Елена Катасонова - Возвращаясь к себе

— Эй, ребята, идите к нам!

— Им и без нас хорошо. Видишь, влюбленные…

Что сказала эта красивая женщина? Влюбленные? Разве они влюблены? Ведь это же просто Димка! Ну да, он, конечно, ей нравится…

Официант во фраке выносит круглый высокий столик, раскрывает разноцветный зонт. На столике вино и фужеры.

— Выпьем?

— Что ты… Наверное, страшно дорого.

— Узнаем. Постой здесь минутку.

Дима уверенно идет к официанту, односложно спрашивает, приглашающе машет Лене рукой. В фужерах вино, на блюдце орешки. Сколько он заплатил? Спрашивать не полагается. Но Димка… Какой же он молодец!

Он и сам себя таким чувствует.

— Еще раз — с Новым годом! Выпьем на брудершафт?

— Разве мы не на ты? — смеется Лена.

— Ну тогда я просто так тебя поцелую, без брудершафта.

Впервые в жизни мужские губы касаются ее губ. Дима целует бережно, осторожно. Лена, затаив дыхание, неумело ему отвечает. Какой сказочный, фантастический Новый год!

— Хочешь, я открою тебе свою самую главную тайну? — задохнувшись от поцелуя, отрывается от нее Дима.

— Хочу.

— Ты только не смейся, ладно?

— Договорились.

— Я, знаешь, пишу стихи, — запинаясь от волнения, застенчиво признается Дима. — Давно, с пятого класса. Потому и пошел в литературный кружок.

— Что же тут смешного? Почитаешь?

— Да. «Весной, в далекой стороне…» — начинает Дима.

Прикрыв глаза, отрешенно глядя вдаль, нараспев, он читает свои стихи. Смолкнув, с опасливой надеждой смотрит на Лену.

— По-моему, хорошо, — задумчиво говорит она.

— Я боюсь повторения. А вдруг эпигонство?

— Нет, твое. Я ведь много знаю стихов, могу, мне кажется, сравнивать.

— Ты только никому не рассказывай.

— Ты, Димка, как маленький. Чего тут стесняться? Наоборот, этим можно гордиться.

— Гордиться…

«Непонятен…» Знаешь, кто это пишет? Ахмадулина! О поэтах. Нет, конечно, я не поэт… Ну, словом, о тех, кто сочиняет стихи. Сейчас поэзия не в чести — просто не верится, что в шестидесятых собирала полный зал Политехнического, вообще полные залы. Не в чести настоящая литература, искусство. Народ жаждет попсы и бандитских историй.

Лена покосилась на Димку.

— Но ведь не все этого жаждут, — решилась возразить она. — Вот я, например…

— Ты не в счет.

— И я ценю поэзию выше прозы: в коротком стихотворении можно выразить чувства и мысли большого романа.

— Да, верно, — согласился польщенный Димка. — Мне это как-то в голову не приходило. Но когда что-то особенно меня поражает, в голове или… не знаю где, в душе, наверное, возникают стихи.

Они умолкают, смотрят на елку. Вернулась в кабачок веселая, разбитная компания, унес столик строгий официант во фраке, перестал сыпать снег и задул ветер. Закачались на елке флажки, закружилась у ног поземка.

— Холодно, — поежилась Лена.

— А говорила, что не замерзнем, — поддразнил ее Дима. — Никогда не говори «никогда». — Он обнял ее за плечи. — Пошли к Косте?

— Пошли.

— Можно, я еще раз тебя поцелую?

Не дожидаясь ответа, Дима целует Лену томительно медленно, разжимая языком ее послушные губы. Кружится голова — от вина, что ли, — у Лены слабеют ноги. Страшно и радостно. Наконец-то она — как все.

— А-а-а, гулены! — шумно встречает их Костя. — Замерзли?.. А мы тут без вас дали клятву — можно сказать, на крови.

Костя высокий — на голову выше всех, — худой, длинноногий.

Прямые, до плеч, русые волосы стягивает разноцветный витой шнурок, коричневый пушистый свитер свободно падает с угловатых плеч, вытертые синие джинсы, как влитые, облегают стройные бедра.

В комнате полумрак, мерцает огоньками маленькая, в углу, елка. Чуть покачиваясь, тесно прижавшись друг к другу, танцуют Аля со Славой; Настя, девушка Кости, такая же высокая, тонкая, в таких же, как у Кости, обтягивающих бедра джинсах, вытянув стройные ноги, полулежит на диване.

— Что за клятва? — живо интересуется Дима.

Настя встает, уходит в кухню, приносит, на правах хозяйки, пришедшим с мороза чай.

— Пейте. Замерзли? Проголодались?

— Нет! — дружно отвечают Лена с Димой и зверем набрасываются на бутерброды.

— Значит, так. — Длинным указательным пальцем Костя поправляет сползающие на нос очки в металлической тонкой оправе. — Властям, как я понимаю, выгодно держать народ в темноте. Ну, не совсем, разумеется — какое-никакое образование все же необходимо, — но очень хочется, чтобы народ был проще, глупее, примитивнее. И главный у властей рычаг — телевизор.

