– Какого – такого?

– Ну… Такого торжественного и прекрасного. Когда судьба дарит любовь, нельзя отказываться от дара, это вообще страшное преступление. Потому что не каждому она такие подарки делает. Некоторые всю жизнь за этими дарами бьются, да так, что после битвы только выжженное поле остается, ничего больше не растет. А нам – просто так… Это не часто случается, уж поверь мне, Юль…

– Я знаю. Я верю тебе. Мне судьба уже дарила один подарок. А потом отняла.

– И мне дарила… И тоже – один… Только я сам от него отказался. Решил, что это не подарок, а издевательство. Знаешь, в моем случае подарок был упакован в красивую коробку, которую открываешь, а оттуда чертик на пружинке выскакивает и смеется тебе в лицо. Как в старой комедии, где Никулин такую коробочку Мордюковой подарил, помнишь?

– Да, помню. Смешно.

– Ты меня любишь, Юль?

– Ну, зачем спрашиваешь? Сам же знаешь.

– Тогда выходи за меня замуж. Постой, как это говорится… Фу, переволновался и забыл! А, вот! Торжественно прошу у тебя руки и сердца, вот как! На одно колено вставать надо? Или на оба колена? А кольцо я завтра приволоку, сегодня не успел, торопился! Думал, умру, если тебя не увижу… Самое красивое приволоку, с большим брюликом! Выходи за меня замуж, а? Я очень тебя прошу.

Юля то ли всхлипнула в ответ, то ли пискнула – и сама не поняла, горло перехватило спазмом. И заговорила в тональности глупой манерной пигалицы – тоже сама от себя не ожидала, и не догадывалась, что в ней живет столько манерности да кокетливости.

– У меня плохой характер, Адам… Ужасно плохой характер…

– Пусть. Подумаешь, характер. У всех характер.

– Я привыкла жить одна, решать все вопросы самостоятельно. Я не умею никого слушать и не умею принимать советов, они меня раздражают! Я не умею ни с кем считаться, Адам!

– Пусть. Это не страшно. Всему можно научиться.

– В моем возрасте? Да ты что!..

Адам глянул на нее удивленно и пожал плечами:

– При чем тут возраст? Мне все равно, какой у тебя возраст! Все это не важно, Юль! Главное, мы с тобой встретились, надо исходить только из этого обстоятельства! Нет, я уже не смогу тебя отпустить, какая бы ты ни была – с возрастом или без возраста, с плохим характером или с хорошим! Да хоть в лягушачьей шкурке утром проснешься, это уже ничего не изменит, все равно ты будешь моей любимой лягушонкой с дурным характером! Я так соскучился по счастью… И в конце концов, ты принимаешь мое предложение или нет? Я тебя задушу, если ответишь сейчас, что подумать хочешь!

– Да принимаю, принимаю, конечно! Даже пококетничать не дал! Черт с тобой, соблазнитель коварный, открывай шампанское! Конечно же – «да»…

– В загс пойдем, ты фамилию мою возьмешь!

– А какая у тебя фамилия?

– Ковальчик…

– Ух ты! Значит, я буду мадам Ковальчик? Или пани Ковальчик? А если серьезно, Адам… Я никогда в жизни не была женой, ни одного дня. Невесткой была, матерью была, а женой – никогда.

– Что ж, придется начинать жить с чистого листа! – сказал Адам и подхватил со стола бутылку шампанского. – Сейчас отметим начало новой жизни!

– А разве так бывает, Адам? Не знаю…

– Что – бывает?

– Ну, если Джульетта докарабкалась до зимы, она уже не может войти в другую весну прежней Джульеттой…

– Да брось, Юль. Какая Джульетте принципиальная разница? Джульетта в женщине никогда не умирает!

– Да, Любочка тоже так говорила. А я с ней спорила. Мол, не пристало зимней Джульетте наивной быть и за призраками гоняться. Спорила, спорила, а сама гоняюсь…

– Мы вместе гоняемся. И вовсе не за призраками. Так уж получилось, мы не заказывали.

– Надо же, Любочка – моя сватья!.. Никак не могу к этому обстоятельству привыкнуть. Надо бы позвонить ей завтра… Вернее, уже сегодня. Или нет, пока не надо звонить, наверное. Пусть неловкость утрясется немного, чего ее снова бередить? Лучше я позвоню недельки через две… А еще лучше – путь месяц пройдет, пусть раны затянутся. Как ты думаешь, нормально будет через месяц?

– Нормально. А который час?

– Половина седьмого.

– Ого! Иди, Юль, вещи собирай. Много тебе времени на сборы надо? У меня с утра еще куча дел.

– Какие вещи? Куда? Зачем?

– Что значит – куда и зачем? Ты переезжаешь ко мне! Ты ведь приняла мое предложение?

– Ну, приняла… А что за срочность, не понимаю?

– Это не срочность, Юль. Это судьба. Я больше ни минуты не хочу быть один. Ни минуты, слышишь? Мне надо знать, что ты ждешь меня дома! Моя жена ждет меня дома… Слышишь, какая музыка? Моя любимая жена ждет меня дома. Жаль, что многие не слышат эту музыку! Привыкают к счастью и не слышат. Собирайся, Юль!

– Да я-то соберусь, конечно, могу и очень быстро собраться. А как на этот демарш прореагирует твоя мама, ты подумал?

– Да, кстати, про маму… Давай я сразу все акценты расставлю, хорошо?

