Прислонившись к откосу окна, застыв на месте, Гюго, словно окаменел. Ему показалось, что так кричать мог Андре, только в адрес Габи. В голове мелькнула – не уже, ли она вернулась в это забытое Богом место. Из глаз полились слезы. Подумав, что виноват во всем, только он один. Подождав, когда удалится Андре, Гюго, пошел неведомо куда. Начался сильный ливень. Он шел, глотая капли дождя и слезы, до конца не веря своему предположение. Оно его, явно шокировало.

Адель в домашнем пеньюаре находится в рабочем кабинете Виктора Гюго. Она в истерике. Стоя возле письменного стола, нервно перебирая исписанные листки, кричит, – Ненавижу! Она кидает гневный взгляд на Сент-Бёва, что стоит в дверях, разводя руками, стараясь не мешать выплеску эмоций, взбешённой дамы. Пожимая плечами, он, как-то несвойственно ему, сказал, – Моя прелесть! Я, Вас прекрасно понимаю. Он, действительно, думает исключительно о девочках. Ему едва удалось скрыть, промелькнувшую на лице улыбку. Поспешно переходя на шепот, добавил, – В этом весь – наш, чувствительный, Виктор. Он, тут, же взглянув на Адель, поспешил добавить, – Я бы от такой женщины никогда не искал встречи на стороне. С кем? Он стоит, как вкопанный, смотрит на нее влюбленным взглядом. Адель в порыве чувств, сгребает со стола рукопись, комкает в руках, бросает на пол. В этот момент, она в большей степени ненавидит, именно эти листки, ту связующую нить между нею и им, Гюго. Она идет к креслу, падает в него, горько рыдает. Сент-Бёв стоит в нерешительности, он не знает, что ему в данной ситуации делать. Он порывается вперед к ней, берет в объятья, успокаивает, с нежным причитанием, – Ну, не надо плакать, Мон Шер! Адель, словно, ватная пала в его объятья. Он ее в порыве целует, бормочет, – Она тварь! Она не достойна ваших слез. Ее в доме Мадам Розетт, сейчас берет, кто только может. Адель вырываясь, осушая бегущие слезы, размазывая их тыльной стороной ладони, поспешно, с нескрываемым беспокойством, спрашивает, – Как и Вы, мой друг? Сент-Бёв в трепете, держа в объятьях Адель, импульсивно снимая с нее пеньюар, машинально произнес, – Не в коем разе! Я Вас не на кого не променял бы, никогда. Глаза Адель вмиг оживились, на щеках заиграл румянец. Сент – Бёв стал осыпать ее лицо поцелуями, она этому не противилась. Идиллию, как всегда, нарушила Забель. Она, буквально, ворвалась в кабинет, отвернувшись, резко прошипела, – Мадам! Месью Гюго. Сент-Бёв, испуганно отпрянул в сторону. Адель, как-то спокойно, безразлично глядя на Забель и Сент-Бёв, поправила прическу, отряхнув и разгладив на себе сорочку, подняла с пола пеньюар. Послышались шаги за дверью, Забель, тут, же юркнула за дверь, преграждая путь хозяину, с испугом выдавила, – Месье! Вы? Она обескураженно поедала его любопытным взглядом. Перед ней стояла тень, Великого Гюго. На нем не было ни лица, ни былого лоска. Гюго, едва шевеля губами, ответил, – Да! А что нельзя? Войдя, стоя в дверях, он увидел жену в присутствии Сент – Бёва. Машинально с сарказмом сказал, – Что, опять в клювике новость принес? Он, видя на полу скомканную рукопись, тяжело вздохнув, констатировал, – Кажется, я и впрямь умер. С кривой усмешкой прошел в кресло, рухнул в него. Холодно взглянув на жену и на Сент-Бёв, полушепотом, сказал, – Извините, что помешал, но я у себя дома. Извольте выйти! Закрывая глаза, добавил, – Я устал, мне надо выспаться. Я, буквально, валюсь с ног. Приоткрыв глаза, на последнем дыхании выдавил, – Извините! Адель, передернув плечами, искоса посмотрела на Сен – Бёва. Он стоял, боясь шелохнуться. Вид Гюго его выбил из равновесия, на его лице читалась жалость вперемежку со страхом. Таким Виктора, он еще никогда не видел. Адель, придя в себя, бросилась к мужу, теребя его, обсыпая поцелуями, сквозь поток слез, громко рыдая начала причитать, – Что она с тобой сделала? Гюго, не в состоянии был ни ответить, ни открыть глаза. Его бесчувственное тело, говорило, что он вымотан, в нем нет больше сил. Сент – Бёв, как трус, боясь ее слез, поспешил удалиться.

День сменился ночью, что так отягощала муки Адель.

Она лежала на кровати в белом пеньюаре и чепчике, рядом с Виктором в муках встречая рассвет, глотает то, ли от счастья, то, ли от горя горькие слёзы. Он пришел, он рядом. Ее муж, Виктор Гюго. Ведь, она, уже стала забывать его близость и прикосновения, что жили отголоском в ее мечтах о любви, о страстных поцелуях и крепких объятиях. Но они были, уже так давно. Неужели он вернулся к ней и детям – Леопольдине, Шарлю, Франсуа, Адель? Она глядя на сонного Виктора, боялась одного, что он выспится и уйдет к той, дикарке, разлучнице. Сняв с себя чепчик, бросив его на постель со злостью в отчаянии крикнула, – Не за что! Растрепав свои каштановые волосы, плашмя упала на подушки и зарыдала, ей было обидно до боли, что их любовь в прошлом. Она, встрепенувшись, стала неистово обнимать недвижимое тело мужа, умывая лицо потоком слез. Она привстала на кровати и посмотрела вдаль на окно, за ним зиждился рассвет. Гюго безмятежно спал, по его лицу скользнула подобие улыбки. Наверно он во сне был счастлив, быть – может, с той…

