Вернувшись к своему столу, Дейзи обнаружила, что на нем сидит, закинув ногу на ногу, коротко стриженная девица в брюках.

– Добро пожаловать в наш гостеприимный дом, – сказала она. – Меня зовут Анджела. Анджела Брент. Обитаю вон за тем углом – там, где куча телефонов и бутылка шампанского. Вон те хорошенькие мальчики рядом с бутылкой помогают мне вести колонку светских сплетен. Поэтому у нас так много телефонов. А вот шампанского в бутылке наверняка давно уже нет. И я даже не решаюсь думать о том, чем же они его заменили.

Дейзи нравилась манера сотрудников «Бастиона» разговаривать – никто не ждал от нее ответа на свои реплики.

Анджела была немного повыше, чуточку стройней Дейзи и, наверное, на пару лет постарше. Волосы девушки были пострижены очень коротко, в ушах красовались огромные жемчужины. Косметика была наложена таким образом, что лицо Анджелы напоминало головку фарфоровой куклы. На ней был двубортный темно-синий костюм в мелкую полоску, довольно элегантная пародия на одежду джентльмена из Сити. Дейзи поймала себя на мысли, что никогда еще не видела такой сексуальной девушки, как Анджела.

– Бен Фронвелл успел уже наполовину развратить бессмертную душу этого человека, – поведала Анджела Дейзи. – А я как раз работаю над другой. Ты случайно не свободен сегодня на предмет ланча, Джайлз?

– Почему бы нет? Может, Тюльпанчик тоже захочет к нам присоединиться.

– Пойдем, Дейзи?

– А вы уверены, что я вам не помешаю?

– Ерунда. Ладно, я пошла. Зайду за вами в час.

Анджела направилась к столу с бутылкой шампанского.

– Мне она очень понравилась, – через стол сообщила Дейзи Джайлзу.

– Тут ты не одинока. Анджела из хорошей семьи. Ее родители придерживаются весьма консервативных взглядов на жизнь, но Анджеле наплевать, какого они мнения о ее окружении, кого считают подходящим, а кого нет. Главное, чтобы человек нравился ей самой. А вкусы у Анджелы достаточно демократичные.

– Ненавижу это слово, – сказала Дейзи.

– Какое?

– «Подходящий».

– Обсудим это за ланчем, – ответил Джайлз, продолжая печатать.


Ровно в час Джайлз, Анджела и Дейзи вышли из здания редакции и направились вверх по Флит-стрит. Джайлз то и дело отставал, уступая дорогу прохожим, идущим навстречу.

– Здесь все уходят на ланч ровно в час? – спросила Дейзи.

– Не совсем, – отозвался Джайлз. – Машина главного наверняка уехала в сторону Сохо минут двадцать назад. А те, кто завтракает с «источниками информации», как у нас это называют, вообще сматываются в двенадцать тридцать. «Не могу заставлять ждать министра кабинета!» – а вернее, какую-нибудь смазливую подружку, которую надо накормить завтраком, а потом списать свои расходы по статье «оказание любезности министру кабинета (счет прилагается)». Тут можно чувствовать себя в безопасности: министр кабинета – одна из немногих категорий «источников», имена которых журналист не обязан называть, представляя счет. Если бы бухгалтеры нескольких газет на Флит-стрит собрались как-нибудь вместе, они бы обнаружили, что в один и тот же день тридцать шесть безымянных министров кабинета завтракали или ужинали с тридцатью шестью журналистами.

– А сколько всего министров в кабинете?

– Двадцать четыре.

Они свернули на Ченсери-лейн и остановились перед небольшим итальянским рестораном. Народу было довольно много, но Анджела, оказывается, заранее заказала столик по телефону.

После того как был сделан заказ, Дейзи спросила:

– А кто-нибудь говорит журналистам из отдела статей, что им делать – дает какое-нибудь задание?

– Замечательный вопрос, – воодушевился Джайлз. – Главная обязанность бедняги Джеймса Аллена – как раз придумывать темы для статей. Не так это просто, если вспомнить, что в году пятьдесят две недели. Когда Аллен не может ничего придумать и у Господа Бога нет для тебя никаких поручений, надо что-то предложить самой.

– А Господь Бог работает в «Бастионе» под именем Бена Фронвелла?

– А как же иначе. Статьи пишут на определенную тему, и, работая в воскресной газете, всегда рискуешь, что в пятницу «Таймс» или «Мейл» поместят материал на ту же тему. И тогда твоя статья, которую ты с гордостью нес в кабинет редактора, будет снята с номера.

– А если моя статья окажется лучше всех остальных? – удивилась Дейзи.

– Все равно. Ее подошьют в папку, и там она пролежит до тех пор, пока папка не переполнится такими же печатными трупами. Тогда папку сдадут в архив, а ее место займет новая, пустая. Редакторы газет – и, конечно, Бен Фронвелл – особенно, заботятся о том, чтобы их газета непременно первой осветила ту или иную тему.

