– Я осведомлен об этом происшествии, – ответил лорд Джарвис, приблизившись к окну, выходящему на Мэлл[9].

Этот мужчина был гигантом во всех смыслах этого слова. Высокий и широкоплечий, он весил чуть ли не вдвое больше премьер-министра. При этом вельможа был, бесспорно, гораздо могущественнее и безгранично коварнее. Донесения собственных агентов из Йоркшира легли ему на стол еще вчера вечером.

– К счастью, – продолжал Персиваль, не прекращая расхаживать взад-вперед, – каким-то чудом прибывшая вовремя местная полиция задержала пару десятков участников. Мы полагаем, что эти же люди были причастны к уничтожению станков в прошлом месяце.

– Никакого чуда. Всего лишь искусно внедренные провокаторы.

Премьер-министр, обернувшись, взглянул собеседнику в лицо:

– Вы проникли в их движение?

– А вы полагали, я буду сидеть сложа руки, пока одетые в маски бандиты громят промышленные предприятия и собираются по ночам на пустошах для тренировок и маневров, как банда кровожадных французов-революционеров? У нас больше войск брошено на борьбу с луддитами в Англии, чем с Наполеоном в Иберии. Мне понятно нежелание принца выступать против собственного народа, но пришла пора положить конец этому вздору.

– Но такое происходит не только в Йоркшире, – возразил Персиваль. – Есть признаки, что некоторые рабочие в Ланкашире…

Джарвис издал горловой звук:

– Дюжину смутьянов из Йоркшира казните, несколько сотен сошлите в Ботани-Бей[10], и ланкаширские лодыри дважды подумают, прежде чем разбить еще хоть одну машину.

Премьер-министр выглядел встревоженным.

– Возможно, и так. Но все же провокаторы…

– Они на моей совести, а не на вашей, – сухо перебил собеседника лорд Джарвис. – И если вас беспокоит, что известие расстроит принца, мы просто ничего ему не скажем.

– Пожалуй, так будет лучше всего.

Хозяин кабинета вернулся к разложенным на столе бумагам.

– Еще что-нибудь?

– Простите? Нет-нет. Всего доброго, милорд, – ответил Персиваль и откланялся.

Джарвис остановился у стола, переносясь мыслями от премьер-министра, принца и луддитов к вопросам личного характера. Владения наследника старинного и могущественного рода были обширными и процветающими и включали уютный особняк на Беркли-сквер. Однако барон по возможности избегал собственного дома, проводя время большей частью либо в клубах, либо в кабинетах Карлтон-хауса и Сент-Джеймсского дворца. Дом на Беркли-сквер заполонили женщины, а Джарвису недоставало снисходительности к представительницам слабого пола, по крайней мере, к своей полоумной супруге и к матери, жадной старой ведьме. Когда-то у барона имелся сын, Дэвид. Отпрыск казался отцу полным разочарованием, хотя с тех пор Джарвис понял, что из мальчишки удалось бы вылепить что-то стоящее, останься тот в живых. Однако волею судеб теперь у барона не было никого, кроме единственной дочери, Геро. Одной мысли о ней было достаточно, чтобы в отцовской душе всколыхнулось мрачное раздражение.

Родись Геро мужчиной, Джарвис гордился бы ее сильной волей и блестящим умом. Но он слишком долго доверял дочь попечению полусумасшедшей матери, которая совершенно не контролировала девчонку. В результате та выросла, нахватавшись идей, которые нельзя назвать иначе, чем радикальными. А это ее последнее начинание… Что ж, по крайней мере, Геро хватило ума прийти к отцу, прежде чем броситься сломя голову на Боу-стрит. Сэром Уильямом он мог управлять. Все, что оставалось сделать, – подчистить концы. А это барону всегда хорошо удавалось.

Своим представлением ко двору лорд Джарвис был обязан дальнему родству с королем Георгом ІІІ. Но незаменимым у трона вначале короля, а затем и принца-регента этот вельможа сделался исключительно благодаря своему выдающемуся интеллекту в сочетании с невероятной силой воли и коварством. Место премьер-министра было бы за ним, стоило только пожелать. Но барон не стремился к должностям, оставляя номинальное управление страной таким людям, как Спенсер Персиваль или граф Гендон. Никто лучше Джарвиса не понимал, насколько ограничена публичная власть. Он находил более удобным – и выигрышным для себя – управлять, пребывая в тени. В Англии не было человека более могущественного, чем лорд Джарвис. Но, с другой стороны, не было и человека столь же неистово преданного своей стране и королю. Ради Британии и правящей династии Джарвис был готов на все.

Поскребывание у двери заставило сановника повернуть голову. Склонив бледное лицо, секретарь доложил:

– К вам полковник Эпсон-Смит, милорд.

– Просите.

Полковник, держа шляпу в руке, прошел на середину кабинета и отвесил поклон:

– Желали видеть меня, милорд?

Брюс Эптон-Смит был высоким мужчиной. Не таким высоким, как Джарвис, но внушительно мускулистым, темноволосым и сероглазым. В прошлом офицер кавалерии, Эпсон-Смит служил барону уже более трех лет и был самым умным и безжалостным из всех его агентов.

