— Да, конечно, имеете, — кивнула Алена, поднимая лицо и отводя взгляд в сторону, — только никаких особых отношений вовсе нет. Ну, мы в кино были несколько раз, в кафе ходили и в ресторан, гуляли, катались по городу. И все. С ним интересно. Он так много знает, просто ходячая энциклопедия. Андрей Николаевич много ездил по миру и очень интересно, своеобразно и красочно рассказывает о своих поездках. С юмором у него все в порядке, анекдоты и прибаутки из него сыпятся, как из рога изобилия.

— Понятно. Тебе с ним весело и интересно. Только хотелось бы тебя предупредить, что он уже взрослый мужчина. На девушек он смотрит не только как на приятных собеседниц. Ты должна понимать, что…

— Я понимаю, — торопливо перебила его Алена, — я, честное слово, все понимаю. Мы с Андреем Николаевичем буквально вчера обо всем поговорили откровенно. Он признался, что я ему нравлюсь, а я сказала, что тоже ему симпатизирую. Но влюблена я в другого. В общем, мы решили, что просто останемся друзьями. Я пойду, ладно? Если Вам что-нибудь понадобится, позвоните.

Она выскользнула из комнаты, оставив его в раздумье и растерянности. «…Но влюблена я в другого». Как это понимать? Кто этот другой? Час от часу не легче!

А Алена, закрывшись в своей комнате, плюхнулась на кровать, зарылась в подушки. Это же надо быть такой дурочкой, чтобы так безнадежно, так отчаянно и так глупо влюбиться в собственного хозяина. Кто он, и кто она. Между ними пропасть. К тому же, в его глазах она недалекая, глупая девчонка. И примитивная как… как валенок. Ему, конечно же, нравятся женщины эффектные, аристократические, утонченные и изысканные. Женщины его круга, к которым ей никогда не принадлежать. И она дала волю давно копившимся слезам отчаяния.

Глава 16

Вернувшись несколькими днями спустя, поздно вечером, после очередного трудового дня, он неожиданно встретил в холле Алену. Похоже, она ждала его.

— Добрый вечер, Вячеслав Вадимыч. Мне надо поговорить с Вами. Это очень срочно.

— Пройдем в мой кабинет.

Они вошли в кабинет.

— Садись и выкладывай свое дело.

Она села в кресло напротив него. Уставила сосредоточенный взгляд в темное окно. Он терпеливо ждал, глядя в ее невозможно родное лицо. Как он соскучился по ней! Не выразить словами его тоску и боль.

Наконец, она перевела свой взгляд на него и, глядя прямо в его глаза, отчетливо произнесла:

— Вячеслав Вадимович, не так давно Вы мне предлагали деньги за то, чтобы я вступила с Вами в интимные отношения. Я подумала… Я согласна, если Вы еще не передумали. Хоть сейчас. Но деньги мне нужны будут уже завтра.

— Что случилось?

— Мне очень нужны деньги. Много.

— Я это понял. Зачем?

— Какая Вам разница? Просто надо и все.

— Ну, хорошо. Сколько тебе надо?

— Восемь тысяч долларов.

Он встал, подошел к сейфу, набрал код, открыл его. Отсчитал от пачки и положил перед ней стопку зеленых купюр.

— Здесь ровно восемь тысяч. Возьми.

Она неловко взяла их, спросила, помедлив:

— Мне к Вам …сегодня прийти?

— Не надо ко мне приходить. Ни сегодня, ни завтра. Я милостыню любовью у девушек не беру. А деньги… Что-то случилось с твоей сестрой или с ее детьми, ведь так?

— Да. Младшему Валиному сыну Степе требуется срочная операция на сердце. Как недавно выяснилось, у него оказался врожденный порог сердца. Это только сейчас врачи определили, после неожиданного сердечного приступа. Операции делают и бесплатно, но там очередь. А дело срочное.

— Деньги я даю не тебе, а твоей сестре и ее сыну. Спокойной ночи.

— Спасибо вам, Вячеслав Вадимович. Вы хороший человек. Вы… Я этого никогда не забуду. Спокойной ночи.

