Анна-Мария Зелинко - Дезире

Открылась дверь и голос Жюли донесся до меня:

— Ну, конечно, она у калитки. Эжени, это ты?

— Иду, Жюли, — крикнула я в ответ.

— До свиданья, мадемуазель, — сказал м-сье Буонапарт, и я побежала к дому.

Через пять минут мне дали понять, что я — позор семьи.

Мама, Сюзан и Этьен сидели за столом и уже пили кофе, когда торжествующая Жюли ввела меня.

— Наконец-то! Благодарение Богу! — закричала мама. — Где ты была, дитя мое?

Я бросила на Сюзан укоризненный взгляд.

— Сюзан меня забыла, а я спала…

Сюзан держала в правой руке чашку кофе, а в левой — руку Этьена. Она с возмущение поставила чашку на блюдце.

— Нет, какое нахальство! Сначала она засыпает в Доме Коммуны, да так крепко, что когда нас вызвали, я не могла ее разбудить и мне пришлось идти одной к депутату Альбиту. Ведь там не стали бы ждать, пока м-ль Эжени соблаговолит проснуться. А теперь она является и…

— От Альбита ты, конечно, сразу побежала в тюрьму и совсем забыла обо мне. Но я не сержусь на тебя.

— Но где ты была до сих пор? — спросила мама. — Мы посылали Мари в Дом Коммуны, но там было заперто, и портье сказал, что там нет никого, кроме секретаря Альбита. Полчаса назад Мари вернулась. Боже мой! Эжени, ты шла через весь город одна? Так поздно! Как подумаю, что с тобой могло случиться!..

Мама позвонила в серебряный колокольчик, который всегда стоял рядом с ее прибором.

— Несите ужин для девочки, Мари!

— Но я пришла не одна. Меня проводил до самого дома секретарь Альбита.

Мари поставила передо мной тарелку, но я не успела еще поднести ко рту первую ложку, как Сюзан воскликнула:

— Секретарь?.. Этот цербер, который торчал у двери и выкрикивал имена?

— Нет. Это был пристав. Секретарь Альбита очень приятный молодой человек, который лично знаком сРобеспьером. Так, по крайней мере, он мне сказал. А вообще…

Но они не дали мне продолжать. Этьен спросил:

— Как его зовут?

— Очень трудное имя. Трудно запомнить. Буо… Буонапарт или что-то в этом роде. А вообще…

— И с этим совершенно неизвестным якобинцем ты путешествовала по городу сегодня вечером? — сказал Этьен возмущенно. Он воображал, что теперь обязан опекать меня вместо папы.

В нашей семье совершенно не могут мыслить логично. То они дрожали за меня при мысли, что я шла через весь город одна, то они возмущены тем, что я шла не одна, а доверилась покровительству мужчины.

— Ну, не совсем «неизвестный». Он мне представился. Его семья живет в нашем городе. Они бежали с Корсики. А вообще…

— Кушай, твой суп остынет, — сказала мама.

— Эмигрант с Корсики! — недовольно сказал Этьен. — Конечно, авантюристы, которые вмешались в политические интриги, а теперь ищут удачи у нас под покровительством якобинцев. Это авантюристы, повторяю вам.

Я положила ложку и вступилась за своего нового знакомого.

— Я думаю, что это вполне порядочная семья. Его брат — генерал. А вообще…

— Как зовут его брата?

— Не знаю. Наверное, тоже Боу… Боунапарт. А вообще…

— Никогда не слышал этой фамилии, — проворчал Этьен. — У нас не хватает обученных офицеров, так как многих, кто служил прежнему режиму, распустили по домам. Так вот сейчас очень легко выдвинуться приверженцам Революции, но они не умеют держать себя, не имеют связей и совершенно неопытны.

— Опыт они приобретут в сражениях, — заявила я. — А вообще, я хотела сказать…

— Ешь, наконец, свой суп, — опять перебила мама. Но я больше не хотела, чтобы меня перебивали.

— А вообще, я хотела вам сказать, что пригласила обоих братьев к нам на завтра, — и я взялась за свой суп. Я делала вид, что не замечаю возмущенных взглядов, устремленных на меня.

— Кого ты пригласила, дитя мое? — спросила мама.

— Двух молодых господ. Гражданина Жозефа Буонапарта или что-то в этом роде, и его младшего брата, генерала, — храбро повторила я.

— Нужно отменить приглашение, — сказал Этьен, барабаня пальцами по столу. — В такое смутное время не приглашают в дом двух корсиканских авантюристов, ничтожеств, о которых ничего не известно.

— Совершенно неуместно приглашать в дом человека, с которым ты только что познакомилась, да еще в присутственном месте. Нельзя себя вести так. Ты уже не ребенок, — сказала мама.

— Впервые слышу в этом доме, что я уже не ребенок, — заметила я.

— Эжени, мне стыдно за тебя, — сказала Жюли голосом, полным глубокой грусти.

— Но у этих корсиканских эмигрантов нет друзей в нашем городе. — Я взывала к маминому доброму сердцу.

— Люди, о которых мы ничего не знаем. Ты не думаешь ни о своей репутации, ни о репутации Жюли, — вновь вмешался Этьен.

— Думаю, что Жюли это не будет неприятно, — прошептала я, поглядывая в ее сторону.

Жюли промолчала, а Этьен, взвинченный переживаниями этих дней, окончательно вышел из себя и крикнул мне:

— Ты — позор нашей семьи!