– Как-нибудь, когда тебе нечем больше будет заняться в этой жизни, попробуй стать редактором колонки светских сплетен, – сказала Анджела. – Я, наверное, единственный человек на Флит-стрит, кто не стал еще алкоголиком. А все эти мужчины только притворяются равнодушными, когда снимают из номера их статью. Вечно они напиваются, когда кто-то опередит их с материалом, переходят к середине вечера с вина на виски, потом встречают еще какого-нибудь репортера, чью статью забраковали, и начинают вместе размазывать сопли по столу. – Анджела недовольно поморщила носик, явно не одобряя подобное слюнтяйство. – Нежный пол воспринимает неудачи более философски, – добавила она.

Манеры и облик Анджелы меньше всего наводили на мысль о нежности. Дейзи рассмеялась.

– Самое главное для журналиста воскресной газеты, Тюльпанчик, не начинать писать раньше четверга. Относись ко вторникам и средам как к дням для подготовительной работы, то есть к дням, когда можно побездельничать.

– Но вы ведь что-то так сосредоточенно печатали сегодня…

– А-а… Я просто делал заметки для будущей работы – «освобождал мозги от информации».

– То есть писал что-нибудь, не имеющее к «Бастиону» ни малейшего отношения. Наверное, свой эпохальный труд о внутренних антисоциалистических течениях в ЕЭС.

– А главный редактор не возражает?

– Ты очень быстро поймешь, Тюльпанчик, что Бена Фронвелла интересует только конкретный результат. Если ты недели за две не напишешь ничего стоящего, он появится в один прекрасный вторник у тебя за спиной и прозрачно намекнет, что пора отрабатывать зарплату. Но, если Бен получит хорошую статью, ему абсолютно наплевать, что именно ты пишешь во вторник. Еще, имей в виду, он любит, чтобы все сидели на своих местах. Это напоминает и вам, и самому Бену о том, кто в доме хозяин. А что ты писала раньше, Дейзи?

Девушка вспыхнула.

– Я расскажу вам как-нибудь в другой раз, – сказала она.

Дейзи не хотелось обманывать Анджелу и Джайлза, и в то же время она не хотела рисковать и говорить им правду, которая может дойти потом до ушей Бена Фронвелла. Поэтому девушка поспешила перевести разговор на другую тему.

– Я приехала в Англию всего месяц назад. Родилась и выросла в Филадельфии. Моим родителям не нравится человек, которого я люблю. Он для них – огромный уродливый паук, опутавший сетями ненаглядную доченьку. Они говорят, что он не подходящий для меня человек, но в Лондон я приехала не поэтому. А потому, что мне вдруг захотелось хотя бы год не зависеть абсолютно ни от кого. Или, по крайней мере, мне самой кажется, что причина именно в этом.

– А ты очень переживаешь из-за того, что родители считают твоего парня неподходящим? Теперь я понимаю, почему тебе так не нравится это слово.

– Мне неприятно их расстраивать, – объяснила Дейзи. – Где-то в глубине души я надеюсь, что, если проживу год без Карла и мои чувства к нему останутся прежними, это убедит папу и маму принять все как есть.

– Ты единственная дочь? – спросила Анджела.

– Нет. У меня есть старший брат. Он уже женат. Мы с ним ладим, хотя иногда он кажется мне чересчур напыщенным. Он адвокат. Мой папа – республиканец. Он владелец банка. Один из столпов общества, как у нас это называют. Но он вовсе не из тех республиканцев, которые считают, что если государство принимает программы помощи престарелым и малоимущим, значит, страна стоит на пороге коммунизма. Наверное, он либеральный республиканец.

– Вроде Нельсона Рокфеллера? – пошутил Джайлз.

– Только не такой богатый. Хотя, конечно, и не бедный. Однако, когда еврей просит руки его дочери, папа тут же перестает быть либералом. Даже странно. В самом начале нашего с Карлом романа я не обсуждала его с родителями, хотя они, конечно же, догадывались о наших отношениях. Но тоже предпочитали ничего не говорить. А когда Карл звонил мне домой во время каникул, восторга папа с мамой явно не испытывали. Думаю, надеялись, что все это быстро кончится. Я познакомилась с Карлом в Принстоне. Он там преподает. Карл на десять лет старше меня. Я закончила Рэдклифф, но домой не вернулась – решила пройти двухлетний курс скульптуры в Колумбии. Мы с подругой снимали в Нью-Йорке квартиру на двоих.

Дейзи вдруг поняла, что теперь Джайлз и Анджела наверняка должны догадаться, что она никогда не имела отношения к журналистике. Джайлз внимательно посмотрел на нее, но ничего не сказал. Фарфоровое личико Анджелы оставалось непроницаемым.

Пока спутники Дейзи поглощали обед, девушка продолжала говорить. Впервые за шесть недель ей представилась наконец возможность побеседовать с кем-то о себе.

– В Рэдклиффе я специализировалась в английском. Хотя скульптурой занималась тоже. А в Колумбии я училась у одного известного американского скульптора. Он оказался к тому же неплохим учителем, просто замечательным. А родители всегда поддерживали меня во всех моих начинаниях. Поэтому мне только хуже оттого, что теперь они считают, если я выйду замуж за Карла, то обязательно потом об этом пожалею. Карл такой умный, но это не имеет для них никакого значения, потому что он еврей.

Джайлз взял со стола бутылку кьянти и долил бокалы себе и Анджеле.

– А ты не собираешься скушать что-нибудь, Тюльпанчик?