Эмманюэль Роблес - Венеция зимой

На аэродроме Марко Поло ее встречала Марта. Элен не успела пройти паспортный контроль, как увидела тетю через стекло в большом зале — все такую же стройную, изящную, моложавую и свежую, несмотря на ее пятьдесят пять лет. Марта взглядом искала племянницу среди прибывших. Наконец заметила и тихонько, словно заговорщица, помахала рукой. И сразу стало легче, исчезло ощущение, не покидавшее Элен со времени отъезда из Парижа, — будто она бежит, затравленная людьми, осуждающими ее. Марта улыбалась, и, увидев тетю издалека, молодая женщина почувствовала, что только эта улыбка и могла по-настоящему ее утешить. События прошлой недели глубоко потрясли Элен, и в полном отчаянии она позвонила Марте поздно ночью. Тетя тут же стала уговаривать ее приехать в Венецию, даже не вдаваясь в подробности драмы, о которой рассказала Элен, настаивая лишь на том, что племяннице лучше всего покинуть Париж, потому что опасно сейчас оставаться одной. И убедила Элен.

Пока они ждали багаж, Марта ни разу не упомянула об Андре и Ивонне Меррест, словно все уже было сказано во время ночного разговора по телефону. Ей хотелось нежно взять племянницу под руку, но от запаха гари, заполнившего зал, она почувствовала себя нехорошо и поспешно прижала к носу платок. Марта очень любила дочь своей младшей сестры и считала, что жизнь племянницы сложилась неудачно. Она украдкой поглядывала на Элен и с сожалением замечала на ее лице следы утомления и горечи после пережитого потрясения, от которого молодая женщина, конечно, оправится не скоро.

Они доехали на такси до Пьяццале Рома и остановились у пристани, откуда им предстояло добираться до собора Сан-Марко. Элен спросила (сразу она как-то об этом не подумала), как поживает Карло, муж Марты.

— Карло? Здоров, ждет тебя… Увидишь его вечером, когда он вернется из клуба.

Марта была невысокого роста, но хорошо сложена. На ее свежем, как у пастушки, лице сияли чудесные синие и чуть раскосые (как у Элен) глаза. Они почему-то приобретали лукавое выражение, когда Марта прищуривалась.

Они вышли из такси с чемоданами в руках и сели на катер. Элен смотрела, как мимо проплывали берега Большого канала. Впервые она приехала в Венецию зимой. Раньше Элен бывала здесь только в июне или сентябре. Сейчас воздух был напоен влагой, оседавшей на лице и пахнувшей морем. Не раз Андре предлагал провести здесь отпуск вместе с ним, однако в последний момент ему всегда что-нибудь мешало, а Элен никогда не подавала виду, что это ее огорчает.

У моста Риальто с ними поравнялась баржа, груженная цементом. Мужчина в черном клеенчатом плаще, стоявший у руля, повернул голову, и Элен показалось, что на нее смотрит Андре. Она зябко поежилась, подняла воротник плаща и удивилась, почувствовав к Андре какую-то неприязнь, словно, уехав далеко от него, осознала, как нелепо провела эти последние два года в Париже.

Карло и Марта Ризи уже лет пятнадцать живут на правом берегу около Кампо Сан-Паоло в довольно просторной, хотя и не очень удобной квартире на втором этаже обветшалого дома. Нижний этаж занимает супружеская пара: муж — каменщик и его жена Амалия — приходящая прислуга. По утрам она убирает у Ризи. Амалия энергичная, веселая женщина, она нередко словно подсмеивается над людьми. Приветливо поздоровавшись с Элен, Амалия ведет ее в скромно обставленную комнату, уже приготовленную для гостьи. Отсюда можно попасть в ванную только через спальню супругов Ризи. Чтобы хоть немного сгладить это неудобство, в комнате Элен стоит старомодный умывальник с тазом, кувшин для воды и ведро.

— Прости, что нет особого комфорта, — говорит Марта. — Но все-таки здесь тебе будет лучше, чем в гостинице. — Она вздыхает. — Как ни крути, а нам с Карло нужно когда-нибудь решиться и благоустроить эту комнату, только вот он все время грозится поменять квартиру…

Элен благодарит тетю, уверяет, что ей тут хорошо, и начинает разбирать чемоданы. Марта уходит, и в воцарившейся тишине Элен на какое-то время чувствует себя в безопасности, будто она оторвалась от всего вокруг, от своего прошлого, которое словно ушло от нее навсегда. А ведь только вчера Андре звонил ей и сказал, что непременно хочет ее увидеть и все объяснить, он надеялся, что Элен поймет его и будет к нему справедлива. Она согласилась встретиться с ним в конце недели в кафе на набережной Сен-Мишель, согласилась не только потому, что устала сопротивляться, но и потому, что у нее уже был билет в Венецию; она знала, что улетит туда, даже не простившись с Андре. Она не хотела ему говорить о своем отъезде. Узнай Андре правду, он мог бы приехать в аэропорт, стал бы убеждать ее в том, что страстно любит, попытался бы задержать, несмотря на происшедшую трагедию, видимо, воспринятую им лишь как неприятный эпизод, а ведь для Элен это было испытание, из-за которого она чуть не лишилась рассудка.

