Вирджиния Эндрюс - Врата рая

ЛЮК, НАВЕРНОЕ, НАХОДИТСЯ СЕЙЧАС В ОКРУЖЕНИИ СОКУРСНИЦ, хорошеньких, здоровых, счастливых девушек… девушек, которые могут ходить и смеяться и веселиться с ним. Может быть, он задержался и не приехал навестить меня потому, что ему было невыносимо видеть меня такой, какой я стала. Но я удивила бы его: я бы выглядела более сильной, более здоровой и я была бы более здоровой…

Когда я думала о нем, я обняла себя руками, воображая, что он возле меня, накручивает на свои пальцы мои волосы, его глаза почти касаются моих, когда мы призывно глядим друг на друга и испытываем страшные мучения от взаимного желания и в то же время от запрета на любовь…

Такие мысли о нем согрели мое тело, и оно вновь почувствовало в себе жизнь. Я рассудила, что если призванный моим воображением облик любящего меня Люка произвел на меня такое прекрасное воздействие, то, конечно, не все так уж плохо. Рядом с Люком я выкручусь из этой трагедии…

Я обвела взглядом свою пустую комнату. Мне были слышны голоса людей, ходивших на нижнем этаже. Дверь в комнату была закрыта. Порыв ветра просвистел через полоски шторы. Затем все снова затихло.

О Люк, что могло удержать тебя, и ты не сдвинул горы, чтобы увидеть меня?..

Эта история является вымыслом.

Имена, характеры, места и события рождены воображением автора.

Любое сходство — совершенно случайно.

Сколько я себя помню, единственным человеком, с которым я могла поделиться сокровенными секретами, был Люк Кастил-младший. Я чувствовала, что живу только тогда, когда он находился рядом, и в глубине сердца знала, что и Люк испытывает то же самое, хотя никогда даже не осмеливался говорить об этом. Мне хотелось смотреть на него без конца, глядеть не отрываясь в его мягкие темно-сапфировые глаза и говорить ему о своих чувствах. Но такие слова были запретными: Люк являлся моим сводным братом.

Однако все же существовал один путь, позволявший нам смотреть друг на друга, не вызывая чувства неловкости или опасения, что кто-то обнаружит наш секрет. Это было тогда, когда я рисовала его. Он всегда охотно мне позировал. Пользуясь правом художника, я могла разглядывать через разделявший нас мольберт его бронзовое, превосходно очерченное мужественное лицо, непокорные пряди черных волос, падавшие на лоб.

У Люка были волосы моей тети Фанни, а темно-синие глаза и правильный нос моего отца. Очертания рта и острый гладкий подбородок свидетельствовали о внутренней силе. Я не могла не видеть явного сходства с моим отцом и даже со мной. У него была такая же высокая худощавая фигура, как и у моего папы, и он так же развертывал назад свои плечи. Это сходство всегда огорчало меня, так как напоминало, что Люк мой сводный брат и, более того, мой незаконный брат, рожденный в результате вихря нескромной страсти между папой и тетей Фанни, сестрой моей матери, — события, о котором, как мы все понимали, лучше всего забыть.

Мы оба старались перешагнуть через это, упрятать в забвении прошлого, хотя знали, что в Уиннерроу шепчутся и сплетничают по нашему поводу. Мое семейство, самое значительное в городе, в действительности было весьма странным. Люк-младший проживал со своей матерью, дважды побывавшей замужем: первый ее муж был намного старше ее и умер, второй — намного ее моложе и который развелся с ней.

Все в Уиннерроу помнили судебное разбирательство по поводу опекунства над сводным братом мамы и тети Фанни по имени Дрейк, после того как их отец Люк и его новая жена погибли в автомобильной катастрофе. Дрейку в то время было всего около пяти лет. Спор был решен вне суда. Мама получила опекунство, а тетя Фанни большое количество денег. Дрейку страшно не нравилось, когда ему напоминали об этом, и он не раз вступал в драку в школе, когда кто-либо из мальчишек дразнил его, что «его купили за деньги». Мать говорила, что у Дрейка вспыльчивый характер ее отца. Он был красив, с хорошо развитой мускулатурой, имел спортивную фигуру, ясный ум и отличался решительностью. В настоящее время он заканчивал Гарвардский колледж бизнеса. Хотя на самом деле Дрейк был моим дядей, я всегда думала о нем как о старшем брате. Мама и папа воспитывали его как своего сына.

Почти каждый в Уиннерроу знал о моей маме все: что она родилась и росла в Уиллисе, что ее мать умерла во время родов, что большую часть своей молодости она жила в лачуге и как затем уехала к богатой семье своей матери Таттертонов.

Она жила в Фартинггейл-Мэноре, или «Фарти», как мама его называла, когда мне удавалось упросить ее рассказать о нем, что было крайне редко.

Однако Люк и я говорили о нем часто.

