Лара Эвери - Дневник моей памяти

Сэмми: Подожди-подожди, вернемся чуть-чуть назад. Потому-то вы назвали Щена просто Щеном?

Папа (зарывшись носом в Щенов мех): Дааааааааа.

Мама: В общем, так… когда мы вернулись и обосновались здесь, родители Купера уже здесь жили, а отец Фрэнк звался просто Фрэнком, он тогда еще не учился в семинарии, а миссис Т. работала в детском садике…

Сэмми: Миссис Т.?

Мама: Да, Беверли.

Папа: Сперва казалось странным: столько вокруг знакомых – и при этом столько пространства.

Мама: Зато папа сразу нашел работу, через знакомого в Ливане, а я за это время успела получить диплом младшего специалиста, а потом ты родилась! Вот что, Сэмми, с твоими вечными разговорами о том, что отсюда надо бежать… Думаешь, мы остались в Верхней долине только потому, что переезд нам не по карману?

Сэмми: Не знаю. Наверное. К тому же, папа вырос в этом доме, так?

Папа: А как думаешь, почему все нью-йоркские богачи съезжаются сюда? Почему Гановерская школа – одна из лучших в стране, и это в городишке с населением всего двенадцать тысяч, включая работяг? Потому что люди заботятся о родных местах и друг о друге. Мы бы не смогли вас вырастить, если бы нам не помогали. Если бы у мамы не покупали продукты на фермерском рынке, когда мы еле сводили концы с концами. Без миссис Линд, которая продавала вместе с нами фрукты-овощи, подвозила вас до школы, присматривала за вами, пока вы были маленькие, и мы знали, что вы в надежных руках. Без хороших учителей, таких, как миссис Таунсенд.

Сэмми: Да.

Мама: Наше счастье, что мы здесь живем. Может быть, это горы так влияют на людей – расширяют горизонты. Послушай, ты могла бы жить где угодно, покорить мир, уехать в Нью-Йорк и достичь там больших высот – не сомневаюсь, так бы и случилось (умолкает, всхлипывает). Но чем больше побед, тем больше разлук – кого-то обошел, кого-то перерос, – и мир твой скудеет, мельчает.

Папа: Совершенно верно.

Мама (указывает на двор, на гору): Здесь у нас большой мир, Сэмми.

Я: Знаю. Теперь знаю.

Дорогой Куп!

Я забываю слова, так что читай все как есть и попытайся понять. Во-первых, прости, что Стюарт тебя ударил. Надеюсь, нос и губа у тебя заживают. Я с того утра больше ни о чем думать не могу. Ведь нос и губы у тебя очень красивые, и, надеюсь, они не пострадали.

А еще больше надеюсь, что не пострадала наша дружба. Помнишь тот день, когда мы с тобой подружились? Было нам тогда, наверное, года по четыре-пять. Я тебя часто видела и помню, как подолгу разглядывала твои волосы – ни у кого не видала таких золотистых локонов! – и ты все время носился по двору голышом. И вот, не помню точно когда, но однажды ты добежал до нашего двора от самого дома, чтобы проверить, куда достанет садовый шланг. Ты мчался, размахивая зеленым шлангом, а в нашем дворе остановился. Я тогда, кажется, ловила тех маленьких желтеньких бабочек, как обычно. Ну так вот, смотрю, а ты держишь шланг, пытаешься протащить подальше, а он ни в какую. И ты бросил шланг и понесся обратно к дому. Шланг остался лежать на земле, я его разглядывала, и вдруг из него закапала вода. Вот так чудо! Я не понимала, как это у тебя получилось и твоих ли это рук дело. Подошла ближе и стала смотреть, как из шланга бьет струя, сильней и сильней, а потом и ты вернулся. Взял в руки шланг и стал им размахивать, а я подбежала и прыгнула под струю, и с тех самых пор мы всегда играли вместе.

Спрашиваю себя, куда пропала та девочка на целых четыре года – ведь все это время мы могли бы дружить. Та девочка, которая подмечала всякие мелочи, умела видеть в них красоту. В погоне за успехом я перестала замечать людей вокруг. Мне казалось, я знаю, что мне нужно – кое-что и в самом деле пригодилось. Я не жалею, что так усердно училась. Не жалею, что увлеклась дебатами, что произносила прощальное слово на выпускном. Но к чему теперь все это? Есть список дел – а куда девать пустое пространство между пунктами? И как же то время, когда список дел придется выбросить?

Я вот к чему клоню. Мы потеряли четыре тысячи шестьдесят дней, а провели вместе всего неделю-две да те шесть часов на карьере. Никогда себе не прощу, если наши совместные дни сочтены.

Прости, что разболтала твою тайну. Я тебя не осуждаю и не считаю себя лучше, чем ты, а те, кто много о себе понимают, пусть катятся к черту. Я пыталась казаться лучше, чем есть, и ради этого могла пройтись по головам. Врала самой себе, будто у меня есть будущее, которого на самом деле нет и быть не может. Я предпочла бы вернуться в прошлое и быть с тобой, и неважно, что дальше.

