– О чём же вы этаком думали? – недоверчиво нахмурилась она. – Ей-богу, будто вас пророк Азраил посетил нежданно! Впрочем, дела ваши, расспрашивать не стану. Власьевна, ну что же там самовар-то? Надо же, как снег повалил…

– Думаю, мне пора ехать, Анастасия Дмитриевна. – Закатов тоже взглянул за окно, на мелькающие полосы снега, уже скрывшего и забор, и палисадник. Вновь подумал о тёмном пустом доме, пропахшем мышами… И внезапно сказал:

– Признаться, я хотел поговорить с вами об очень важном деле.

– Со мной? – поразилась Остужина, резко повернувшись от окна. – Господи Иисусе… так папенька и вам должен оказался?!

– Нет… Вовсе нет, – поспешил Никита успокоить её. – Но дело это должно быть выгодно нам обоим… и оно несколько деликатно.

– Власьевна, Дунька, пошли вон, – коротко приказала Остужина, и кухарку с девкой сдуло из комнаты. – Итак, я вас слушаю, Никита Владимирович. Но хочу сразу предупредить – денег у меня сейчас крайне мало. И купить у вас вашу рощу возле Рассохина я не смогу, хотя, разумеется, она очень хороша. Если вы согласитесь подождать с продажей до будущего года и немного сбавить цену…

– Рощу я вовсе не намерен продавать, и дело моё к вам иного рода, – продолжал Закатов странным, чужим голосом, в то время как его собственный голос истошно вопил у него в голове: «Остановись, болван, хватит, ещё слово-другое – и будет поздно!» – Разумеется, я должен был прежде переговорить с вашим папенькой… Но поскольку это теперь невозможно, я обращаюсь к вам самой. Анастасия Дмитриевна, не угодно ли вам будет выйти за меня замуж?

Остужина молча смотрела на него чёрными, раскосыми, ничего не выражающими глазами. Смотрела так долго, что Никита наконец засомневался: услышала ли она его.

– Анастасия Дмитриевна, я…

– Я поняла вас, Никита Владимирович, – не меняясь в лице, заверила она. – Вы, надо думать, шутите?

– Я полагаю, такими вещами разумные люди не шутят, – мосты уже были сожжены, Рубикон перейдён, и Никита больше не чувствовал ни страха, ни непоправимости случившегося. Лишь странную пустоту и жжение под сердцем.

– Тогда потрудитесь объяснить, зачем вам это надо, – без капли раздражения или насмешки сказала Остужина, скрестив на груди руки и откинувшись на спинку заскрипевшего стула. – Приданого за мной, как вы знаете, никакого нет – кроме моей дохлой Требинки и двадцати двух душ. Да и векселя папенькины вам тогда придётся взять на себя – тоже счастье невеликое. Вы гораздо, по местным меркам, богаче и можете взять себе жену получше. Вы меня знать не знаете и любить, конечно же, не можете. В чём же причина? Может быть, у меня в огороде давным-давно ваш прадедушка зарыл клад, а я об этом не знаю?

– Отчего же… прадедушка? И в вашем огороде? – растерялся Никита.

– А вы не знаете, что Требинка раньше графам Закатовым принадлежала? – улыбнулась она, хотя в её нерусских глазах по-прежнему стоял холод. – Так, значит, клада нет? Так отчего же вы ко мне так воспылали внезапно?

Закатов вздохнул, удивляясь собственной наглости. Прежде ему и во сне присниться не мог подобный разговор.

– Анастасия Дмитриевна, вы очень умны и, полагаю, поймёте меня правильно, – снова заговорил за него кто-то другой и чужой, со спокойным, размеренным голосом. – Я сейчас нахожусь в весьма затруднительном положении со свалившимся на меня хозяйством. Прежде мне никогда не приходилось заниматься всем этим. Вы же особа опытная… И в любом случае мне в дом нужна хозяйка.

Каким-то чудом выговорив эту ужасающую цинизмом фразу, он осторожно взглянул на Остужину, ожидая взрыва негодования. Но та лишь спокойно, заинтересованно кивнула в ответ, не сводя с него взгляда. Помолчав, Закатов продолжал:

– Вы говорите, что я могу посвататься к Браницким или Волнухиным. Возможно, но капризные девицы из богатых семей меня не прельщают… Да и им со мной будет, боюсь, тяжело. А наши с вами имения рядом, не придётся что-то продавать или покупать, тратить время на писанину…

– … и пустошь ваша будет… – задумчиво продолжила Остужина.

– Разумеется. Вы умеете вести дом, вы отличная хозяйка, я смогу положиться на вас во всём… И вы очень хороши собой. Чего же ещё можно желать?

Выговорив это, Закатов спохватился, что, вероятно, с этого и надо было начинать, – но Остужину, казалось, не смутила запоздалость комплимента. Она слегка улыбнулась и кивком попросила его продолжать.

– Надеюсь, Анастасия Дмитриевна, что и вы найдёте в моём предложении выгоду для себя. Если же вас оно обидело или не заинтересовало…

– Отчего же? Оно, возможно, даже кстати… – медленно произнесла Остужина, отворачиваясь к окну. Свет свечи тронул слева её скуластое лицо. – Что ж, Никита Владимирович… Предложение ваше неожиданно, надо сказать… И мне нужно подумать. Хотя бы несколько дней. Если вы готовы ждать…

– Столько, сколько вам понадобится. Могу ли я приехать к вам на той неделе за окончательным ответом?

– Нет… нет. Я, с вашего позволения, пошлю за вами, когда приму решение.

