— Короче, мы вернулись.

— Вдвоём?

— Само собой. Должен же был кто-то спасти его оттуда. Думал, это сделаешь ты, но ты слилась.

— Но я… Я…

Мама смотрела на нас из окна кухни.

— Он сам не хотел меня видеть.

— Ты что, его не знаешь? Тёма может нести любую чушь, — Макс сел рядом. — Не обижайся, но у меня на твоё имя скоро аллергия начнется. Спроси сама его об этом и всё узнаешь. Он на эту тему часами может разговаривать. Особенно по вечерам, когда дико спать хочется.

— Но он прогнал меня и уехал…

— Исправиться, видите ли, решил, — Макс осуждающе закатил глаза и покачал головой. — Играть снова взялся. Костровы обрадовались, уже придумали, как продвигать и продавать его будут. На телевидение отвезли.

Мама погрозила из окна пальцем.

— А он после этого психанул и заперся в доме на три дня. Не спал, не ел, слушал отцовские записи, играл на виолончели и смотрел в телескоп. Говорил, что музыку из космоса слышит. А на четвертый опять притащил каких-то левых, непонятных людей, которые жили у нас в доме, не просыхая почти неделю, пока Полина полицию не вызвала.

Знаешь, до того, как мы уехали отсюда, какое-то время он был нормальным человеком. Никаких загонов и дурацких выходок. Не знаю, как, но ты на него хорошо действуешь. С тобой он успокаивается и становится самим собой.

Мама показала кулак.

— Это он тебе сам сказал?

— Конечно, нет. Сам он сказал, что человек с таким прошлым, как у него, не имеет права лезть к нормальным людям. А я ответил, что прошлого не существует. Существуют только настоящие мысли о прошлом. Мои мысли. Твои мысли. Чьи-то ещё. Его мать постоянно говорила ему: если бы я знала, что из тебя вырастет такое дерьмо, не стала бы рожать. Но всё случается и изменить этого нельзя. Не пытайся они создать нового Моцарта, не получили бы Дэдпула.

Изменить можно только знаешь, что? Изменить можно будущее. Каждый следующий свой шаг, каждый поступок, каждое слово. Тёма не может сделать так, чтобы там, где-то глубоко в прошлом, родители полюбили его. Даже если найдет тысячу оправданий для них. Он не исправит обиженного пятнадцатилетнего себя, который бросал вызов всему миру только для того, чтобы на него обратили внимание. Точно так же, как бы быстро я не бегал, я не смогу добежать до мамы, решившей закрыть его собой. И сколько бы я не думал о том, что окажись я сейчас в тот момент, в том месте, я бы смог, успел оттолкнуть его отца, — это бессмысленно. Потому что тогда я был нерешительный, растерянный и медленный. Вот и всё. Поэтому и думать об этом глупо. Важно другое. Важно то, что происходит в данный момент. То, как ты поступишь сегодня и сейчас.

— А он?

— А он сказал, что у тебя такая семья, о которой он мог только мечтать, и никогда не простит себе, если испортит ещё и это, — Макс улыбнулся, заметив мою маму. — И всё же вернуться согласился.

— Можно, я к нему зайду?

— Нужно. Хотя не факт, что откроет. Я приду часа через два, и если сейчас не откроет, заходи ко мне. Посмотрим, что делать будет.

Макс довольно усмехнулся, и я, чмокнув его в щёку, побежала в подъезд, но только вошла, как услышала звук открывшейся двери. Мама уже выглянула на площадку и, заметив, что я, миновав наш этаж, стала подниматься выше, строго сказала:

— Сейчас же иди домой.

Но я ускорилась, добежала до квартиры Артёма и принялась трезвонить в звонок. Послышалось слабое, смешное тявканье.

Мама выскочила на лестничную клетку:

— Вита, ты совершаешь огромную ошибку. Вернись немедленно, или мне придется загнать тебя силой.

Я забарабанила в дверь.

— Артём, это я. Умоляю, открой.

— Вита! Я тебя ещё никогда не наказывала, но сделаю это. — Мама начала подниматься. — Будешь сидеть взаперти всё оставшееся лето.

Я невольно прижалась к стене, и тут дверь приоткрылась. Он быстро схватил меня и втянул в квартиру. Щёлкнул замок.

В квартире царил полумрак, и едва я различила тёмный силуэт в растянутой майке и бандажом на плече, как Артём молча прижал меня спиной к двери и поцеловал.

Это был такой поцелуй, в котором всё можно было понять без слов: и что я ему небезразлична, и что он тоже сильно скучал, и что ему грустно, и много чего ещё, о чем я не успела подумать.

Под ногами, щекотно царапая острыми коготками голые коленки, скакал чуть подросший щенок. Ладонь кололи коротко стриженные на затылке волосы. Моя спина содрогнулась под мощным ударом в дверь.

— А ну быстро открыли, — потребовала мама. — Я вам сейчас устрою!

Обычно она не одобряла скандалов в общественных местах и при людях никогда не выходила из себя, но это был подъезд, а такой злой я её видела в первый раз.

— Считаю до трёх, Вита! Если ты сейчас же не выйдешь, я вызову полицию.

— А вдруг правда вызовет? — прошептала я.

— Теперь уже без разницы. Я всё равно сорвался, — он снова потянулся, чтобы поцеловать, но я увернулась.

