…Габи лежала на полу в холодной комнате, рядом бегали крысы, но этого всего не видела, так как была без сознания. Она видела сон. Как он, Гюго, на коне ворвался в этот замкнутый круг ее проблем, что казались ей, то частоколом, то бездной. Из нее, она карабкалась наверх, а сверху вниз ее с криком, сталкивали с размазанными лицами особи мужского пола, за их спиной реготала Мадам Розетт, на руках держа малыша, показывая, что она его сейчас скинет в бездну. Качая головой, впиваясь пальцами рук в землю, Габи силилась вылезть из бездны, моля, кричала, – Нет! Не делайте этого! Вдруг, она услышала голос Гюго, улыбнулась, подумав, что он ее спасет и отберет от злодейки их сына. Она отчетливо слышала: ГАБИ!!! Голос наполнял все пространство, словно по мановению палочки, зло стиралось на глазах, пространство становилось светлым и чистым. Она, наконец-то вылезла из бездны, вокруг никого не было, лишь голос Господа из-за белых облаков, – Ты у меня в раю, теперь, ты обретешь покой. Она слушала настороженно, ее тревожило, что рядом нет сына и Виктора. Голос свыше сказал, – Они остаются землянами…

…Габи открыла глаза и ужаснулась, вокруг бегали крысы, она, вскочив на ноги, прижавшись к стене, завизжала, – АААААААААААААААААА!!!

…Словно услышав ее крик, тоже сквозь сон, Гюго вслух крикнул, ГАБИ!!! От своего, же крика открыл глаза и увидел, что он в своей спальне, его лоб протирает влажным полотенцем Адель, за ее спиной Забель, стоящую с испугом в глазах, прикрывающую рот ладонью. Адель перекрестилась. Гюго заплакал. Он, привстав на локтях, надел халат и на ватных ногах вышел из комнаты…

ХХХVII. САД

Гюго пройдя по палисаднику, прошел в сад, сел на скамейку и погрузился в воспоминания. Как и в детстве, сад давал ему подпитку, чтобы выжить, вновь, опять радоваться белому дню, солнечному лучу, щебету птиц. Он, даже в такую минуту, предался восторгу, глядя вверх, поражаясь, как пробуждая к жизни, жжет щеку солнечный луч. Слабо улыбнувшись, тяжело вздохнув, вспомнил, как они, три брата, убегали к пересохшему колодцу, включая необузданное воображение, жили в стране сказок, внося в жизнь приключения и остроту. Сейчас, это стерлось из памяти, но их надуманным героем – абракадаброй, был «Глухой». Они им пугали друг друга, чтобы в очередной раз не лгать, не трусить, быть честными с самими собой. Они бегали в монастырь Фельянтинок, недалеко от которого жил генерал Лагори. Софи, их мать, была, как он признавался вслух его «Ангелом». Она сопереживала его уединению. Единственный кто, по воскресным дням спешил наведать Лагори, была она, Софи, но, а они, дети шли с ней в надежде, пока тебе будут заняты взрослой жизнью, поиграть, быть свободными, туда, же к ним прибегала поиграть и Адель. Как она любила кататься на качелях, что повесили специально для нее Виктор и Абель. Они, дурачась, раскачивали ее, при этом она громко кричала, чтобы сейчас, же остановили, и что она больше с ними не будет дружить. Это было так смешно и забавно.

Лагори недолго прожил на улице Фельянтинок. Он был замкнут, не многословен, жил, как «человек – невидимка». Дни для него были вечностью, он ждал всепрощения Императора в день свадьбы. Тот, должен был, вот– вот, вступить в брак с эрцгерцогиней Мари-Луизой. Жизнь была наполнена радужным настроением и оптимизмом, поэтому, ему Лагори, давался шанс, все, же впасть в милость, и он был уверен в том, что Император простит своего первого консула. Так и случилось. Генерал Лагори вышел в свет из домашней ссылки. Но, как оказалось ненадолго. Тот день вплывает, как стоп – кадр. Шел снег, он, Гюго, играл с мальчишками в снежки. Их, лишь на миг отвлек от забавы стук колес приближающейся кареты. Через несколько минут, вдруг, раздался дикий вопль Клодин, прислуги. Она била кулаками двоих жандармов, пытаясь защитить Лагори, что потупив взор, беспрекословно шел к карете. Выбежавшая за ним, в стеганом домашнем халате, с растрепанными волосами, Софи, белугой плакала навзрыд, молила его отпустить. Только тогда он и братья поняли, что значит для матери, зануда, Лагори, что втайне от матери читал им нотации, учил, как жить. Лагори заточили в башню Венсенского замка. Так оборвались детские игры. Растормошились чувства – любви и ненависти в столь юных душах.