Я жила с тобой здесь и сейчас, и это «здесь и сейчас» повсюду со мной – у меня дома, у тебя дома, на склоне горы. Я тебя люблю. Дом там, где любовь. Ты мой дом.

Сэмми

P.S. И я не считаю тебя придурком

P. P. S. По крайней мере не все время

Мы со Стюартом встретились утром, перед тем как он уехал в Нью-Йорк на автобусе. Он зашел ко мне, и мы сели в пластмассовые кресла. Он опять был в сером, с набитым рюкзаком за плечами. Эхолокация между нами улетучилась, будто ее заглушила невидимая подушка. Я налила себе чаю, а он – кофе, и мы глядели друг на друга припухшими глазами. Чувствовала я себя в тот день сносно.

– Отлично выглядишь, – похвалил Стюарт.

– Не ври, – ответила я с кривой улыбкой. Один уголок рта еле двигался.

– Я не вру, – возразил он. – Как ты, держишься?

Я не ожидала от него подобной вежливости. Но весь свой гнев он, наверное, уже выплеснул.

– Ничего. А ты?

– Возвращаюсь к городской жизни.

– Рада за тебя.

– Не понимаю, чему тут радоваться, – ответил Стюарт почти со злобой.

Так вот он, гнев, никуда не делся.

– Прости. – Я глубоко вздохнула. – Я уже говорила и повторюсь: прости, что я так себя вела.

– До сих пор в голове не укладывается, – признался Стюарт. – Я для тебя был готов на многое, а ты взяла и все растоптала.

– Я с самого начала… – Я мучительно подбирала слова, и было неловко. – Я с самого начала не понимала, почему ты готов отдать мне себя целиком, даже не зная меня как следует.

– Ты мне нравишься! Я старался сделать все правильно!

– Знаю. И ты мне нравишься. Всегда нравился.

– Может, тебе нравился не я, а придуманный образ. – Он махнул рукой куда-то в пустоту. – Нравилось сознавать, что ты так давно обо мне мечтала и вот заполучила; нравилось, что я стану знаменитым писателем.

– М-м-м… – Я задумалась.

– Признайся же.

– Да, и поэтому тоже. Все на самом деле сложнее. Есть и другой Стюарт – который читает вслух стихи, когда пьян, и гладит каждую собаку. Есть тот Стюарт, которого я всегда… хотела… хотела…

Стюарт отмахнулся.

– Понял.

– Ах, какие мы скромные стали за эти дни!

Стюарт неловко хохотнул.

– За эти дни! Уже неделя прошла!

Надо было обратить все в шутку, иначе бы я сорвалась. Я причинила ему боль, и сейчас, когда он был рядом, ощущала ее физически, как раньше ощущала нашу связь. И себе я тоже сделала больно. Хотелось взять свои слова назад, но в последние месяцы я так часто об этом мечтала, что слова утратили для меня всякую цену. И слез у меня не осталось.

– Кажется, будто прошла вечность.

– Мечтаешь меня вернуть? – спросил Стюарт то ли в шутку, то ли всерьез. Он по-прежнему смотрел не на меня, а на склон горы.

– А что, хочешь, чтобы я вернулась? – поддразнила я.

– Не уверен. Не то чтобы… Я просто… – забормотал он.

– Я пошутила. Со мной всегда было нелегко, даже до болезни.

– Все, больше ни одной девушке не позволю втянуть себя в объяснения из-за какой-то там эсэмэски. Терпения у тебя не больше, чем у аквариумной рыбки.

Я разозлилась.

– А вот и неправда!

– Ну ладно.

Вышла мама, стуча деревянными подошвами, набросила полотенце на спинку одного из пустых кресел и снова ушла.

Стюарт уронил подбородок на руки.

– Время было самое неподходящее.

– Ха! – вырвалось у меня. – Чья бы… чья бы…

Стюарт закрыл лицо руками.

– Чья бы корова мычала.

– Да, – отозвалась я.

Стюарт вновь положил руки на колени, выдохнул.

– Скажу как есть. Литературный агент от меня отказался. Вот и пришлось ехать в Нью-Йорк. – Он уставился в землю.

– Ох…

– За все время, пока я здесь жил, я и страницы не написал.

– Сочувствую. – Так вот почему он увиливал от разговоров о своей работе. Он тоже, как и я, лишился будущего. – А тот рассказ, который ты готовил для Марианы Олива?

– Его я написал давно. Он уже опубликован, в одном портлендском журнальчике.

Я смотрела на Стюарта, он сидел понурый. И продолжал говорить. Как выяснилось, в Нью-Йорк он ездил лишь затем, чтобы убедить издателя не расторгать контракт – потому-то он мне не звонил и не писал – так ему было стыдно.

А теперь просил прощения за свою ложь.

– Ничего, Стю, – успокоила его я. – Ты снова пишешь?

– Пытаюсь.

– Помню рассказ, который ты читал с Марианой, и те, что до него уже напечатали. Я их перечитывала недавно, уже после нашей ссоры, и они в очередной раз меня потрясли. У тебя талант.

– Не уверен, – буркнул Стюарт.

Я еле сдержала смех.

– Подумай, как ты еще молод! Раз ты ступил на этот путь – значит, неспроста. Только не бросай!