– Мама, он окончил МГУ! – пыталась Катерина приводить понятные маме аргументы.

– Это прекрасно, – соглашалась мама. – Но почему он не остался в Москве? И кем он будет через пять лет? Все в палатках ночевать? Сейчас такие обстоятельства, что в ближайшие годы нормально жить будут юристы, экономисты, а не учителя и не геологи. Может быть, это и несправедливо, и неправильно, но это так. И где вы будете жить? Нам зять в дом не нужен, уж извини. Мы готовы помогать тебе, но не твоему мужу.

Папа помалкивал, соглашаясь. Он всегда соглашался с энергичной и умеющей подобрать нужные слова мамой. Он-то знал по опыту, что в таких вопросах мама всегда оказывается права. Катерина это тоже поняла, но гораздо позже. Теперь все эти мальчики, которые были «из ее круга», стали известными в городе адвокатами, мамины аспиранты, забросив науку, ушли в банки и консалтинговые фирмы и уже ворочали большими деньгами. Они строили коттеджи в загородных поселках и летали отдыхать на далекие острова, названия которых звучали как музыка. Их дети учились в частных школах и вместо продленки занимались верховой ездой. А их жены гордились своими мужьями, как призовыми лошадьми, и были не прочь прихвастнуть их успехами при любом удобном случае.

– Мужчина должен идти вперед, – говорила мама. – Ты это поймешь, но позднее. Иначе он перестает развиваться как личность.

Папа опять кивал. А Олег старался пореже заходить к тестю и теще, изобретая разные предлоги. И к этому все быстро привыкли.

Катерина тоже поначалу очень рассчитывала, что Олег будет «идти вперед». Вот закончит юридический, куда поступил по ее настоянию, потом поменяет работу, а папа поможет. И он тоже станет востребованным и известным, а она будет им гордиться, сравнивать с другими, «из их круга» – и гордиться. Не вышло. Еще один диплом Олег получил, но работу не поменял и продолжал работать «по специальности», мотался по командировкам и возвращался домой, пропахший чужими странными запахами, совершенно не похожими на дорогой парфюм ее нынешних знакомых. К тому же старые студенческие компании, в которых он блистал бардовскими песнями и остроумными шутками, давно распались, а новые компании у них были разные, там блистали другие и совсем другими талантами.

Так что Светка права – дело не в деньгах. Просто они стали чужими людьми. Разными. Они развивались не параллельно, а в разные стороны. Вернее, она развивалась и шла вперед, у нее имя и престижная работа, позволяющая заводить нужные контакты. А он остался стоять на месте. «А кем работает ваш супруг?» – интересовались иногда у Катерины. И когда она отвечала, что геологом, изумлялись так, как будто она сказала – стриптизером. Хотя нет, в этом случае удивлялись бы меньше: стриптизеров сейчас, похоже, куда больше, чем геологов, и живут они не в пример лучше. А геологи, чертежники, слесари, электрики, повара, школьные учителя и музейные работники вроде снежного человека – кто-то где-то его видел, но мельком. Во всяком случае, в последнее время о них мало что слышно. И вот надо же – живой геолог, кто бы мог подумать. Да еще Катин муж, то есть приближен к «нашему кругу», как мило!

Но объяснять все это Светке Катерина, конечно же, не собиралась. Во-первых, потому что не любила изливать душу перед посторонними, а во-вторых… Она, если честно, и сама еще не совсем сформулировала себя, зачем уж ей так приспичило разводиться. Никто из «ее круга» на горизонте даже не маячил, муж, положа руку на сердце, был вполне среднестатистический, бывает и хуже. Но ведь и лучше бывает! А она, Катерина, достойна самого лучшего. «Л’Ореаль – ведь вы этого достойны!» – тут же услужливо пропела в голове тетенька из рекламы. Опять вышло глупо. Но в любом случае она в отличие от Светки, которая там наверняка заливается слезами, оплакивая свою неудавшуюся семейную жизнь, сама решает, как ей поступать.

…Дашка повернулась на другой бок и что-то пробормотала. Катерина взглянула на часы – второй час. Вечер прошел гаже некуда. Но уже ничего не поделаешь, надо лечь спать, чтобы этот день поскорее закончился, – решила Катерина. И тут раздался стук в дверь. Она подскочила от испуга. За дверью стояла Светка в своем драгоценном – как его там? – жилете с рукавами. Глаза ее горели лихорадочным блеском.

– Ты чего? – осторожно спросила Катерина, впустив подругу.

– Давай мне объявление! – выпалила Светка. – Развод так развод! Лена говорит: «Чего ты, мама, греешься? Чем так жить, как вы с папой, лучше разъехаться на Северный и Южный полюсы». Этот придурок, оказывается, ее со своей нынешней знакомил. Это, говорит, тетя Снежана. Лена говорит – какая она мне, блин, тетя? Сама девчонка! Представляешь?! Я-то думала, что Лена ни о чем не догадывается, что ей до нас дела нет. А она меня жалеет. Меня! А чего меня жалеть? Что ли я не лучше всех?!

– Лучше, – шепотом вставила Катерина. – Мы с тобой лучше всех! Только не ори, Дарью разбудишь.

– Вот я и говорю! – не убавила звук Светка. – Найду себе мужика нормального – не замуж, так хоть в любовники! Это, между прочим, быстро. Да на раз! И чтоб он со мной по магазинам ходил! Я видела – ходят, за ручку, очень даже свободно. Я ему покажу идиотку! Развод он получит, а квартиру – черта с два! Пусть отваливает к своей тете Снежане, дал же Бог имечко! Подавай объявление, еще посмотрим! И напиши там: девяносто – шестьдесят – девяносто!