Именно тогда Виктор стал писать стихи, впрочем, как и его братья. Таким образом, отвлекаясь от безысходности жизни, в которой не было праздников. Протестуя, ища ответы на вопросы. Детство – отрочество оттиском ложилось на белый лист, а также и откровения самому себе, вот в таком, же саду, сидя на скамейке, он давал себе слово, непременно стать знаменитым, известным.

Помнится, в сентябре 1819 года, след в след, идя за громко гласным, умеющим держать событие на острие пера, Шатобрианом, он, Виктор Гюго дерзнул написать оду «Участь Вандеи», таким образом, поклоняясь кумиру. Абель не преминул напечатать в одной из типографий, уговорив своего приятеля помочь брату и разыграть козырную карту. Это дало шанс им, братьям Гюго, быть в центре событий, привлекая к себе внимание. В Париже только и разговоров было, что о юном Гюго. И именно тогда, следила за взлетом Виктора, Адель, что втайне восхищалась его творчеством. Он вспомнил, как сидя в парке под каштанами, они открылись друг другу, наивно и искренне, признавшись, что единственным секретом является любовь. Адель, сказала, что любит Виктора, а он, краснея по уши, признался, что, уже несколько лет любит ее, еще с тех детских лет, когда они играли в монастыре.

…Он оглянулся по сторонам, выйдя из забытья, из далекого прошлого, с надрывом в голосе произнес, – Где, ты, та, моя милая, Адель? Почему с нами сейчас такое происходит? Кто в этом виноват? Так и не дав ответа, он смахнул скупую слезу, в груди защемило. Он схватился рукой за область сердца, оно внутри стучало, как-то совсем медленно, словно висело на гелиевой нити, потом, вдруг, стало прыгать, словно шарик из стороны в сторону. Грудь ощущала его болевые удары. В голове стучало: Адель, Адель, Адель…

Вспомнились его, же слова, сказанные в порыве искренности Пьеру Фуше, в том далеком августе 1821 года. То была клятва, сказанная им вслух: Какого бы ни было будущего, не смотря ни на какие события, мы с Адель, не станем терять надежды, ведь она – нравственная сила. Я обещаю, что мы найдем свой путь и сделаем всё, чтобы достичь счастья, не попирая достоинства, а с благородством. Даже, если нас, постигнут – беды, неудачи, будем полагать, что этого захотел Господь…

Гюго, сейчас, прокрутив всё это в голове, поднимая глаза ввысь, прошептал, – Господи! За что? Чего, Ты хочешь от меня? За что мучаешь и меня и Адель с детьми? Каюсь, я – грешен! Прости! Неужели, ты караешь меня, за то, что я не был окрещен, я этого не знал. Прости за ложь, что отец сказал, будто бы меня крестил в Италии. Прости нас, Господь! Твой храм во мне! Он ударил в грудь. С вновь набежавшей слезой, с покаянием добавил, – Я частый гость в твоем храме. Прости, если можешь простить, грешника! Прими моё раскаяние. Он заплакал. Глупый вопрос промелькнул внезапно: С чего начались разрушения их брака? Ответ он вытаскивал, как занозу, с болью, припоминая мелочи…

ХХХVIII. ТОНКАЯ НИТЬ С ПРОШЛЫМ

Адель стояла молча у окна, смотрела вдаль в сад. Она напрягала память, как могло всё рухнуть в одночасье, словно карточный домик, ее жизнь пала к ногам и стала никчёмной, даже в ее глазах, память тревожно напоминала о себе.