Джарвис, достав из кармана эмалевую табакерку, одним щелчком открыл ее.

– Прошлым вечером неизвестные убили полдюжины шлюх в приюте Общества друзей возле Ковент-Гардена. Я хочу, чтобы вы выяснили, кто это сделал, и уничтожили убийц.

На обычно бесстрастном лице полковника промелькнуло удивление:

– Принц-регент проявил интерес к этому случаю?

Джарвис заправил в ноздрю понюшку табаку.

– Это личное дело.

– Я займусь им тотчас же, милорд, – склонил голову полковник.

– И, разумеется, тайно.

– Разумеется, – еще раз поклонившись, Эптон-Смит вышел.


ГЛАВА 5

Себастьян почувствовал повисшее в воздухе зловоние застарелой гари задолго до того, как приблизился к останкам приюта Магдалины в Ковент-Гардене. Внутри дом полностью обрушился, осталась только выжженная скорлупа из почерневших кирпичей и обугленных балок. Три человека с обвязанными платками лицами, в обмотанных влажными тряпками башмаках осторожно расчищали себе путь сквозь руины. Собравшаяся на углу небольшая толпа оборванных женщин и детишек глазела на происходящее с вытянутыми и серьезными лицами. Даже рассыльный пекаря молчал, позабыв о висящем на шее лотке с остывающими булочками.

Виконт заметил Пола Гибсона, неуклюже склонившегося над маленьким телом в порванном, испачканном желтом платьице. Еще шесть трупов лежали рядком вдоль тротуара. Четыре из них, с черной, покрытой волдырями кожей и обуглившимися до неузнаваемости лицами, сильно обгорели. Других жертв, очевидно, прикрыло падающими обломками: их тела были хоть и сильно повреждены и искорежены, однако пригодны для опознания.

Присев на корточки рядом с другом, Себастьян всмотрелся в молоденькую девушку, чье худенькое тело огонь почти не тронул. С виду ей сравнялось не больше тринадцати-четырнадцати лет, личико было еще по-детски пухлым, светлые, как кукурузные рыльца, мягкие волосы развевались на пропахшем дымом ветру. Но внимание виконта привлек изодранный и залитый кровью лиф ее простенького муслинового платья.

– Упавшая балка? – спросил он.

Пол Гибсон покачал головой.

– Нет. Ударили ножом. В бок, – показал хирург пальцем, – и несколько раз в грудь.

– Проклятье, – тихо ругнулся Себастьян. – Она была права.

– Кто был прав? – подняв голову, прищурился на него Гибсон. – Что, кто-то спасся?

– Похоже на то. А что с остальными? – виконт кивнул в сторону неподвижного ряда.

Сжав губы в тонкую линию, Пол Гибсон проследил за взглядом собеседника. Этот ирландец не один год отработал военным хирургом и сталкивался со всеми невыразимыми ужасами кровопролитной бойни на полях сражений. Сейчас, в дополнение к небольшой хирургической практике возле Тауэра, он преподавал в больнице Святого Томаса[11]. Но Себастьян знал, что, несмотря на весь опыт, любая преждевременная или насильственная смерть причиняла другу страдания. Вот почему доктора часто можно было застать поздней ночью в небольшом строении, укрытом в глубине запущенного палисадника, за изучением тайн жизни и смерти по телам, заимствованным из общественных кладбищ города. Никто в Лондоне не читал по мертвецам искуснее Пола Гибсона.

– С другими то же самое, – ответил хирург. Он поднялся и, слегка пошатнувшись, перенес вес тела на здоровую ногу – вторую по колено оторвало французским ядром. – Некоторые так сильно обгорели, что установить причину смерти без вскрытия невозможно. Но я обнаружил, по крайней мере, еще одну заколотую и одну с перерезанным горлом.

– А застреленных не было?

– Да, вон та женщина, с дальнего краю, действительно была застрелена. Откуда ты знаешь?

Себастьян посмотрел на темнеющее в отдалении тело.

– Ее могли бы опознать?

– Возможно, мать. Хотя не хотелось бы, чтобы мать запомнила дочь такой.

Один из мужчин, копающихся в тлеющих руинах, вдруг хрипло вскрикнул, и Гибсон перевел взгляд на него.

– Похоже, нашли еще одну, – заметил он. – Итого восемь.

– Господи Иисусе, – протяжно выдохнул Себастьян. Он смотрел, как двое мужчин выбираются из развалин, таща самодельные носилки.

– Эта совсем плоха, – бросил один из работников, опуская ношу на тротуар. – Слава Богу, последняя.

Гибсон, присев над почерневшей, обугленной фигурой, присвистнул:  

– Так обгорела, что даже вскрытие…

– Отойдите от тела!

Подняв голову, Себастьян увидел слезающего с громыхающей повозки высокого, похожего на медведя мужчину в огромном цилиндре и шелковом красно-белом полосатом жилете. Сэр Уильям Хэдли, один из штатных магистратов на Боу-стрит, приближался, напыжившись и выпятив челюсть, словно готовясь к драке.

– Что вы себе позволяете? Вы что, не слышали? Убирайтесь от тела!

Гибсон медленно поднялся на ноги.