слишком тяжелой для его узких плеч, а руки, сжимавшие скипетр, были тоньше, чем у самой юной моей фрейлины.

На мгновение мне показалось, что меня разыгрывают – наверное, Рик прислал впереди себя карлика, одетого по-королевски. Но тут я заметила, что чертами лица человечек весьма напоминает деда моего покойного супруга, короля Рожера II.

Он поклонился, не сводя с меня пристального взгляда черных глаз-бусинок.

– Простите за вторжение, – сказал он, – однако, являясь вашим родственником и новым королем Сицилии, я полагал, что лучше всего будет представиться без проволочек.

В это время приемная наполнилась вооруженными людьми, и меня вдруг охватил страх. Возможно, человечек это заметил. Он шагнул ко мне и взял меня за руку.

– Я кузен вашего покойного супруга Танкред, – пояснил он. – И приехал заявить о своих правах на престолонаследие.

Вначале его слова меня крайне изумили; но потом я вспомнила, что Уильям упоминал о существовании некоего незаконнорожденного кузена, потомка Рожера II, по имени Танкред.

– Боюсь, вы проделали столь долгий путь понапрасну, – холодно ответила я. – Наследницей моего супруга уже давно признана леди Костанца. Народ Сицилии присягнул ей на верность и ожидает ее прибытия. И даже если бы мой муж не изъявил свою волю задолго до смерти, вы, разумеется, понимаете, что несчастные обстоятельства вашего рождения сводят на нет все ваши притязания.