– Как будет угодно. – Закатов встал и коротко поклонился. Поднялась и Остужина, протягивая ему узкую руку без перчатки. Он слегка сжал её холодные пальцы, повернулся и вышел – всё с той же пугающей, жгучей пустотой в душе.

Оставшись одна, хозяйка дома некоторое время сидела не двигаясь, глядя в щель между портьерами, за которыми уже вовсю мело. В доме было тихо, лишь постукивали ходики на стене, да из кухни доносилось кряхтение Власьевны. Вскоре со двора донёсся скрип ворот, унылая брань, чавканье копыт по раскисшей грязи. В дверь, хлопнув ею во всю мочь, ворвалась взбудораженная Дунька.

– Барышня! Барышня, Ермолая доставили вместе с дрожками! Уж и ругается, совестно даже слушать! Ось, говорит, впополам прямо, и ежели вы не распорядитесь железные другим разом ставить… А куда это барин болотеевский делся? Только что тут сидел, шти трескал – и в одночасье прочь снесло!

– Ох, да замолчи ты, дура… – вздрогнув, будто её только что разбудили, с досадой выговорила Остужина. – Поди прочь. Хотя нет… постой. Погоди. Дунька, он ведь мне предложение сделал…

– Цари-и-ица небесная! – всплеснула руками Дунька, неловко бухаясь на порог. Остужина, подперев щеку рукой, смотрела на неё с горькой улыбкой.

Опомнившись, Дунька пронзительно завопила в сторону кухни:

– Власьевна! Власьевна-а! Глушня старая, иди сюда! Ты послушай, что сотворилось-то! Покуда ты там горшками гремела, мы с барышней замуж собрались, вот!

– Полно те! – встревоженно прогудела кухарка, появляясь на пороге и наспех вытирая руки скомканной тряпицей. – Звонишь, как колокол дурной! Обожди, будет тебе от барышни-то на орехи!

– Истинная правда! – подбоченилась Дунька. – Настасья Дмитриевна, душенька, скажите этой фоме неверующей! Нам болотеевский барин руку с сердцем предложили!

– Тьфу, Дунька, какая же ты дура… – пробормотала Остужина, закрывая лицо руками. – Господи, что же мне теперь делать…

– Как – что?! – Дунька даже зажмурилась. А потом повернулась к озадаченной Власьевне, ища поддержки. – Как – что, барышня, миленькая?! Хватать его, хватать надо да в церкву волочить, покуда не опамятовался! Будто другой случай нам с вами представится! Будто тут на кажном кусту по жениху для нас висит! Господи, Параскева-Пятница, да как же мы с вами теперь хорошо заживём-то! Защита у вас будет какая-никакая, заступа! Ребёночка родите, да второго, да третьего… Да и с долгами легче расплатиться будет!

– Дунька! Угомонись! – простонала Остужина, хватаясь за голову. – Вот ведь не было напасти… Мало мне было с папенькой мороки… Да как же это, господи?! Я ведь про него не знаю ничего… Три раза виделись…

– Люди про болотеевского барина хорошо говорят, – глубокомысленно изрекла Власьевна. – Говорят – приехал, порядок навёл, мужикам три дня барщины постановил, а было-то при евонной Упырихе – аж шесть дён на неделе! Шашнадцать коров по дворам раздал, да чуть не весь господский хлеб!

– Хорош хозяин, нечего сказать… – пробормотала Остужина. – Этак он и меня с детьми по миру пустит… Может быть, он ещё и пьяница какой-нибудь или что похуже…

– А вам, Настасья Дмитриевна, вовсе и не обязательно свою деревню на него переписывать! – нахмурилась кухарка. – Мало ль как ещё получится… А насчёт того, пьяница он аль нет, – это мы скоренько разузнаем. У меня кума – кровная сестра кухарки болотеевской! Завтра сбегаю к Ефросинье да навострю её – она для вас всё в самом лучшем виде выспросит! Полный отчётец предоставит! А там и подумаем – выходить нам замуж аль погодить! Коли впрямь человек хороший – чего ж дожидаться-то?

– Как – чего? – деловито встряла Дунька. – Нам надобно спервоначала хотя бы сорока дён по папеньке дождаться! Чтобы люди не сказали, что мы траура не выдержали, будто бесстыжие какие! По-доброму-то, надо бы и год ждать… Да только как бы барина за этот год в другое стойло не уволокли! Нет уж, пусть лучше по углам шипят, а жених наш будет! Волнухины обойдутся, у них приданого на шестерых женихов хватит, а у нас – сами понимаете… Тётушкам отписать… А может, и не надо! Вон с поминками сколько убытков было! Свадьба-то, поди, ещё больше сожрёт! Барышня, вы как хотите – с настоящей свадьбой аль чтоб убытку не было?

– А приданое у нас имеется! Тоже не из-под колоды вылезли! – уверила Власьевна. – И бельишко, и полотно тонкое, и полторы дюжины скатертей вышитых, и салоп на лисе, да второй на бобре… Ежели моль не сгрызла… И сервиз маменьки покойной на двадцать пять гостей с вензелями!

– Сдурела?! – замахала на неё руками Дунька. – Тот сервиз барин покойный ещё когда соседу Куницыну в карты продули!

– Хо! – подбоченилась Власьевна. – Они-то продули, да найти, чтоб отдать, не сумели! Я его на чердаке так запрятала, что теперь, поди, и сама не враз сыщу… Ещё чего, барынин сервиз, в приданое барышне завещанный, этому чурбану Куницыну отдавать! Так что найти надобно да почистить – Волнухины ещё от зависти удавятся! Да с этаким сервизом за царя выходить не стыдно – не то что за барина болотеевского!