Я поняла, что ревность мужа к ребёнку меня достала, вымотала, и мне ничего не осталось сделать, как уйти.

Через несколько месяцев мы встретились, поговорили и решили остаться друзьями, ведь ребёнку нужен отец.

Аида замолчала, оставляя меня наедине с роящимися мыслями. Я переваривала информацию, не зная, как к ней относиться.

Тёмная комната, кровать, в которой я одна, ветер колышет листву за окном, пахнет травой и чьей-то баней. С кем сегодня проведёт ночь Давид? Почему он умолчал о бывшей жене и сыне? Посчитал сей факт  не столь уж важным, или наши отношения не так дороги ему, как мне это кажется? Нужно ли мне объяснения Давида, или лучше обойтись без разборок? В конце концов, Аида- всего лишь бывшая жена, женщина с которой у него не срослось, просто друг, коллега по цеху. Ведь не думала же я, что после моего поспешного бегства, он будет хранить мне верность и плакать над моим фото, отвергая местных красавиц?  У него была жизнь и до встречи со мной и после неё. Аида- всего лишь история, прошлое, а вот я – настоящее. Что касается ребёнка, то да, черноволосая смуглянка права, дети бывшими быть не могут, а значит, с ребёнком нужно смириться, подружиться и полюбить. Ведь он – кровный сын Давида.

С этими мыслями, лёгкими, светлыми, кристально-искренними,  я и уснула.

Глава 25

 Всё, что ночью в темноте под шелест яблонь и абрикосов в потоках тёплого ветерка казалось мне таким простым, понятным и естественным, на деле оказалось некомфортным и унизительным.

Аида стала частым гостем в нашем доме. Та уютная обстановка, воцарившаяся с первого дня моего появления, когда мы с Давидом были лишь вдвоём, исчезла,  Мы перестали пить чай на веранде, работать вместе на огороде,  петь или дурачиться, я больше не стояла у плиты, пока Давид развлекал чью-то свадьбу, прекратились и ежевечерние прогулки в цветнике. Каждое утро мы просыпались от звяканья ключа в замочной скважине и воплей Эдика. Аида заходила на кухню, принималась сооружать бутерброды, мыть, чистить и сокрушаться, что в доме грязь непролазная, прозрачно намекая на мою безрукость. Огородом она тоже завладела, заявив Давиду, что он и без того устаёт на работе, а ей совсем  не трудно прополоть несколько грядок.

Работа спорилась в ловких и умелых руках Аиды, и я, отстранённая от дел, то слонялась по двору, то слушала книгу в своей комнате, не вникая в сюжет. Жевала, переваривала, мусолила  досаду на бесцеремонную, но такую домовитую Аиду, на свою никчемность, на Давида, нежелающего указать своей бывшей на дверь.

Зато Эдик чувствовал себя, как рыба в воде, бешенная, неугомонная, глупая рыба, надо признать. Он носился с воплями по дому, разбрасывал вещи, включал телевизор на всю громкость. Обеды в компании Аиды и Эдика стали для меня испытанием. Я ела суп, приготовленный руками бывшей жены моего жениха, не ощущая вкуса, под аккомпанемент мерзкого хохота дятла Вудди и воркование сына и мамочки, ощущая себя лишней, инородной. Ошибкой, самозванкой, приблудной собачонкой. И Аида это чувствовала, она купалась, нежилась в моём бессильном раздражении, в моей неуверенности, в моих сомнениях и была со мной снисходительно- приветлива, дружелюбна и ласкова.

- Тебе не скучно? – участливо спрашивала она. – Вон, телевизор с Эдиком посмотри.

Ни дать ни взять, хозяйка, корящая себя за недостаток внимания к гостю.

Хотя, именно ею – хозяйкой она себя и считала.

Теперь повсюду лежали вещи Аиды и её сына. Расчёска на трюмо, несколько разноцветных машинок возле телевизора, тапки Аиды. Тапки Эдика. В доме пахло её духами.

Когда возвращался с работы Давид, начиналось обсуждение прошедшего дня, в котором я, конечно же, участия не принимала. Аида бойко вещала о том, что приготовила, где помыла, сколько рубашек погладила, сколько грядок прополола, как вёл себя милый Эдичка.

Я, устав от семейной идиллии, уходила к себе в комнату и вновь старалась погрузиться в сюжет книги, но не погружалась, а опять и опять переваривала, жевала и обсасывала свои обидки. От унижения, пренебрежения, насмешек Аиды, уколы которых я ощущала кожей, хотелось взвыть, но я терпела. А что мне ещё оставалось? Куда бы я ушла со своей гордостью в обнимку? И впрямь приблудная псина, ни дома, ни семьи, ни профессии, которой я могла бы заработать себе на жизнь. Диплом массажистки – не в  счет, какая теперь из меня массажистка, если от одного только слова «массаж» бросает в дрожь и накрывает парализующим ужасом?

Что касается родной Давидовой кровиночки, так не смириться, не тем более подружиться мне с ним не удалось, хотя, бог свидетель, я пыталась. Ребёнок не желал идти на контакт, на любой вопрос отвечал высовыванием языка, дурашливым смехом и гримасами.

- А чего это у тебя глаза такие? – спрашивал он, оттягивая уголки собственных глаз в стороны. – Ты же слепая! Слепая, слепая, слепая.

Ну не ругать же  шестилетнего мальчугана? Для этого есть мать, которая лишь звонко хохотала, принося мне фальшивые насквозь извинения.

