Янина Логвин - Коломбина для Рыжего

– Люблю.

– Еще! Тань, ну, пожалуйста!

– Люблю, Артемьев! Очень-очень люблю! Люблю…

А потом мы вместе вешаем свадебный замок на кованые перила моста и бросаем ключи в воду.

– Мы обязательно построим с тобой дом, Танька, просторный и светлый. Свой собственный дом, где станем жить, – обещает он. – А сейчас я хочу, чтобы ты была здесь, со мной, рядом. Там, где я был счастлив столько лет и любим.

Он поет на английском, без стеснения сообщает, что песня его авторства и посвящена мне. И я не смущаюсь. Больше с ним не смущаюсь. Я гордо улыбаюсь и обнимаю его за плечи. Или просто слушаю рядом. Он потрясающе поет. У Рыжего очень красивый голос, самый лучший голос, который мне доводилось слышать, и звучит он только для меня. Всегда для меня. Иногда, засыпая, я слышу тихую мелодию на ухо. Уж не знаю, почему так, но в разговоре он как-то признался, что споет колыбельную нашим детям…

Машка у Женьки – чудо. Маленькое, улыбчивое и розовощекое. Кареглазое в папу, и светленькое, кудрявое – в маму. Она смотрит на меня, складывает губки уточкой, кряхтит, пуская пузыри, машет ручонками… Я осторожно вкладываю в них погремушку, и малышка тут же с довольным сопением тянет ее в рот. Смешно сучит ножками минуту спустя, отбросив погремушку прочь, заметив новую игрушку в моих руках.

– Да, малышка, я хитрая крестная и очень-очень коварная.

Но, конечно, я шучу. Как такое чудо можно обидеть или не любить? Вычеркнуть из жизни? Не знаю. Как же все-таки хорошо, что у нее есть птичка и Люк. Любящие мама и папа.

– Таня, да возьми ты уже Мышку на руки! Видишь, как тянется к тебе! Не бойся! – с улыбкой замечает Люков, когда я принимаюсь агукать вместе с малышкой, щекоча ее голый живот и смеясь.

– Действительно, Тань, хватит уже бояться сломать Машку. Смотри, как она подросла! – гордо замечает Женька, подойдя со спины, с любовью глядя на дочь из-за моего плеча. Потянувшись к малышке рукой, заботливо поправляет на ней то ли платьице, а то ли рубашонку. – Еще совсем немного и сидеть начнет, так старается поскорее вырасти.

Воробышек совсем не изменилась, все такая же хрупкая, изящная девчонка. Материнство ей очень к лицу, и мне даже завидно, как бесстрашно она решилась на такой важный шаг. Как они оба с Ильей решились.

– Таня… – но я уже пячусь спиной к двери, сбегая в прихожую. До конца так и не понимая, что же меня заставило сегодня прийти в дом друзей.

– Извини, Жень, обязательно! Как-нибудь в следующий раз! Я к вам так, на минуточку заглянула. Меня в гараже Сашка, водитель Максима Аристарховича, ждет. Он тут надумал впервые в жизни купить машину, вот и попросил помочь дельным советом. Ну и вообще, посмотреть что и как, а я и забыла совсем…

– До свидания, Воробышек! Пока, Илья! Расти умницей, Машка!

– Пока, Таня.

И вприпрыжку по лестнице, чтобы убежать, вот только от кого и куда? – непонятно.

Встреча с Сашкой назначена через час. У меня еще уйма времени, и я не спеша бреду по тротуару, пиная сапогами февральский снег, оглядывая хмурым взглядом шумный проспект и снующих в делах людей. Пролетающие мимо автомобили. Смотрю на рекламные постеры и яркие вывески магазинов, пока не замечаю, что снова, второй раз за сегодняшний день, остановилась у витрины с детскими игрушками.

Да что же это за наваждение такое! Я еще не готова, совсем не готова! Этого просто не может быть!

Я возвращаюсь домой одна. У Рыжего этим вечером назначена важная встреча в поместье Градова вместе с отцом и Люком, и мне приходится трижды ответить Виктору по телефону, что со мной все в порядке, и да, я почти на пороге дома. Конечно, тепло одетая, в шапке, с плиткой горького шоколада в сумке, – я же обещала.

Машина Сашки оказалась стареньким фордом, цена – на пределе возможностей парня. Я провозилась с внутренностями подержанного немца почти три часа и, зная, что в ближайший год Сашка точно ничего лучше купить не сможет, видя, каким ожиданием горят глаза парня, обещаю ему помочь привести автомобиль в порядок.

Меня встречает Шрэк и Толстый Джо – черный как смоль и такой же старый, как его хозяйка, кот Ядвиги Витольдовны, на недельку отлучившейся в гости к внучатой племяннице во Францию. Они крутятся у моих ног, пока я раздеваюсь, и тут же наперегонки мчатся на кухню-студию, где за большим столом над кучей эскизов с карандашом в руке колдует Карловна.

– Добрый вечер, я дома!

– Вижу, – выпрямляет спину женщина, задумчиво постукивая карандашом о стол, но тут же снова возвращается к рисунку, добавляя на бумагу графитом какие-то штрихи. – Привет, Танечка!

У Карловны через несколько дней представление эскизов будущей коллекции партнерам и заказ тканей, какие-то важные переговоры с иностранцами. Я знаю, что она не спит которую ночь подряд, оттачивая совершенство нарисованных линий, и стараюсь лишний раз ее не беспокоить, тихо пробравшись к кухонному гарнитуру.