– Что, правда? – невежливо усомнилась Катерина.

– Ха! Если постараться, пятьдесят девять можно сделать, – с гордостью подтвердила Светка. И даже немного успокоилась.

Василий любил ночные смены. Колесить по спящему городу было гораздо приятнее, чем днем изнывать в пробках. К тому же днем в магазинах все нервные, все торопятся – и товароведы, и грузчики. Ночью, правда, грузчиков и вовсе не было, поэтому мужики из гаража собачились с начальником смены, когда он ставил их в ночную смену. А Василий считал, что не переломится, если и выставит из машины на порог десяток коробок с творогом и сметаной. Да и работы в ночную смену было не особенно много: маленькие магазины по ночам товар не принимали, так что в путевом листе значились два супермаркета, в одном три филиала, в другом – шесть, ну так ведь и улицы пустые, ни светофоров тебе, ни гаишников – красота. Он даже дружески подмигивал фарами водителям грейдеров, самосвалов и прочей снегоуборочной техники – до того у него было хорошее настроение. Как ни крути, и он, и эти ребята делают важное дело: утром горожане поедут на работу по расчищенным дорогам, а перед работой смогут купить в магазине свежий кефир или сырок. Он и сам всегда покупал, если, конечно, в отпуске был или в отгулах, продукцию только родного молокозавода; не потому что такой уж патриот, а просто – вкуснее. А если еще повезет пересечься у магазина с «зилком» с хлебобулочного комбината!..

Сегодня ему как раз повезло, и буханка свежайшего черного с тмином благоухала на всю кабину. Он специально положил ее рядышком на переднее сиденье и приоткрыл газету, и теперь от сытного хлебного запаха у него было тепло на душе. И руке, которой он изредка поглаживал буханку, тоже было тепло и приятно. Пожалуй, он и домой ее привезет теплой, если сунуть под куртку и если мужики подбросят до дома – работу на сегодня он закончил. А времени еще – полпятого. Тогда его ждет вкуснейший завтрак – горячий и сладкий-пресладкий чай с молоком, еще теплый черный хлеб с толстыми кусками докторской колбасы. А потом – спать. Выспится – надо будет дома прибрать, запустил он это дело, укоризненно посмотрел сам на себя в зеркало Василий. На Димку все равно надежды никакой.

Думать про Димку не хотелось. Наверняка опять припас какой-нибудь сюрпризик. Хотя сколько можно! Еще на той неделе он ходил в техникум объясняться с директором и Христом-Богом просил не выгонять парня. Да, не учится, да, бездельник, и прогуливает – но ведь пропадет! Ему семнадцать всего, подержите еще год, может, в армию сразу заберут – а уж там ему мозги вправят! В это Василий свято верил – ему же самому в свое время вправили за милую душу. И шоферить он в армии научился – считай, на всю жизнь профессия. Директор хмурился, крутил головой, но потом сказал, что «так и быть, но в последний раз», и Василий помчался домой обрадовать сына. Но Димка отнесся к известию о своем спасении равнодушно, сообщив отцу, что «горбатиться на заводе на чужого дядю» он все равно не намерен, так что ему по барабану, дадут ему диплом или нет. Главной задачей на ближайший год Дмитрий Васильевич считал следующее: «клево оттянуться на гражданке, пока в армию не замели». Он и оттягивался, усердно и с огоньком.

Усилием воли Василий заставил себя не думать о Димке, успеется еще с этой головной болью. А ведь настроение было такое хорошее… Что он хотел-то? Ах да – прибраться. Он любил порядок в доме, когда чистота и у каждой вещи свое место. Он совершенно согласен с певицей Долиной, которая пела, что «главней всего погода в доме, а остальное – ерунда». Когда дома порядок, то и на душе порядок – этого правила Василий придерживался неукоснительно. А как он страдал, когда у него была еще «нормальная семья» и за порядок в доме как бы отвечала жена! Василий передернулся от отвращения, вспомнив, как валялись по всей квартире груды одежды, чистой и нестираной вперемешку, поломанные Димкины игрушки и всевозможный хлам, и никогда ничего невозможно было найти, зато на телевизоре мог лежать кусок подсохшего мыла, а на кухонном столе – колготки. Посуда тоже мылась раз в день – когда он приходил с работы, забрав по дороге Димку из садика и разогнав с собственной кухни подружек и собутыльников жены. Это ладно, если она просто ныла и шла спать, а то ведь и скандалить, бывало, затевалась! Димка скулил, вис у него на руках, умоляя «не сердиться на мамочку», а если разгоравшийся скандал погасить не удавалось, то прятался в угол за спинку кресла и там сидел тихо, как мышонок, пока все не смолкало. Сына было жаль до слез, ведь и женился-то он на этой шалаве – и тогда было понятно, что шалава! – только потому, что она забеременела. И Василий терпел такую жизнь, пока Димка не пошел в первый класс. На первое же родительское собрание в начале первой четверти его дорогая супруга явилась под мухой, было неприятное объяснение с пожилой интеллигентной Димкиной учительницей, и уж тут терпение Василия лопнуло, и он выгнал ее к чертовой матери. Точнее, к ее собственной мамаше, с которой они вместе с тех пор и завивали горе веревочкой. Впрочем, бывшая теща несколько лет назад умерла, и жене никто больше не мешал жить так, как заблагорассудится, и Василий ею не особенно интересовался.