Когда он, лежа в постели, уже засыпал, в темноте кто-то тихо шепнул ему в ухо: «Ну, ты и дурак. Сама принесла себя на блюдечке с голубой каемочкой, а ты…». Он улыбнулся в темноту и сказал вслух: «Конечно дурак. Кретин. Причем, полнейший». Повернулся на правый бок, свернулся калачиком, как любил делать в детстве, и крепко заснул.

…………………

Третий день как ему все не в радость, все валится из рук. Она уехала, улетела в свой Называевск. Повезла деньги на операцию. Вчера звонила уже из кардиологической клиники. Степке проводят обследование, берут анализы. Примерно через неделю обещали прооперировать. Валя тоже в клинике, но завтра уедет домой, за Валеркой пока присматривают соседи, но надолго его одного не оставишь. Со Степкой все дооперационное и послеоперационное время будет находиться Алена. Еще раз благодарила его за деньги. Он недослушал, прервал: Степка вырастет, сам спасибо скажет, если посчитает нужным. В конце разговора потребовал в категоричной форме, чтобы она держала его в курсе событий, и если возникнет необходимость, немедленно обращалась к нему за помощью. Все, что в его силах, он сделает.

И опять затосковал. Он и раньше видел ее не часто и не подолгу, но всегда знал, что в любой момент может ее увидеть и услышать. А сейчас ее нет в доме, нет вообще, в Москве, и, значит, увидеть ее он сможет не скоро. Хотя, почему нет, собственно говоря? Омск — не край света, доехать до него из Москвы даже своим ходом — пара пустяков. Вот переделает все срочные дела и поедет.

Поехать получилось только через неделю. Он весь извелся, издергался. Но когда, наконец, приехал и, преодолев препоны в виде толстой тетки в белом халате, грудью вставшей перед незнакомцем, желающим незаконно проникнуть на территорию клиники, с радостным нетерпением вошел в палату в накинутом сверху белом халате, который услужливо накинула та же тетка в обмен на хрустящую купюру, встретился с ее глазами, вспыхнувшими ответной радостью, его восторгу не было предела.

— Как тут наш герой?

— Его вчера прооперировали. Он сейчас в реанимации. К нему никого не пускают. Но хирург сказал, что все в порядке: операция прошла успешно и первые послеоперационные сутки, самые тяжелые, показали, что организм успешно справляется со стрессом. А мне пока разрешили поухаживать за другими детишками, что лежат в этой палате. Многих привезли издалека, родители не в состоянии находиться постоянно с ними рядом.

Вячеслав Вадимович огляделся. Палата шестиместная, пять коек из них заняты мальчишками семи-двенадцати лет, шестая, Степкина, пока пустует.

— Как дела, орлы?! Чего кислые такие?

— Скучно, — ответил мальчишка постарше остальных, — попробуйте полежать здесь месяца два, тогда сами поймете. Читать неохота, надоело, а больше делать нечего.

Вячеслав Вадимович с Аленой вышли в коридор. Он с нежностью посмотрел в ее бледное осунувшееся лицо с синими кругами под глазами.

— Как ты? У тебя усталый вид. Похоже, намучилась тут, испереживалась.

— Я не спала сутки. Так переволновалась вчера за Степку, пока шла операция, что потом никак не могла уснуть. Просидела всю ночь здесь, в коридоре, чтобы не мешать мальчишкам спать. Жалко их, совсем дети и уже столько довелось пережить за свои короткие жизни. Им здесь действительно очень скучно, ждут — не дождутся, когда их домой отпустят. А ждать надо долго. Они все уже прооперированы, но еще несколько недель идет адаптационный период. Тут насмотришься такого, что сердце кровью обольется.

— То, что скучно, это ерунда. Это мы мигом поправим. Где тут заведующий отделением? Проводи меня к нему.

