В какой-то момент я так погрузилась в решение этого вопроса, что папа осторожно вытащил у меня из-под носа мою тарелку с нетронутым куском рыбы и подсунул свою почти идеально чистую, с тонкими белыми косточками и несколькими сиротливыми рисинками по краям. А когда раздался звон вилки о пустую тарелку, удивление так отчетливо отобразилось на моём лице, что родители смеялись, не переставая, минут пять.

— О чем ты думаешь? — подозрительно спросила мама.

С момента, как я рассказала ей обо всём, она постоянно задавала этот вопрос.

— Так просто. Думаю, какая погода будет в выходные.

На тему погоды папа откликнулся незамедлительно.

— А чего тут гадать? Я тебе сейчас всё расскажу, — сказал он. — В субботу обещали солнце и пятнадцать градусов, а в воскресенье — двенадцать и облачность.

— Отлично. Суббота подходит.

— Влажность воздуха — восемьдесят процентов, а ветер — пять и четыре метра в секунду, — он вооружился своим планшетом. — Давление — семьсот сорок четыре миллиметра ртутного столба.

— Пап, а поехали в субботу загород?

— Это куда ещё?

— Километров семьдесят от Москвы, ну или чуть больше. Там очень красивое место, честно. На реке…

— Ты опять?! — воскликнула мама.

— Я вас очень прошу. Умоляю. Мне просто своими глазами посмотреть. Убедиться, что это совсем не такое место, какое я себе представила. И всё. Тогда я больше не буду об этом думать.

И тут неожиданно папа вскочил и стукнул ладонью по столу. Обычно он был очень спокойным человеком, и чтобы вывести его из себя, стоило постараться.


— Всё. Хватит. Осточертело! Вита, когда ты уже, наконец, повзрослеешь? Больше я не хочу слышать ни одного слова ни о твоих приключениях, ни о твоих сомнительных знакомых!

— Папа прав. Тебе нужно просто обо всём забыть. Ольга Леонидовна сказала, что это происходит от изоляции и отсутствия умственной нагрузки, поэтому завтра же ты пойдешь в школу. Пойми, пожалуйста, твои фантазии разрушают тебя, и мы не хотим в них участвовать.


В этот вечер крепко прижимая к себе Паскаля, я отчетливо поняла две вещи. Первое, что всё это время, занимаясь поисками ответов, я почти не думала об Артёме, а второе, что я очень соскучилась по этим мыслям. И теперь буду вынуждена отказаться от них совсем, и тогда он постепенно исчезнет из моей памяти, растворится за чередой рутинных будней и суеты. И вскоре, через какое-то время, не станет ни его, ни Макса, ни Вики. Всё пройдет и утечет, вылечится и перестанет болеть.


Нормальность — очень странная вещь. Люди панически боятся потерять её. Каждому страшно оказаться вдруг ненормальным, пусть даже ты одиночка и социопат.

Мне не нужно было быть нормальной в школе, не важно, что думал Дубенко, и как он меня воспринимал, но из мнения родителей был создан мой мир, и раз они считали, что я веду себя ненормально, значит, так оно и было.

Утешало лишь то, что если дело было только в моей голове и фантазиях, то мне ничего не стоило вернуть Макса назад. Сделать так, чтобы Вика раскаялась, а Артём полюбил меня. Это бы решало все проблемы и снимало кучу вопросов.


Я пошла в школу. Как ни странно, возвращение не вызвало у меня никаких эмоций. Не было ни страха, ни стыда за своё исчезновение, ни неприязни.

Глубоко погрузившись в осмысление происшедшего со мной затмения, я уже не столько задавалась вопросом: было ли это всё на самом деле, сколько пыталась понять, как именно это у меня получилось. И если Ольга Леонидовна и мама всячески хотели вернуть меня к «нормальности», то сама я мечтала всё исправить. Я приняла на себя вину за все поступки Вики, за слова Артёма, за то, что случилось с Максом. Я постоянно прислушивалась к себе и искала тот сбой в моей голове, через который возможно было бы оказаться в той реальности снова.


Мама поговорила с Ириной Анатольевной, полностью поддержав мою версию о тяжело перенесенном вирусе и не сказав ей ничего, что могло бы сделать меня в общественных глазах ещё более ненормальной, чем прежде, но о Дубенко она промолчать не могла и потребовала личной встречи с его и остальными родителями в присутствии директора.

Но мне было всё равно. Больше я не думала о том, что они сделают со мной после того, как эта встреча состоится. Я знала, что станет хуже, но совершенно не беспокоилась об этом. Даже не пыталась отговаривать маму. Я и так доставила им слишком много неприятностей.


Однако накануне той родительской встречи произошло странное.

Возле подъезда ко мне подошел парень. На вид лет восемнадцать-девятнадцать. Широкоплечий и крепкий, с короткой стрижкой в камуфляжных штанах и многослойной черной банданой на шее.


Обычно я никогда с такими типами не то, что не общалась, не разговаривала даже.

— Ты Вита? — голос у него оказался хрипловатый, будто простуженный.

Я неуверенно кивнула. Вид у парня был опасный.

— Ты так всегда медленно ходишь?

— Наверное.

— Как у тебя дела?