Фартинггейл-Мэнор в нашем воображении рисовался величественным, волшебным и одновременно зловещим местом. Замок полный секретов, некоторые из которых, мы не сомневались, должны были быть связаны с нами. В Фарти продолжал жить таинственный Тони Таттертон, женатый когда-то на моей прабабушке и все еще заправляющий мощной империей «Таттертон той», теперь лишь слегка ассоциированной с нашей фабрикой «Уиллис той». По причинам, которые мать не хотела объяснять, она отказывалась иметь с Тони какие-либо дела, хотя он никогда не забывал направлять нам поздравительные открытки по случаю чьего-либо дня рождения или Рождества. На каждый день моего рождения он присылал мне куклы, и мать позволила мне сохранить их. Изысканные маленькие китайские куколки с длинными прямыми черными волосами, куклы из Голландии, Норвегии и Ирландии в ярких костюмах и с прекрасными светящимися личиками.

Люк и я хотели побольше узнать о Тони Таттертоне и Фарти. Дрейка это тоже очень интересовало, хотя говорил он об этом редко. Если бы только наш дом Хасбрук-хаус был таким же открытым и откровенным относительно прошлого нашей семьи, каким он бывал в праздничные дни, когда друзья мамы и папы и члены их семей свободно бродили по нему. Нас мучило много вопросов. Что окончательно привело моих родителей снова сюда, заставив покинуть богатый, расточительный мир Фартинггейл-Мэнора? Почему моя мать так сильно хотела вернуться в Уиннерроу, где на нее смотрели как на существо более низкого происхождения, на том лишь основании, что она выросла в семье Кастилов из Уиллиса? Даже работая здесь учительницей, она не была полностью принята богатыми чопорными жителями городка.

Так много секретов витало вокруг нас, оседая как старая паутина в уголках нашего сознания! У меня было постоянное ощущение, что мне должны были что-то сказать относительно меня самой. Но никто ничего не говорил: ни мать, ни отец, ни дядя Дрейк. Это «что-то» я чувствовала в молчании, которое периодически повисало между моими родителями или между ними и мной.

Я многое бы отдала, если бы, подойдя к чистому холсту и взяв кисть, могла вытянуть правду из него. Может быть, именно поэтому я всегда была одержима рисованием. Редкий день я проводила без любимого занятия. Это было необходимо мне, как дыхание.

— О нет! — воскликнул Дрейк, подойдя ко мне сзади, так, что я его даже не заметила, целиком поглощенная рисованием. — Только не очередная картина Фартинггейл-Мэнора с Люком-младшим, глазеющим из окна на бегущие облака. — Дрейк закатил глаза и сделал вид, что теряет сознание.

Люк быстро поднялся и снова сел, откинув со лба пряди непослушных волос. Всякий раз, попав в неловкое положение или выйдя из себя, он неизменно обращался к своим волосам. Я медленно повернулась, намереваясь сердито нахмуриться, как это обычно делала моя и Люка учительница английского языка мисс Марблетон, когда кто-нибудь плохо вел себя или начинал говорить не вовремя. Но лицо Дрейка освещала шаловливая улыбка, а его черные как уголь глаза блестели подобно двум покрытым росой камням. Я не смогла заставить себя разозлиться на него. Юноша был очень красив, но как бы часто он ни брился, все равно производил впечатление вечно небритого. Моя мать, ласково проводя рукой по его щекам, всегда говорила, чтобы он сбрил эти иглы дикобраза.

— Дрейк, — проговорила я мягко, умоляя его не произносить больше ничего, что могло бы поставить в неловкое положение Люка и меня.

— Но это же правда, Энни, не так ли? — настаивал Дрейк. — Ты, должно быть, уже сделала с полдюжины подобных картин. Люк в Фарти. А ведь он даже не был там никогда!

Юноша повысил голос с явным намерением подчеркнуть, что сам-то он был там. Я наклонила голову набок, как это делала моя мать, когда ее что-то внезапно осеняло. Не ревнует ли Дрейк, что я использую Люка в качестве модели для своих картин? Мне никогда не приходило в голову попросить его позировать мне, потому что тот редко сидел спокойно.

— Мои картины Фарти никогда не бывают одинаковыми, — крикнула я, защищаясь. — И как они могут быть одинаковыми? Я их пишу исключительно за счет своего воображения и тех отрывочных сведений, которые мне удалось получить в разное время от папы и мамы.

— Ты воображаешь, что любой может сделать это? — заметил Люк, не отрывая глаз от учебника по английской литературе.

Улыбка на лице Дрейка расплылась еще шире.

— Что я слышу? Великий Будда заговорил! — Его глаза засияли от удовольствия. Всякий раз, когда ему удавалось своими насмешками нарушить спокойствие Люка, он был счастлив.

— Дрейк, пожалуйста. Я теряю свой настрой, — взмолилась я. — А художник должен поймать какое-то мгновение и удерживать его, как птенца, — нежно, но крепко.

Я не собиралась говорить столь высокопарно, но для меня не было ничего хуже ссор Люка и Дрейка.

Мои умоляющие взгляды и просьбы возымели действие. Лицо Дрейка смягчилось. Он вновь повернулся ко мне, в его позе уже не чувствовалось напряженности. Мать часто говорила, что Дрейк ходил по Уиннерроу с гордостью, как всякий член семейства Кастил. Учитывая, что он был ростом шесть футов и два дюйма, имел широкие плечи, тонкую талию и мускулистые руки, это нетрудно было себе представить.