К вечеру следующего дня палата преобразилась. Степкину пустующую кровать убрали, расставили кровати посвободнее. На стене — большой плазменный телевизор. На окнах вместо застиранных тряпок полувековой давности, обозначающих занавески, появились шикарные шторы. На подоконниках — цветы в красивых кашпо. Всем мальчишкам были вручена целая куча разнообразных электронных игрушек. В обед всем ребятам на десерт дали фрукты, конфеты и пирожное. Для Степки была подготовлена отдельная комфортабельная палата с телевизором и телефоном, в которой поставили только две кровати — для самого Степки и для его тети. Сам заведующий отделением лично проверил все ли в палате хорошо устроено. Кто же мог предположить, что у мальчишки муж тети входит в число самых богатейших людей России, да к тому же еще и щедрый благотворитель. На счет клиники по его распоряжению в тот же день было перечислено столько денег, что хватит и на новое импортное оборудование, и на закупку медикаментов и на микроавтобус, о котором так грезило руководство.


Вечером, когда страсти немного улеглись, возбужденные ребята, наконец, угомонились, разошлись по своим палатам, и в коридоре наступила тишина, Вячеслав Вадимович сидел на кровати и смотрел на Алену, которая спала на другой кровати. Пусть спит, она совершенно измучилась. А он полюбуется на нее. На самую лучшую, самую прекрасную девушку на свете. Он смотрел долго, очень долго. Он потерял счет времени. Оно перестало существовать. Все в мире перестало иметь значение, кроме нее, спящей сейчас на кровати. Вдруг, веки ее дрогнули, она открыла глаза, и они встретились с его глазами. Они долго, не отрываясь, смотрели друг на друга.

— Иди ко мне, — тихо сказала она.

— Алена, что ты такое говоришь, — прошептал он, задохнувшись, — подумай…

— Иди ко мне, — повторила она, закрывая глаза…

……..

Для него началась совсем другая жизнь. Внешне все было то же самое. Но в действительности… В его настоящей жизни все совершенно изменилось. Все стало абсолютно иным. Вернее, изменился он сам и, следовательно, мир вокруг него. Если раньше мир был трехмерным, то теперь он стал четырех-, пяти-, шести-, семимерным. Как взрослый, трезвомыслящий человек он, конечно, понимал, что причина его качественно иного восприятия мира — его влюбленность, которая открыла глаза на многие вещи, другие заставила увидеть по-другому. Она осветила весь мир, озарила его, сделала краски яркими, людей красивыми, его терпеливым, снисходительным и великодушным. Это было как в детстве: деревья — большие, день — бесконечно длинный, мелкие детали — важные, все люди — умные и добрые, а ты — центр огромной вселенной, которая существует, пока существуешь ты сам. Он открыл в себе неожиданное качество: он, оказывается, очень умелый притворщик. Да-да. Он так умело притворялся на людях, что почти никто не заметил перемены в нем. Подчиненные по-прежнему трепетали перед ним, не понимая, что он теперь любит их всех, как родных детей. Андрей и Василий обсуждали с ним новые проекты, и он поддакивал и даже вносил иногда очень дельные уточнения, и они не заподозрили, что для него эти самые дела отошли далеко на задний план, уступив место самому главному, самому важному в его теперешней жизни — его любви. Он стал как двуликий: в нем прекрасно уживались и трезвомыслящий практик с элементами скептика, и величайший романтик. Ирина Аркадьевна каждый вечер почтительно докладывала состояние дел и давала полный отчет за каждую истраченную сотню, а он, слыша ее и даже планируя вслух, что еще необходимо сделать, думал в это время о ней, об Алене, о том, что она делает сейчас, о чем думает, мечтает, чего хочет. Иногда он смотрел на них на всех и жалел их. Ему было искренне жаль людей за их убогость, за слепоту, за то, что они не видят самого главного — этого удивительного огромного мира, не чувствует того, что чувствует он. А он чувствовал так много, так сильно, что иной раз ему хотелось то плакать, то смеяться от переполнявших его чувств. Конечно, такое не могло продолжаться бесконечно, он понимал это и тем более ценил и старался как можно лучше заполнить, запечатлеть в душе это удивительное состояние.