– Давай…

– Маму я не оставлю никогда, Юля. Ни при каких, пусть даже исключающих это «никогда» обстоятельствах. Это уже и физика наша с мамой, и химия, и психика, и все вместе неразделимое и закаменело-замшелое… Пока мама жива – она в нашей совместной жизни фактор не исключаемый. И я прошу тебя это принять, Юля.

– Да, я понимаю, Адам. Я же ее видела, и она рассказывала нам с Любочкой… Да, я понимаю. То есть… Принимаю, да.

– Спасибо. С мамой тебе трудно придется, конечно. Зато пригодится сильный характер! Моей маме, знаешь, пальцы в рот не клади, сразу откусит и съест!

– Да тут не характер нужен, а обыкновенное терпение, что ты! И не такая уж она страшная, твоя мама! Тоже, нашел кем испугать!

– Так ты идешь собираться или нет?

– Может, я днем соберусь? А вечером ты за мной приедешь?

– Нет! Ты переедешь сегодня. Освоишься у меня, оглядишься. А вечером я маму из пансионата привезу. Хочу ее перед фактом поставить… Поверь, я знаю, что делаю, Юль. А там уж – по обстоятельствам. Будем вместе решать проблемы по мере их поступления.

– Проблемы? То есть мамина реакция на меня может быть непредсказуемой?

– А какой ты хочешь предсказуемости в мамином возрасте? И какой реакции? Сама говоришь – надо терпение включать.

– Да, Адам, я постараюсь включить все, что нужно. Потому что… Потому что я тебя очень люблю… И маму твою полюблю… По крайней мере, буду стараться ее полюбить.

– Спасибо, Юль. Иди, собирайся, надо ехать.

– Да, я быстро.

И только через два часа, оказавшись одна в пустой незнакомой квартире, Юля осознала, наконец, на какую авантюру решилась. И застыла перед окном, глядя на то, как машина Адама выруливает со двора. Такой вдруг напал страх! А еще больше – удивление. Да неужели все это с ней происходит? Будто прыгнула через пропасть и не хватает сил оглянуться назад, чтобы еще раз испугаться запоздало.


Потом вздохнула, расправила плечи, отгоняя сомнения. В конце концов, Адам сам настоял. Сказал – надо освоиться и оглядеться. Вот и надо осваиваться и оглядываться. Так, так… Это, стало быть, у нас гостиная… Да, большая и просторная, с дубовым паркетом, лепниной на потолке и эркером, все понятно…

Если по правде, квартира сразу поразила Юлю своей площадью. Она даже робость почувствовала, когда вошла в эту гостиную вместе с Адамом. Потом он провел ее в свою спальню, потом в кабинет, потом на кухню. Когда проходили мимо еще одной двери, мотнул головой, проговорил быстро – это, мол, мамина комната. Но дверь открывать не стал. Да Юля и не претендовала, и без того понятно – табу.

И сразу заторопился уезжать. Взял Юлино лицо в ладони, глянул в глаза, поцеловал в губы – и был таков. И оставил ее – со счастьем внутри, со страхом снаружи. Впервые в жизни она так безоговорочно подчинилась мужской воле. И ведь приятно, черт возьми! Только бы со страхом совладать, освоиться-оглядеться быстрее, вписаться в эту чужую домашнюю настороженность.

А ведь не пускает, зараза. Не зря говорят, что у всякого жилья есть собственный дух. Только своих знает и любит, чужих отторгает. Но ведь она, Юля, не чужая… Просто дух не знает пока. И пугает тишиной, и съеживается пространством, и большой шкаф сердито царапается витражами стекол. И цвет у него необычный, музейный какой-то. Что это, красное дерево? А еще вот этот маленький столик в углу, с гнутыми черными ножками, с инкрустацией. Очень красивый. Тоже старинный, наверное. Надо будет потом у Адама спросить.

А в кабинете она намного уютнее себя почувствовала, чем в гостиной! И дух там был приветливый. Стол письменный – старинный. И стеллажи с книгами вдоль стен, от пола до потолка. Юля подошла ближе – имена на корешках незнакомые – Сартр, Камю, Прокопович, Кантемир, Соловьев. Адам сказал, когда в кабинет заглядывали, что отец его профессором философии был. Надо же – профессор. Куда ж она попала-то, господи?

А книг много, много… Да, Любочку бы сюда. Наверное, она лучше бы в это благолепие вписалась. Она-то наверняка знает, кто такие эти Сартр и Камю. О, а это кто на фотографии за стеклом? Большеглазый белобрысый мальчуган в панамке, на руках у женщины с открытым простым лицом, вовсе не философским? Похоже, маленький Адам с матерью?.. А вот еще фотография. Тоже Адам, совсем юный. Черный костюм, белая рубашка, на шее ленточка с медалью болтается. Школу, что ли, с медалью окончил? Ничего себе…

Юля вдруг подумала, что и впрямь ничего о нем не знает. Вообще ничегошеньки. Одно знание только и есть – любовь. Да и то какая-то скоропалительная, как весенний ливень, попадешь под него и промокнешь в одну секунду. Или не ливень, а снежная буря. Занесет, заметет в сугробе, уснешь и уже не проснешься.

Юля тряхнула головой, избавляясь от наваждения. Подумаешь, ничего не знает! Правильно Адам сказал – будем вместе жить и узнаем друг о друге все до последней мелочи. Так даже интереснее! Главное, чтобы счастье внутри трепыхалось, а знание – дело наживное.

Да уж… Если б ей неделю назад рассказали, что она будет способна так рассуждать! Рассмеялась бы в лицо или пальцем у виска покрутила.