Сжав в пальцах салфетку, словно это могло помочь справится с волнением, я начала читать:

- Он был талантлив, но самоуверен,

Он был отважен, трусов презирал.

Он был красив, бесстрашен и надменен,

И каждый другом быть ему желал.

Мужчины перед ним снимали шляпы,

А женщины страдали от любви.

Но если ты слабак или растяпа,

Держись подальше и не подходи.

Раздавит он тебя одной усмешкой,

Ты для него ничтожный муравей.

Он - полководец, люди - просто пешки,

Жесток, как коршун и хитёр, как змей.

Но вот однажды в пыльной серой шляпе,

С холодною усталостью в глазах,

Пришёл седой старик в плаще измятом,

И жизнь его вдруг превратилась в ад.

Шрам на щеке, а в сердце страх животный,

Страх высоты, огня и страшных снов.

Безумным стариком на веки проклят,

Всё потерял, работу, дом, любовь.

А где друзья, что так его ценили?

Смеются, не пускают на порог.

Где женщины, что так его любили?

Он стал никчёмен, беден, одинок.

И в след ему летят со свистом камни

И уличных мальчишек дикий вой.

Он голоден, он болен, он подавлен,

Весь в синяках, с истерзанной душой.

Но будет встреча с чёрными глазами

И родинка на матовой щеке,

И хлеб, протянутый её руками,

И поцелуй у речки, на холме.

И ночь при свете красного камина,

Её сомненья и наивный страх,

И дрожь ресниц, как стрекозиных крыльев,

И соль её слезинок на губах.

Уф! Кажется всё!

- Круто! – в один голос заголосили ребята. – Это то, что нам нужно!  Знай наших!

- Ты у меня умница.

Давид вышел из-за стола, обнял меня за плечи, коснулся губами моей щеки, а я покраснела от удовольствия до кончиков волос. Стихотворение, написанное под впечатлением от прочитанной книги, нравилось мне самой, по  тому, мне так хотелось, чтобы его приняли.

- Прикольно, - с насмешливой  отстранённостью заметила Аида. Но её  колючая холодность растворилось  и сошла на нет в потоках всеобщего восхищения и принятия.

Глава 24

- Прорвавшаяся канализация – это весьма печальное происшествие, но ты, кажется, обещал показать мне  какое-то чудо. Так что же чудесного в лопнувшей канализационной трубе?

Наперебой кричали цикады и сверчки, то и дело вскрикивала ночная птица. Здесь, в отличии от средней полосы, было шумно всегда и ночью и днём. И если просыпалась я под бодрые, весёлые птичьи трели, то засыпала убаюканная цикадной перекличкой и стрекотом  сверчков. Лишь к обеду жизнь словно бы затихала, молчали птицы, стихал ветер, в воздухе явственнее ощущался запах дорожной пыли и сморенной солнцем сочной травы.

В небе алели последние всполохи заката, размазываясь в лилово-индиговых вечерних сумерках. Воздух был лёгким, но тёплым и мягким, словно бархат. Где-то со стороны цветника доносилась музыка, весёлые крики отдыхающих. Город- курорт менял своё одеяние. И если днём он был скромным, чинным, серьёзным местом, куда приезжают люди для поправки своего здоровья, ни дать ни взять доктор в накрахмаленном белом халате,  то с наступлением вечера превращался в разгильдяя и бездельника. Зажигались огни, улицы наполнялись весёлым, разномастным, желающим праздника народом, жарился на мангалах шашлык, пенилось пиво в высоких запотевших стаканах, из каждого ресторана слышались  смех и громкая музыка.

- Ну и где оно, это чудо? – продолжала капризничать я. – Ради чего ты вытащил меня из кафе?

- Так вот же оно? – засмеялся Давид. – Давай поближе подойдём и ты увидишь. 

Мы подошли к небольшому озерцу, слабо мерцающему  голубым свечением. Из недр огромной горы, жутко чернеющей в сгустившихся сумерках, к нему широкой лентой по каналу с журчанием спускался такой же голубоватый поток воды. Голубоватый, красивый и вонючий.

- Бесстыжие ванны, - пояснил Давид, обнимая меня за плечи. – Целебный сероводородный источник, как на провале, только там купаться запрещено, а здесь – пожалуйста! Искупаемся? Здесь всегда полно народу, по тому, я и привёл тебя вечером, а не днём.

Я опустила ладони в воду, и тут же  с визгом их отдёрнула. Вода оказалась горячей.

- Ты хочешь сварить меня заживо? – накинулась я на парня. – Здесь, наверное, градусов сорок пять, не меньше!

- Ага, - тихонько засмеялся Давид, как-то мягко, вкрадчиво, интимно, от чего в животе затрепетало, забило маленькими шёлковыми крылышками. – Каждый выбирает ту температуру, какая ему подходит. Мы сейчас стоим на горе, и чем ниже мы будем спускаться вдоль источника, тем холоднее будет вода.

Внезапно меня подхватили на руки и понесли. В ответ на мои протесты, парень ответил:

- Ступени, ведущие вниз, сгнили, и если ты оступишься, то полетишь с горы так, что потом костей не соберешь. Так что советую быть паинькой- заинькой и прижиматься ко мне, как можно теснее.