- Ой, прости, Эдька мой ещё маленький, ты уж не обижайся на него.

А вечером все мы вчетвером шли гулять. Эдик гордо восседал   на плечах Давида, а меня хватала под руку Аида, демонстрируя моему жениху нашу с ней крепкую дружбу и горячую любовь.

- Ой, Кирченко, рискуешь ты, - дурачилась она, целуя меня в щёчку и обнимая   за плечи. – Вот сменим мы с Алёнкой ориентацию, да и будем жить вместе, что делать-то будешь?

Ядовитый поцелуй жёг кожу щеки, от липких лживых объятий чесалось тело, и хотелось тут же помыться.

- Обращусь в контору святой инквизиции, и вас обеих сожгут на костре, - смеялся Давид. – А если честно, то я очень рад, что вы подружились.

- Да мы уже как родные сёстры стали, - восклицала Аида, и меня начинали одолевать сомнения:

- А, может, я накручиваю, и Аида просто мне помогает? А, может, я просто ревную, завидую Аидиной красоте, умению выполнять работу по дому быстро и легко, тому, что у неё есть сын? 

Но все сомнения рассеивались, как только мы пускались в путь. Аида, Давид и Эдик весело болтали, что-то вспоминали, обсуждали общих знакомых. А я оставалась одна. Шла, ведомая Аидой, спотыкалась на многочисленных ступеньках пятигорских улиц и проклинала про себя и Давида с его семейством, и город, в котором нет ни одной прямой дороги, и свою дурацкую судьбу.

Но отвратительнее всего стали для меня вечера, когда Давид играл в баре со своей группой. Слоняясь бесцельно из комнаты в комнату, я старалась не думать о сладкой парочке. О толпе людей, приветствующей своих кумиров, о сцене, разноцветных огнях, рёве гитар и голосе Давида, доводящего до мурашек, до головокружения, до экстаза.  И с ним Аида, она рядом, на одной сцене. Оба красивые, талантливые, молодые – истинная пара. 

Я ложилась спать, и снилось мне что-то мрачное, тяжёлое, неприглядное. Давид возвращался ночью, обвивал моё тело горячей рукой, прижимал к своей груди. Я тоже льнула к нему, вдыхала его запах, целовала неистово, словно ставя печати. Мы занимались любовью, и все мои обиды забывались под натиском нежности, в пучине  страсти. Но наступало утро, скрежетал ключ, и в нашу жизнь опять врывалась Аида.

Глава 26

Вопли Эдика не просто раздражали, они бесили, доводили до белого каления, выводили из себя. Мальчишка  представлял себя то Человеком пауком, то Бетменом, то гадзиллой. И все эти его роли были одна другой крикливее и бестолковее.

Диванные подушки летели то на пол, то в кого-нибудь из взрослых,  попадая то в грозящую свалиться люстру, то в горшок с кактусом. Ножки стульев, столешница кухонного стола, холодильник всё было обмотано туалетной бумагой, плед, сорванный всё с того же многострадального дивана, скомканный и наверняка грязный, валялся в прихожей, а из холодильника выброшены на пол все продукты. Платяной шкаф тоже подвергся нападению. Все вещи, безобразной кучей были сброшены на пол, и юный вандал с удовольствием топтал их своими ножками.

Раздражение вскипало во мне и пузырилось, как вскипает и пузырится бульон на плите. А мамаша шалунишки- Эдика мило беседовала с Давидом, словно ничего не происходило. Хотя. для неё такое поведение ребёнка, наверное, было нормой. И плевать, что ребёнок топчет чужие вещи, и швыряет чужие продукты. И Давид хорош, весело смеётся над какой-то шуточкой, сказанной Аидой. Конечно, мы же старые друзья, коллеги по цеху, бывшие любовники и родители общего чудовища.

- А ты не хотел бы поиграть на улице?- обратилась я к мальчику, уже не скрывая своего раздражения.- Вообще-то, вещи, которые ты сейчас топчешь, принадлежат мне.

- Ребёнок просто играет, - в своей манере отрезала Аида, пресекая любые мои попытки прекратить разрушение моего дома.

Моего ли? Кто я здесь? Похищенная девица? Приживалка? Услада ночей прекрасного, талантливого Давида?

- На улице великолепная погода, пусть играет там, а не лазает по чужим личным вещам! – рявкнула я.

Давно надо было это сделать. И чего ради я терпела, позволяла вытирать о себя ноги?  Думала, что Давид оценит мою любовь к своему ребёнку, мою терпимость к их с Аидой дружбе.  Как  однажды сказал поэт Корней Чуковский: «Поделом тебе, акула, поделом!». А не надо лгать другим, и уж тем более, себе. Эдика я не любила. Меня раздражала его манера при разговоре фонтанировать слюной, его ёрзанья на стуле, словно в заднице ребёнка пасётся табун глистов, ну и, конечно же, привычка хватать без спросу чужие вещи. Что касается Аиды, то наша друг к другу неприязнь вспыхнула с первых дней знакомства. И было сразу всё ясно, подругами мы не будем. Да и какая может быть дружба между бывшей и нынешней?

- Я сама здесь потом уберусь, - ядом в голосе Аиды можно было мышей травить. О да! Она знала куда нажать, так, чтобы и  побольнее и видимых повреждений не оставить. – И вещи нормально сложу, и плиту отмою, и холодильник разморожу.