На автобусной остановке продавались отличные мандарины, я обожаю цитрусы, и теперь прячу два килограмма оранжевого счастья в холодильник, зная, что Рыжий тоже их очень любит.

– Танюша, там Максим мясной суп сварил, посмотри на плите. Ты бы покушала. А хочешь, я что-нибудь молочное приготовлю?

Я так и застываю столбом с открытой дверью, пялясь на ветчину и густой пучок петрушки в пластиковом контейнере, поймав себя на мысли, что мне сейчас, кажется, на что-то, что? Намекнули?

Или показалось просто?

– Спасибо, Людмила Карловна, но я лучше Виктора подожду. Он обещал совсем скоро приехать. Не хочу без него ужинать.

– Как скажешь, Танечка, – соглашается свекровь. Наша привязанность с Рыжим друг к другу даже в мелочах давно перестала ее удивлять, и она просто кивает. – Ну, тогда и мы с Максимом к вам присоединимся.

– Таня, – просит через минуту, когда я все же включаю чайник, собираясь согреться с мороза, – у меня тут голова кругом идет, никак понять не могу. Можешь взглянуть свежим взглядом вот на это платье?

Кхм. Взглянуть-то могу, только будет ли от того толк? Карловна не первый раз привлекает меня к оценке своих работ, но это по-прежнему мало мне помогает разобраться в премудростях шитья и кроя. Все что я могу, это промычать в ответ «да» или «нет», но кажется, ей и этого достаточно.

– Как ты думаешь, если я вот здесь задрапирую лиф, чуть больше открыв грудь и пустив шелковый кант, не будет лиф смотреться тяжелее? Учитывая пущенный из проймы фигурный рельеф? Линию талии обещаю не трогать.

На столе веером лежат альбомные листы с набросками. Эскизы будущей коллекции, детально прорисованные рукой Карловны. Я смотрю на лежащий передо мной рисунок красивого платья и все что могу, это растерянно произнести:

– Ну, э-э…

Но Карловна еще упрямее, чем ее сын.

– Так как полагаешь, Тань? Не будет? – берет рисунок в руки, чтобы поднести ближе.

– Нет. Думаю, нет, – осторожно отвечаю и тут же вижу, как Карловна с облегчением опускает уставшие плечи.

Никогда бы не подумала, увидев мать Рыжего раньше, что она большая труженица. Но это определенно так и есть.

– Вот и хорошо. Виктор тоже так считает. Нарисовал мне, задал задачку, а я теперь думай. Но я соглашусь с вами, что получится интересно. Я это платье хочу в коллекцию новую включить. Ты не будешь против?

Буду ли я против? Я?! Конечно, нет. Особенно, когда понимаю, для кого именно сейчас моя свекровь так старается.

Кажется, я краснею и смущаюсь.

– Спасибо, мам.

Последнее время я пробую ее так называть, зная, что она не против. Что, как это ни удивительно, ей нравится слышать такое обращение от меня.

– Да пока еще, Танечка, не за что.

– Нет, есть за что. Есть! – настаиваю, вспоминая, как легко эта красивая женщина приняла меня в свой дом. Как назвала при именитых моделях дочерью, не поведя бровью. Так же легко, как сейчас неожиданно смеется, откладывая в сторону рисунок и поворачивая меня к себе лицом.

– Таня, чудо ты наше! Ты что, так и ехала через весь город?

– Нет, – на всякий случай отвечаю я. – То есть, да, – вынужденно признаюсь под ее недоверчивым взглядом. – Но здесь же всего три остановки! А-а что?

– Да ничего, – красиво смеется Карловна, качая головой. – Девочка моя, ты себя в зеркало видела? У тебя нос чумазый, как у трубочиста! И пятно на подбородке, – аккуратно касается моего лица салфеткой. – Что, снова с машинами возилась, да?

Ой! Вот же Сашка! Мог ведь и сказать! А я-то думаю, почему на меня консьержка так грозно уставилась? И продавец мандарин скидку сделал. Еще удивилась: хорошие ведь мандарины, высший сорт, а он: «Берите, дэвушка, такой красивый!» Думала, он от гордости за свой товар так щерится, а он… Грубиян!

– Да, пришлось повозиться. И умываться холодной водой, в гараже другой нет. Я домой спешила, вот и не посмотрела в зеркало. Что, очень страшная?

– Господи, – изумляется Карловна, – скажешь тоже! Напротив, очень хорошенькая, даже с чумазым носом! Ну иди уже, чудо, чай, что ли, сделай, пока наши мужчины не вернулись. Я для тебя шарлотку специально из ресторана принесла, с вишней. Очень вкусная.

Чайник давно свистит, и я срываюсь с места.

– А вам точно чай, Людмила Карловна? Может быть, кофе?

– Нет, Танечка, мне точно чай. Можно с лимоном и медом, если не трудно.

– А я…

– И тебе желательно тоже!

И взгляд такой всезнающий, или показалось?.. Нет, показалось, точно!

Но неделю спустя она все же спросит меня, когда мы снова окажемся на кухне одни без наших мужчин. Конечно же, застав вопросом врасплох:

– Таня, может, перестанешь молча изводить себя? Мне кажется, уже пора сказать Виктору о ребенке. Хватит тянуть, девочка, я переживаю. При твоей бледности и аппетите не будет лишним показаться врачу. Андрей с Элей ведь тоже не знают?