Журчание источника, перезвон сверчков, далёкая музыка, фиолетовое с рыжими разводами небо над головой и мерцающая голубым свечением вода, сбегающая по каменным желобкам в округлые бассейны, большие, горячие ладони, жар которых ощущается сквозь тонкую ткань сарафана – всё это не сон, не игра моего воображения, не сюжет из прочитанной книги? О нет, эта правда, моя реальность, эпизод моей жизни! Осознание счастья пронзило словно насквозь, по венам потекла тёплая, пьянящая, заставляющая обмякнуть всё тело, нежность. Ох, как же много, невыносимо, до боли в груди, до слёз, до головокружения, до шума в ушах много этой бескрайней, всепоглощающей нежности. Прижалась ещё теснее, вдохнула всей грудью его запах, погрузилась в мерные, спокойные звуки его сердца. Плыла в море прозрачной вечерней синевы, в потоках тёплого ветра.

- Трогай воду, - шепчет Давид, опуская меня рядом с бассейном. Испытываю лёгкое сожаление, оттого, что его руки больше не касаются моей кожи, и тут же стыжусь этого сожаления:

- Тебе тут чудеса природы показывают, с достопримечательностями города знакомят, а ты -  самка похотливая, дура ограниченная и примитивная, только о всяких обжималовках мечтаешь! 

Поспешно проглотив горькую на вкус пилюлю собственной виноватости, опускаю пальцы в жидкую бирюзу целебного источника. Чувствую приятную прохладу. Про такую воду ещё говорят: «парное молоко». Запах здесь тоже не такой явный, еле заметный, а в воздухе витает аромат ночных цветов и отдыхающей после дневного зноя, отдающей накопленное тепло солнечного света, травой, а ещё мокрым камнем.

- Жаль, купальника нет, - вздыхаю я, и понимаю, что действительно, очень и очень жаль. Безумно, до зуда, до мурашек по спине, до ломоты в плечах захотелось погрузиться в воду. Тело жаждало расслабления. Хотелось лечь в круглый бассейн, почувствовать кожей нежное касание воды, запрокинуть лицо к небу, и сидеть так, глядя в сгустившуюся синь.

- А знаешь, почему эти ванны называют бесстыжими? – руки Давида ложатся  на плечи, дыхание шевелит  волосы на затылке.

- Может, их открыл какой- то учёный с такой фамилией. Ну, есть же лошадь Пржевальского? – расстроено отвечаю я. Конечно, завтра вечером тоже можно прийти сюда, но ведь нужно будет ждать целый день. Да и какие только обстоятельства могут помешать. Мало ли, что произойдёт за день? А купаться хочется сейчас, сию минуту!

- Они называются так потому, что когда-то давно, сюда приходили благородные дамы и купались абсолютно голыми. Так почему бы нам не последовать их примеру?

- Ты серьёзно? – я смеюсь, а в голове уже назревает вопрос: « А почему бы и нет?», ведь так соблазнительно журчит вода, а голубое сияние так и манит окунуться. И чёрт со всеми приличиями.

Давид уже сбрасывал с себя одежду, и я тоже принялась стягивать  сарафан, бельё, босоножки.

Вода обняла, успокоила, и я блаженно растянулась в овальном природном бассейне. Господи, хорошо-то как! 

Рука Давида нашла мою руку, наши пальцы переплелись. И от них, от дистальных фаланг по нервным стволам побежали лёгкие разряды электрического тока. Луна, полная, круглая, словно сочная спелая дыня появилась внезапно, вместе с чернилами, опустившейся на город тьмы. Здесь всегда  темнеет  резко. Вот только таяли в вечерней небесной выси  зефирные облака, и рыжела закатная полоска на горизонте, как вдруг всё исчезает и небо становится непроглядно-чёрным.

Мы смотрели в небо и молчали, каждый о своём, и хорошим, спокойным, счастливым было это молчание. Сближающим, соединяющим.

Как по велению незримого режиссера запахи ночных цветов и травы стали ярче, сочнее, а хор цикад и сверчков громче, яростнее. Теперь этот хор исполнял не утреннюю задорную песенку, не ленивый полуденный романс и не торжественную вечернюю арию. Он исполнял гимн самой страсти, будоражил душу, изводил тело ожиданием и томлением.

Журчала, лаская тело вода горячего источника, золотистый свет луны щедро освещал обнажённое тело мужчины, лежащего рядом.

Следуя зову первобытному, дикому, древнему, как сама жизнь на этой планете, мы поспешно выбираемся из бассейна, падаем на собственную, небрежно разбросанную одежду и  кидаемся,  друг в друга, погружаемся торопливо и сладко-тревожно, как пол часа назад в воду. Мои протяжные стоны, его горячее прерывистое дыхание, руки Давида  ищущие, ласкающие, нетерпеливые, желающие присвоит покорить. Поцелуи жадные, ненасытные. И я растворяюсь, теряю себя, отдаюсь во власть этих прикосновений, становлюсь безумной, податливой, мягкой, как расплавленный воск. Сгореть в нём, растаять, что может быть упоительнее?!