На стене ванной около зеркала, висящего над умывальником, сидит комар. Ни свет, ни присутствие Элен, видимо, его не пугают. У него перепончатые крылышки, длинные лапки в виде перевернутой буквы «у», и кажется, что он уткнулся носом в стену. С неожиданным для нее самой раздражением Элен сбивает комара полотенцем. Подбирает, кажется, еще живого — лапки у него вздрагивают, — бросает в унитаз и спускает воду. Потом замечает на стене крохотную каплю крови: с отвращением стирает пятнышко. Вдруг у Элен мелькает мысль: а что, если я забеременела? Да нет же, бояться нет оснований. Она становится под душ и до отказа открывает кран. Словно напор хлещущей воды может смыть все опасения.

Вернувшись в комнату, Элен бросает взгляд в окно, где за хаосом облаков над горизонтом неясным пятном угадывается заходящее солнце, Еще нет и пяти, и в сумерках Венеция похожа на какой-то огромный, рыжевато-ржавый цветок.

Лежа на кровати, Элен курит и смотрит на висящую напротив картину, изображающую сцену карнавала в Венеции восемнадцатого века. На полотне — молодая женщина в изящной треугольной шляпке с черной вуалью, ниспадающей на лицо и плечи. На женщине белая полумаска, юбка расширяется колоколом книзу. Она смотрит на мужчину, его черная полумаска вытянута клювом и делает его похожим на птицу. На нем широкий плащ. Приложив палец к губам, он как бы призывает женщину молчать, хранить какую-то тайну. Лампа, зажженная у изголовья кровати, отбрасывает свет на картину, и хотя смысл немого разговора остается непонятен Элен, она угадывает в замысле художника что-то трагическое. Действительно, оба персонажа не улыбаются — ни он, ни она, к тому же игра теней создает впечатление, будто они связаны зловещим сговором, омрачившим лицо женщины.

Позднее, услышав приглашение Марты («К столу! К столу!»), Элен надевает платье, подходит к зеркалу причесаться и задерживается перед ним, разглядывая свои глубоко запавшие глаза. «Совсем как у сумасшедшей», — думает она. По правде говоря, Элен так устала, что обошлась бы без ужина, но нужно хотя бы поздороваться с дядей, который только что вернулся из своего клуба.

— Ты прилетела в нашу милую Италию, — говорит за ужином Карло в самый разгар убийств и хаоса. В среднем три покушения в неделю.

Карло длинный и худощавый, лоб его прорезают две глубокие морщины, волосы жесткие, веки сухие и сморщенные, как пергамент. Он похож на инквизитора, безжалостного к людским слабостям. Это впечатление усиливается, когда он, откинув голову, важно вставляет в рот сигару. Несмотря на импозантную внешность, Карло очень простой и сердечный человек. Он возглавляет филиал какого-то туринского банка. Марту он встретил тридцать пять лет назад, у них родился сын, который теперь служит представителем автомобильной фирмы в Буэнос-Айресе. Круглый год Карло с Мартой живут бок о бок тихо, мирно и однообразно. В августе, спасаясь от городской жары и туристской сутолоки, они уезжают в Доломитовые Альпы, где поселяются в шале; Карло стоически скучает там без своего клуба.

В камине, над которым висят канделябры из венецианского стекла и старинное зеркало, ярко горят поленья. Отблески пламени дрожат на серебряной посуде и хрустальных графинах.

Человек деликатный, Карло избегает вопросов о причине приезда племянницы. А возможно, его это просто не интересует.

— У нас разгул насилия. Да и в других странах то же самое, — говорит Марта. — Время теперь такое. Не только в Италии взрывают, стреляют, кого-то похищают.

— Наши террористы, — продолжает Карло, не обращая внимания на слова Марты, — заявляют, что они хотят возродить общество, изменить, улучшить его, но это обман, потому что, запугивая людей, они превращают их в животных.

— И все же, — говорит Марта, моргая своими голубыми глазами, — по-своему они идеалисты.

— Ну что ты! Идеалисты верят в Человека, а террористы — нет.

Усталая и слегка упавшая духом, Элен без особого внимания слушает речи дяди о коррупции, гангреной поразившей государство, о скандалах, которые, несмотря на все попытки их замять, все-таки всплывают наружу, о миллиардах, — утекающих за границу, о политических деятелях, замешанных в подозрительных делах, вплоть до самого президента Республики, вынужденного подать в отставку.

Карло не возмущается, но в его словах проскальзывает горькая ирония. Он говорит о том, что в Италии акты насилия со стороны левых — а их не меньше, чем вылазок неофашистов, — порождены как наглым цинизмом богачей, так и отчаянным положением бедняков.

Элен почти не слушает разглагольствования Карло, глядя на канал за окном, на раскинувшийся во мраке город, усеянный дрожащими отсветами. Она думает о том, что жизнь ее не удалась — не хватило мужества, проницательности, энергии. Зачем обвинять Андре? Она тоже виновата. Эта мысль, вытеснив все другие, назойливо и беспощадно преследует ее.