— Этьен, она еще ребенок и не понимает, что делает, — вступилась мама.

Тогда я окончательно потеряла терпение. Меня охватил неудержимый гнев. Я крикнула:

— Запомните раз и навсегда — я не ребенок и не позор семьи!

Минуту длилось молчание. Потом мама приказала:

— Немедленно иди в свою комнату, Эжени.

— Но я еще голодна, — запротестовала я. Мама позвонила.

— Мари, прошу вас, отнесите ужин м-ль Эжени в ее комнату. — И мне: — Иди, дитя мое, отдохни и подумай о своем поведении. Ты огорчаешь меня и Этьена. Спокойной ночи.

Мари отнесла ужин в комнату, которую мы занимали вместе с Жюли. Усевшись на кровать Жюли, она засыпала меня вопросами.

— Что произошло? Чего это они на тебя так рассердились?

Она говорит мне «ты», когда мы с ней вдвоем. Она — моя кормилица и любит меня, вероятно, не меньше, чем своего родного сына Пьера, которого отдала на воспитание в деревню.

Я пожала плечами.

— Я пригласила завтра к нам двух господ.

Мари покачала головой.

— Ты сделала правильно, Эжени. Уже пора. Я хочу сказать, для м-ль Жюли.

Мари всегда меня понимает.

— Сделать тебе чашку горячего шоколада? Из нашего запаса, — добавила она шепотом. У нас с Мари есть запас сладостей, о котором не знает мама. Мари потихоньку таскала их из кухни в хорошие времена.

Выпив шоколад, я осталась одна и взялась за свой дневник. Наконец Жюли входит и начинает раздеваться.

— Мама решила принять завтра этих двух господ, потому что трудно отменить твое приглашение, — сказала она с деланным равнодушием. — Но это будет их первый и последний визит в наш дом, должна тебе сказать.

Теперь Жюли стоит перед зеркалом и втирает в кожу лица крем, который называется «Розе-лилиаль». Она прочла, что Дюбарри [4] пользовалась этим кремом даже в тюрьме. Жюли, конечно, не станет Дюбарри…

Вдруг она спрашивает:

— Он красив?

Я придуриваюсь:

— Кто?

— Господин, который тебя провожал.

— Очень красив при свете луны и лампы. Но я не видела его при дневном свете.

Жюли больше не задает вопросов.

Его зовут Наполеон!

Когда я просыпаюсь по утрам, я думаю о нем и лежу с закрытыми глазами, чтобы Жюли верила, что я еще сплю, мое сердце сжимается в комок.

Я влюблена! Я так влюблена!

Я не знала, что любовь можно ощущать физически. Я же чувствую, что мое сердце чуть не разрывается на части.

Но лучше я опишу все по порядку и начну с того вечера, когда братья Буонапарт нанесли нам первый визит.

Они пришли, как мы и договорились с Жозефом, на другой день после моего неудачного посещения Альбита. И, как договорились, вечером.

Этьен, который обычно возвращается домой поздно, на этот раз закрыл магазин пораньше и сидел с мамой в гостиной. Он пожелал показать нашим гостям, что наш очаг находится под опекой мужчины.

Весь день со мной не разговаривали и давали понять, что на меня сердиты. Жюли сразу после завтрака спустилась в кухню и занялась приготовлением пирога. Мама, правда, говорила, что это вовсе не обязательно. Вероятно, она не хотела угощать пирогом «корсиканских авантюристов».

Я на минутку вышла в сад. Весна уже началась, и хоть листьев не было, на сирени уже набухли бутоны. Я взяла у Мари тряпку и вытерла диваны в беседке, на всякий случай… Возвращая тряпку, я увидела в кухне Жюли. Она украшала пирог сахарным кремом, лицо ее покрылось красными пятнами, на лбу блестели капельки пота и локоны, развившись, висели сосульками.

— У тебя неважный вид, Жюли, — не смогла я удержаться от замечания.

— Ну и что! Зато я сделала пирог по маминому рецепту и, надеюсь, он понравится нашим гостям.

— Я не о пироге говорю, а о тебе. Ты разлохматилась и вся в поту. Когда придут эти господа, ты будешь пахнуть кухней, и… — я умолкла. Вмешалась Мари:

— Господи, Боже мой! Оставьте в покое пирог, м-ль Жюли. Идите лучше в спальню и припудрите нос. Это нужнее, чем украшать пирог.

— Ах, как вы с девочкой спелись! И почему вам обеим хочется, чтобы я выглядела сегодня хорошо? — рассерженно повернулась Жюли.

— При всем моем уважении к вам, м-ль Жюли, должна сказать, что девочка права, — сказала Мари, беря из рук Жюли форму с пирогом.

Пока Жюли причесывалась в нашей комнате, слегка румянила щеки и пудрилась, я легла животом на подоконник и смотрела на улицу.

— Разве ты не переменишь платье? — спросила Жюли.

Я подумала, что Жозеф мне понравился, даже очень понравился, но я уже его предназначила в женихи Жюли. Что касается его брата — генерала, то я просто не могла себе представить, чтобы он обратил хоть какое-нибудь внимание на мою персону. Кроме того, я не могла вообразить, о чем я могла бы говорить с генералом. Меня, в сущности, интересовала его военная форма. И еще я надеялась, что он расскажет нам о битвах под Вальми и Ватиньи.