Она вспомнила мать. Ей хотелось выдать замуж дочь, непременно по расчету. Она часто говорила дочери, – Надо выбирать тех, кто тебя любит, как собственник и кто сможет содержать. Но, как не матери знать девочку, что росла на глазах, мечтая о любви. Он, Виктор, в те дни сходил с ума от счастья. Писал ей письма в стихах, писал ее портреты, наброски. На радостях просил руки у супругов Фуше, хотя его мать, Софи Гюго, слышать не хотела о ней, Адель, ведь тогда деньги из семьи ушли бы в другую семью. Наверно из-за ее противоборства, Софи нервничала, семье грозил распад, не пережив того, даже в мыслях, вынашивая в себе страх, умерла. Гюго потерял близкого, заботливого человека. Отец, генерал Гюго, был счастлив иметь такую невестку, он не редко уделял мужские знаки внимания, ему льстило, кокетство Адель, она всегда мило улыбалась, его шалости, ей казались забавными, для нее он был авторитетным кавалером, с детских лет она была тайно в него влюблена. Ведь он был идеал мужчины – красивый, смелый, бравый, ловелас. После похорон матери все изменилось, кажется, жизнь обрела новое русло. Виктора стали издавать, он стал получать хорошие гонорары. После того оплота-любви, материнской опеки, Гюго получил желаемое – согласие Адель, славу и деньги. Его сборник стихов просто взорвал общественное мнение, опека Короля, дала тот резонанс, что он стал в центре внимания. Свадьба была желаемой.

Адель сидела на кровати и бормотала, – Бедняжка, Виктор! Это я виновата в твоем безумии, прости меня, это я отпустила тебя к ней, твоей дикарке. Я не думала, что так будет. Она закатила глаза вверх, просительно, произнесла, – О, Боже, прости! Помоги мне! Я устала принимать удары судьбы! Теперь, я поняла, что нельзя предавать свою любовь! Она заплакала, признаваясь себе вслух, – Он меня любил по – настоящему, я, же только играла в любовь, не всегда понимая его чувства, сама была к нему бесчувственная. Он предал и не раз меня, но я этого заслужила. Она отвернулась, уткнулась лицом в подушку, разрыдалась.

ХХХV. ПРОКЛЯТЫЙ РАЙ

Вечер. Дом толерантности – «la maison de tolerance» – рай из соцветья молоденьких девушек, что возможно купить за деньги, и пользоваться без страха и упрека, как расположением, так и услугами, а эти мелочи жизни, отвлекают мужчину от одиночества, но это всего, лишь одна из сторон медали, та, что видна, скажем, поверхностная. Внутренний устав и уклад жизни «публичного дома» был за семью замками, его никто не осуждал, только приветствовал, так как за зрелище, таинство вече, платятся не малые деньги. А, где деньги – товар, там зло, насилие, бесчеловечность. И это, лишь говорит, что постулат «дома терпимости», как не назови, был жесток, суров, во многом плачевным для многих девушек.

Товар, как на любой витрине – красив, привлекателен, манит запахом таинства и недоступности. Он притягателен, так как в резонансе с тем, что видится каждый день в однообразии лиц, вкусов, не всегда близкими, порой вызывающими отвращение, отчего хочется бежать, куда подальше, в страну сказок, чудес, в потерянный во времени рай. Это объяснялось многим, но в первую очередь, тем, что в нем, потерянном рае жили милые девушки. И их радушие, опрятность, лоск было тем стимулом, что вел мужчин в этот дом, как мух на мед, а уже это отражалось на кошельке хозяйки заведения. Завидя звонкую монету, Мадам с профессиональной хваткой, в лице хозяйки дома, в очередной раз предложит гостю новенькую девушку, что, быть – может, была ведома тяготами судьбы в этот дом. Она неустанно будет нахваливать ту, как товар на распродаже, – Молоденькая! Наверно, это и подстегивает предвзятых искусителей, быть первопроходцами, коснуться чистой плоти, вкусить, то яблока – таинства. Ведь молоденькие, они были, совсем не искушенные во взрослых играх, не изучали тонкостей в своей, столь молодой жизни. Мадам Розетт, временами казалось, что она их спасла, вытащила со дна общества. Чем постоянно назидала, ставя тем в упрек, что они, еще столь юны, что понять смогут, только в постели с такими мужами, что знают толк в любви. При этом ее всегда захлёстывала волна, так быстро прошедшей молодости с оттенком влюбленности. Слушая их шепот, крик отчаяния сквозь детские слёзы, она, вкрадчиво, лишний раз им твердила, нашептывая по-матерински, – Умоляю! Будьте, милы с этим Месье! Он очень известный человек во Франции, не опозорьте мой дом в его глазах! Он не насильник! Он не желает Вам зла! Да и, в общем-то, вам и мне отлично за все ваши выкрутасы платит. Не рыдайте, а наслаждайтесь! Тогда, он Вас за сеанс золотым одарит. Не забывайте у нас «дом толерантности», а значит – внимание и уважение к клиенту, прежде – всего. За деньги любой каприз! Терпение и воздастся! СЕЛЯВИ! Она, внимательно осмотрев, добавляла, – Жизнь Вам не будет казаться страшной, если, вы не будете капризничать. Девушки убегали, сгорая от стыда к себе в комнаты, и там шептались. Принимая смиренность, осознавая, что они живут не на улице, уговаривая себя, же самих, вслух говоря, – Любая женщина этого желала бы, даже бесплатно. И жизнь, казалась – сказкой, в сплетении рук и ног рождались женские чувства: любви или ненависти.