— Нормально.

— В школе проблемы есть?

— Вроде нет.

— Будут — звони, — бросил он, как само собой разумеющееся, словно мы с ним давние друзья. — Ну, что смотришь? Давай, запиши мой номер.

Очень неожиданное предложение. Но я послушно достала телефон и добавила его в контакты.

— Тифон, — сказал парень. — Так и называй. Если какой напряг, звони, не стесняйся.

Подмигнул и ушел.


Откуда этот человек мог знать обо мне и моих проблемах в школе? Не иначе, как Эля всё-таки нашла кого-то в Интернете, но специально ничего не сказала, думая, что буду осуждать.

А вечером того же дня, уже засыпая, я вдруг различила сквозь сон красивые низкие звуки. Мрачный, терзающий голос виолончели. Одна из песен Ланы. Это было невероятно.

Kiss me hard before you go…

Я вскочила и тут же прямо в пижаме побежала наверх. Мама тоже уже в ночнушке кинулась за мной.

— Он играет! — я едва сдерживалась, чтобы не кричать. — Представляешь, он опять играет.

— Кто? Что? — переполошилась она, не понимая о чем речь.

Через пять минут мы обе стояли перед дверью на втором этаже.

— Слышишь?!

Мама прислушалась.

— Нет.

— Ну как же? Сейчас просто пауза. Слушай дальше.

Она приложила ухо к двери. Я тоже.

В канализационных трубах шумела вода, у соседей звенели тарелки, на улице проехала машина и посигналила. В квартире Артёма стояла полная тишина. Мама с тревогой посмотрела на меня. Взяла за руку, пощупала лоб.

— Вита, милая, этот мальчик —фантазия, — обняла меня за плечи и повела вниз по лестнице. — Ты совершенно не можешь владеть своими эмоциями и норовишь совершить глупые поступки.

— Я просто услышала музыку. Лану. Помнишь, я тебе рассказывала, что Макс её любил?

— Я всё помню. Но очень хотелось бы поскорей забыть, и чтобы ты забыла.

— Ольга Леонидовна сказала, чтобы я написала для этой истории хороший финал, и тогда мой гештальт закроется.

— Вот и напиши, — мама довела меня до кровати и уложила в постель. — Но чем дальше, тем я всё больше переживаю за тебя. Слуховые галлюцинации — это не шутка.


Вскоре состоялась та самая родительская встреча, с которой мама вернулась в состоянии буйной ярости и долго ещё кричала на кухне, представляя на нас с папой в роли своих оппонентов.

С её слов я поняла, что родители парней их вину не признали, а сказали, что мы с мамой обе больные на голову и поэтому прежде, чем они хоть в чем-то упрекнут своих детей, мы должны показать им справки от психиатра.

Мама пыталась воззвать к их возрасту и сознательности, к здравомыслию и человеколюбию, но всё закончилось тем, что один из отцов послал её матом, и мама, растерявшись, больше не могла с ними разговаривать.

В итоге она расплакалась и стала говорить, что она плохая мать, потому что совершенно бессильна перед хамством и не может защитить своего ребенка. Я заверила её, что она самая лучшая мама на свете, и с ней мне ничегошеньки не страшно.

Тогда папа пообещал пойти и лично разобраться со всеми обидчиками, а если понадобится, даже написать заявление в полицию. Мама стала его отговаривать, и мы все в слезах и соплях просидели на кухне часа два, решив, что мне всё-таки нужно перейти в другую школу.


А на следующий день прямо с утра и началось.

— Слышь, жирная, — Дубенко прижал меня плечом к стене. — Совсем что ли остатки мозгов потеряла? Ты чё там про нас родокам наплела? Кто тебя там насиловал?

— Я такого не говорила. Только про рваные джинсы.

— Я тебе устрою, блин, рваные джинсы. Вообще забудешь, как тебя зовут, выдра чокнутая. Совсем уже страх потеряла. Отсиделась в своей норе — выползла. Короче, готовься.

Тут же подвалил Зинкевич:

— Обещаю, тебе будет очень больно и стыдно, жирная. И если попробуешь хоть что-то вякнуть, то не сможешь забыть об этом, всю оставшуюся жизнь.

— Будешь просить прощения, ясно? — сказал Дубенко.

— Вымаливать! — сквозь зубы процедил Зинкевич.

— Готовься! — повторил Дубенко, и они ушли.


Случись такое раньше, до всей этой истории с рекой, я бы несомненно дико запаниковала и, возможно, умерла от страха ещё до окончания уроков, но, скорей всего, попросту ушла бы домой. Сказала, что разболелся живот или голова, легла в кровать и до конца учебного года больше в школе не появилась, а если бы мама настаивала, то сбежала бы гулять по улицам и торговым центрам, как это делали другие.

Теперь же, хоть я боялась Дубенко ничуть не меньше и думала о нём, не переставая, целых два урока, я вдруг поняла, что больше не могу о нем думать. В моей голове совершенно не осталось для него места. Столько всего было другого важного, волнительного и нерешенного, что Дубенко там уже никак не помещался. На долгое время он полностью исчез из моей жизни и с тех пор находился, где-то далеко в прошлом, куда возврата больше не было.