Лишь сейчас замечает Лена, что никакой «голубой экран» в этом доме не светится и не светился. Всего на пять минут включил его Костя — послушать куранты — и сразу выключил.

— Независимые каналы давным-давно придушили, интеллектуальных программ — кот наплакал, с утра до ночи какие-то идиотские ток-шоу, сериалы, откровения дураков. Иногда прямо оторопь берет: как они могут, наши «уважаемые россияне», как говаривал незабвенный Ельцин, так бесстыдно, до трусиков, разнагишаться?

Костя ходит по комнате, взмахивая руками — комната ему явно мала, — и философствует. Музыка смолкла, Аня со Славой тоже сидят на диване и внимательно слушают.

— Костик, ты повторяешься, — роняет лаконичную фразу Настя.

— Ведь их же здесь не было, — оправдывается Костя.

— Брэк! — прекращает спор Дима. — Так в чем суть? — любопытствует он. — В чем суть вашей великой клятвы?

— Не вашей, а нашей. — Костя снова поправляет очки указательным пальцем. — Мы не позволим больше нами манипулировать! Мы исключаем телевизор из круга нашего общения. Ведь он — как наркотик: человек привыкает его смотреть. Раздражается, злится, а смотрит. Понимает, что глупость, но каждый вечер, как нанятой, нажимает и нажимает кнопки. Сколько времени этот гад сжирает!

— А как же новости? — тревожится Лена.

Но Костя, похоже, продумал все.

— Для новостей имеется радио, — ни на минуту не задумывается он. — Слушаешь и делаешь что-то — например, собираешься в школу или там в магазин. Радио жизнь не останавливает, «картинка» же деспотична: претендует, чтобы на нее смотрели!

— Но есть аналитические программы, — не сдается Лена.

— Да нет там никакого анализа! — в возмущении разворачивается к ней Костя. — Есть едва прикрытая пропаганда! И кстати, нет ничего такого, чего бы ты не понял сам.

— Ну, не знаю… — тянет Лена.

— Слишком радикально, — поддерживает ее Дима.

— Так ты против? — возмущается Костя.

— Тихо, тихо, я — за, — смеется Дима. — Хотя бы потому, что я этот ваш телик и так не смотрю. Почти.

— И я, — подхватывает Лена.

И здесь они заодно!

— В таком случае, — склоняется к ней Костя, — позвольте вас пригласить.

Слава уже включил музыку. Лена с Костей покачиваются в медленном танце, Дима галантно приглашает Настю. И все время, пока обе пары танцуют, Лена чувствует на себе Димин взгляд — он смотрит на нее и задумчиво улыбается. О чем он думает? А может, сочиняет стихи и его улыбка не имеет к ней отношения?

Незаметно пролетает ночь. На рассвете все начинают прощаться, с трудом умещаясь в тесной передней старой пятиэтажки.

— Очень рад знакомству, — склоняется к Лениной руке Костя.

— Я тоже, — отвечает она.

На улице белоснежно и тихо. В троллейбусе — никого.

— Обязательно провожу, — настаивает Дима.

— Но это же край света, — убеждает его Лена.

— Все равно!

Они чуть не ссорятся.

— Ты просто не представляешь, как далеко я живу.

— Еще как представляю. — Дима поворачивает Лену к себе, смотрит на нее очень серьезно. — Ты разве не понимаешь? Мне не хочется с тобой расставаться, вот в чем дело.

— Рано или поздно придется, — улыбается Лена.

— Тогда лучше поздно! — прижимает ее к себе Дима.

— А ты не замерзнешь? — сдается Лена.

— Ни в жизнь!

Через всю Москву едут они к ее дому. Дима читает стихи — свои и чужие, — Лена рассказывает о колледже, юных учениках, для которых она — представляешь? — преподаватель, говорит даже о маме. Ей вообще хочется, чтобы Дима знал о ней все; как-то сразу, вдруг, она понимает, как сильно о нем соскучилась — с тех давних прогулок у моря.

— Вот и мой дом.

— Нет, — качает головой Дима. — Провожу до самой квартиры. Не пущу тебя одну в лифт.

— Насмотрелся криминальной хроники? — подначивает его Лена. — Вот оно, пагубное влияние телевидения!

— Знание — сила, — смущенно оправдывается Дима. — Нельзя так уж все отрицать! Одно дело — идиотские сериалы, другое — серьезная информация.

— Ага, — ловит его на слове Лена. — Значит, все-таки краем глаза будешь поглядывать? Ах ты клятвопреступник!

— Так ведь родители смотрят, — смеется Дима. — Хочу, не хочу, все равно что-то услышу. А Костька — известный, патентованный экстремист.

Мелькают на табло огни этажей — с самого верха спускается лифт. Из лифта вываливается огромный детина.

— О-о-о, старая знакомая! С Новым годом! Пушистая шапка, золотые коронки, весело блестят плутоватые, с прожилочками, глаза.

— С Новым годом, — в два голоса отвечают Лена с Димой.

— Ага, послушалась, — подмигивает Лене детина и объясняет Диме: — Говорил же я вашей девушке: «Одной в лифте ездить небезопасно». Теперь я спокоен: девушка под надежной охраной.