— Почему ты сказал, что не хочешь меня видеть?

— Потому что иначе не смог бы сдержать слово, которое дал твоей маме.

— Какое ещё слово?

— Не морочить тебе голову.

— Они убедили меня, что тебя не существует.

— И ты поверила? — заглянул в лицо.

— Рядом не было никого, кто доказал бы обратное.

— Это же я! Я. Вита? Как меня может не быть? — порывисто схватил за руку и положил себе на грудь. — Чувствуешь?

Сердце под майкой стучало так, словно там бились голуби.

— Ты назвал меня Витой?

Наш разговор был похож на шелест ветра в лесной чаще. Едва слышный шепот. Щекочущее шею дыхание. Тихие, тонущее в маминых криках, слова.

— Как тебе не стыдно? Я с тобой всю жизнь нянчилась, всё тебе, что только захочешь.

— Если я сейчас упаду в обморок, не отдавай меня ей, — крепко обхватив за шею, я сама поцеловала его, но в обморок не упала. — Мне всё равно, по игре это или нет. У меня теперь есть маска, и мне ничего не стыдно.

— Нет, нет. Тебе не нужна маска, — провел двумя ладонями по моему лицу, судорожно стиснул плечи. — Только не тебе. Будь собой. Умоляю. Обещай, что будешь собой?

Вдохнул запах волос и прижался щекой.

— Я так привязался к тебе, Витя. Ты себе не представляешь. Всё время вспоминал, как ты на меня смотрела. Будто видишь во мне что-то по-настоящему хорошее, человеческое. Доверяешь, веришь в меня. Я так хотел достать тебе ту чёртову лодку. Чтобы оправдать этот взгляд, чтобы заслужить его.

Я собиралась ответить, что смотрю не из-за того, что жду чего-то, а потому что не могу насмотреться, но он торопился сказать и поспешно, задыхаясь, зашептал в ухо.

— Прости, что бросил. Я не должен был. Я же знаю, что случается с теми, кто идет с завязанными глазами посреди дороги.

— Вита, девочка, я тебя прошу, умоляю, вернись, пожалуйста, домой. Давай поговорим, как взрослые люди. А после, если захочешь, отправляйся на все четыре стороны, — мамин голос задрожал. — Вся моя жизнь была для тебя. С самого твоего рождения мне ничего больше не нужно, лишь бы только с тобой было всё в порядке. Ну как же ты не понимаешь? Ты очень несправедлива…

— Это кровь? — Артём с недоумением смотрел на мою перепачканную от локтя до плеча руку, светлую блузку и свою майку.

— Царапина, — я прикрыла её рукой. — Ерунда.

Он чуть присел, подхватил меня обеими руками под коленки, поднял, посадил себе на пояс, как носят на животе матери подросших детей, и понёс в ванную.

Свет зажигать не стал, сел на бортик ванной, так, что мои ноги оказались внутри неё и включил воду. Шумная струя хлынула в раковину. Он намочил ладонь и стал вытирать подтеки, после чего сдернул полотенце с батареи и промокнул её. Я вздрогнула.

— Больно? — отвлекся он от своего занятия.

— Немного.

— Хочешь, я возьму твою боль на себя?

От знакомой иронии на душе потеплело.

— Тебе своей достаточно.

— Со мной давно всё ясно, а ты ребенок. У детей не должно ничего болеть, — он поцеловал царапину. — У тебя не должно болеть.

— Вита! — мама снова барабанила в дверь. — Думаешь, ты выросла? Ты не выросла. Тебе ещё школу закончить нужно.

— Похоже, не я один так считаю.

Ладонь его левой руки переместилась на мою шею, в вырез блузки и спустилась вниз, а мои пальцы побежали ощупывать кожу плечах, руках, груди, словно пытаясь убедиться в том, что он настоящий.

— Вита, — удары замерли. — Ты же знаешь, что у меня сердце и давление. Неужели ты хочешь, чтобы я прям здесь умерла?

Мне вдруг представилось, что её руки, точно щупальца проникают через дверь квартиры, опутывают и утаскивают в своё логово. Я прижалась к Артёму ещё сильнее.

— Ты меня спасешь от неё?

— Она тебя любит.

— Она меня предала и обманула. И папа тоже. Я с ними больше не разговариваю. И никогда не прощу.

Неожиданно Артем выключил воду.

— У тебя не должно ничего болеть, — встал и опустил меня на пол. — Достань из холодильника торт.

Он стремительно вышел. Послышался лёгкий топот лапок. Щенок помчался за ним в комнату.

Торт был песочный с шоколадным кремом и орехами. Солнце садилось, и на стенах играли тени.

В коридоре вспыхнул свет. Артём переоделся в чистую футболку и джинсы. В руке у него была виолончель.

— Ты в курсе, что любовь — это жажда обладания и самоутверждения? Так вот, я твёрдо намерен обладать и самоутверждаться. Но только не за чужой счёт, — он отпер замок. — Идем. Начнем с самоутверждения.

Мама всё ещё была там. Стояла, облокотившись обеими руками о стену и положив на них голову. Вид у неё был потерянный и несчастный.

— Здравствуйте, — сказал Артём. — У вас есть кофе?

— А, что такое? — удивленно хлопая глазами, вскинулась она.