Как никогда 1829 г. и 1830 г. у Гюго прошел в полном шквале работ, с утра до вечера, порой до утра, он писал, корректировал, бежал в театр, к издателям…

Жил, как говорят по уши в делах и проблемах, что решал на ходу, крутясь, как белка в колесе. Этот заказ на роман, просто был принят им, как точка отчета к намеченному олимпу. Он обстоятельно изучал улочки Парижа, часами стоял возле Собора Парижской Богоматери, прохлаждаясь в тени Люксембургского сада, складывал, упорядочивал в голове концепцию дальнейшего повествования сюжета, на лету писал стихи, сохраняя их в тайниках мозга, боясь растерять строки, заучивал наизусть. Именно тогда, стал, вновь вхож Сент – Бёв в их семейную обитель. Он заходил, как бы, между прочим. Говоря, что проходил мимо их дома, упиваясь архитектурой по улице Нотр-Дам-де-Шан. То, ли нарочито рано, чтобы выпить кофе, то, ли просто, чтобы застать Адель одну в доме, как всегда бродившую в столь раннее время в пеньюаре. Сначала и она, не придавала значения назойливому вхождению в тыл, тогда, еще крепкой семьи. Адель, как со старым другом, выходила с ним погулять в сад, размышляя о творчестве Виктора Гюго, между тем, они наблюдали, как на лужайке беззаботно играют дети. Ему, Сент – Бёв нравилось кормление грудью при нем, она, Адель, была счастлива, мягка, отзывчива, ведь, Бог подарил им с Виктором еще одного сына, позже дочь Адель. Она, проявляя жест снисходительности, оценивая творчество Виктора выше, нежели Сент-Бева, старалась быть с ним толерантной, милой, объективной. И даже стала открывать ему свои чаяния, душу. И постепенно, он стал ее поверенным, сопереживая ее терзаниям души, радостям, стал для нее МИЛЫМ ДРУГОМ. Кажется, ему не было в тягость, заглядывать, в каком состоянии «нижнее белье»…

Нет! Он в нем не рылся, просто анализировал семейный быт супругов. И вот, настал час, когда Адель стала плакаться ему в жилетку, роняя при нем слезу. Наверно, ей, так не хватало той обыкновенной жалости, что напоминает о себе в качестве любви. Ноша не была легкой, что легла ей на плечи в виде гениальности Гюго. Как человек с богатым воображением и повышенным чувством любви, он, Гюго, требовал ее и от нее. Но она настолько была вымучена детьми, что просто пребывала в страхе, когда к ней вдруг просыпались необузданные чувства мужа и ей нужно было ему отдаваться, как того хотел он, страстно. Но страсти не было, был страх, что она вновь забеременеет. Адель казалось, что она была заложницей любви, и именно ее она не могла разделить на пятерых. А между тем, молодость проходила, забирая у нее талант, что был присущ и ей, она прекрасно рисовала, неплохо писала, на что сам Гюго смотрел, как на детские забавы. Тогда, как Сент – Бев оценивал ее, ставя большую точку над і, утверждая, что она талант с большой буквы. И Адель, действительно, нравилось общаться с ним, она могла наедине с ним быть самой собой, искренней. Частое само уединение привело ее к Богу, что также принимал – той, кой она была. Адель, открываясь в вере к Господу, искала в Сент – Бев сподвижника и он постепенно, как ей казалось, стал в ее глазах таковым. И похвала, что она – единственная женщина, с кем можно общаться на равных, просто ослепила Адель, она гордилась тем, что похвала исходит от умника Парижа, и принимала его лесть с кокетством. Встречи становились частыми, так как отсутствие Гюго в доме, было, тоже длительным и частым. Так постепенно из сада, в зимний период, их посиделки перешли в спальню. Не обращая внимания на этикет, как с другом, если не сказать, практически с близким, доверенным человеком, она принимала его в утреннем туалете, не спеша переодеться или, же поправить прическу. Сент – Бев чувствовал себя, как дома, забывая, что он в гостях в доме Гюго.