Он меня не узнает. Уверена, его челюсть заклинило.

Подвинувшись ближе, я осторожно касаюсь его плеча и обнаруживаю, что парень дрожит.

— Эй, — говорю успокаивающим голосом. — Всё в порядке.

В этот момент самолет бросает на несколько футов вниз, словно насмехаясь над моим заявлением, так что в результате его голова откидывается от меня чуть дальше. Кожа Габриэля абсолютно бледная, а его дыхание учащенное.

— Отвали. Блин.

— Не могу, — я придвигаюсь ближе. — Послушай, знаю, ты не хочешь, чтобы я это видела. Но я уже здесь. Позволь мне помочь.

Он втягивает воздух через стиснутые зубы.

— Отвлечение в виде шуток о минете сейчас не сработает.

— Знаю. — Я и правда переживаю о нем. Похоже, парень действительно на грани серьезной панической атаки. — Вот что мы сделаем.

Я отодвигаю одеяло и ползу к нему.

Глаза Габриэля округляются, когда он резко спрашивает:

— Что ты делаешь?

— Обнимашки, — говорю я ему.

Можно сказать, что он становится даже более взволнованным, и, уверена, если бы мог двигаться, то уже отстранился бы.

— Что? Нет.

— Да.

Я устраиваюсь рядом с ним. Боже, а он холодный. Я сажусь. Парень вздыхает с заметным облегчением, но я просто укрываю его ноги и себя одеялом и снова ложусь рядом.

Он ерзает, без толку пытаясь отстраниться, но уже лежит на краю. Дальше двигаться некуда.

— Это очень против правил...

— Ага. Но мы это делаем.

В нормальной ситуации я бы не осмелилась принуждать кого-нибудь к подобному. Но он уже сосредоточился на мне вместо турбулентности, а это шаг в верном направлении. Я опускаюсь щекой ему на бицепс. Мышца твердая, но прямо сейчас вздрагивает.

Он откашливается.

— Я не...

— Ты в шаге от полной потери самоконтроля. Прими истязания телесной неги.

Его руки вздрагивают, когда Габриэль пытается не поднять их, хоть и на самом деле хочет. А затем он сдается и поднимает руку, давая мне возможность устроиться поближе. Победа. Я опускаю голову ему на плечо, оборачивая свое тело вокруг его бока.

Контакт кажется таким приятным. Даже слишком. Потому что, черт побери, от прикосновения к нему — настоящего прикосновения — меня накрывает прилив тепла и удовольствия. Все нервные окончания в моем теле, кажется, воспаляются и требуют внимания. И это столь неправильно в данной ситуации. Я же тут ради помощи бедному мужчине, а не для того, чтобы трахнуть его.

Не представляю даже, о чем он думает. На секунду Габриэль обнимает меня. Или, скорее, держится за меня, будто за спасательный круг. Дрожь пронзает его тело, но, очевидно, он борется с ней.

— Ш-ш-ш, — бормочу я, гладя его по груди. Такой красивой груди под всей этой одеждой — широкой и рельефной. Его сердце бьется под моей ладонью, и я чувствую, как парень глубоко вдыхает. — Просто подумай обо мне, как о твоей дружелюбной соседке.

Он снова смолкает, прежде чем из него вырывается очередной вопрос.

— То есть ты утверждаешь, что сделала бы подобное для кого угодно?

Я устраиваюсь поудобнее.

— Нет. То, что ты безумно сексуален, безусловно, сыграло свою весомую роль. Мне повезло облапать тебя, прикрываясь гражданским долгом.

— О, да ради бога.

Улыбка растягивает мои губы.

— Повтори это с ноткой возмущения. — Знаю, большинство людей с удовольствием прижались бы к горячему парнишке. Мне не сложно в этом признаться.

Он фыркает, даже когда его ладонь накрывает мою руку. Длинные пальцы поглаживают мою кожу, пока не замирают.

— Твоя честность поражает.

— Знаю. А теперь цыц, я наслаждаюсь процессом облапывания, — я провожу рукой немного вниз, ощущая твердый пресс и влюбляясь в то, как напрягаются его кубики, когда Габриэль задерживает дыхание.

Я дразню его, но, черт, у него отличное телосложение. Вынуждаю себя остановиться. И только когда я так делаю, он напрягается, а дрожь возвращается. Я осознаю, что мои поглаживания всё же успокаивали его.

Так что воспринимаю это в роли зеленого света. Устраиваясь в его объятиях, я глажу парня по груди и напеваю себе под нос. Он медленно расслабляется, его тело чуть сильнее поворачивается к моему, а моя грудь прижимается к его ребрам. Самолет продолжает прыгать и трястись, и приходится постараться, чтобы сохранить его спокойствие. Каждый выигранный мною дюйм турбулентность крадет прямо у меня из рук.

— Думаю, нам стоит назвать наших детей цифрами, — говорю я Габриэлю.

Его мышцы бугрятся и двигаются у меня под щекой. Мне почти слышно его размышление насчет ответа.

— Осмелюсь спросить, почему? — наконец-то говорит он.

— Потому что у нас их будет столько, что так проще. Мы сможем сделать, как король в «Звездной пыли». Уна, Секундус, Септимус...

— Это кажется чересчур жестоким. Подумай о том дерьме, которое ждет их в начальной школе.

— Они будут слишком суровыми, чтобы над ними осмелились издеваться. И вижу, ты воодушевился данной идеей.

Я усмехаюсь, когда парень ворчит. Но его слова скорее похожи не на «нет», а на «да ты сумасшедшая». С этим можно работать.

— Ненавижу это, — говорит он.

— Обнимашки? — но я и так понимаю, о чем он.

Его смех ироничен и недолог.

— Слабость.

— Все чего-то боятся.

— А чего боишься ты? — переводит он тему, выглядя сомневающимся.

Никогда не стать лучшей в чем-либо. Быть использованной и брошенной.

Я напряженно сглатываю.

— Прилива. Меня преследуют кошмары, что всё сносит приливом. Я виню в этом фильмы о катастрофах.

— Почему-то подозреваю, что ты окажешься в числе выживших.

На это я улыбаюсь.

Тепло на моей макушке вынуждает меня осознать, что Габриэль прижался губами к моей голове и вдыхает мой запах.

— Какой у тебя натуральный цвет волос? — спрашивает он почти бездумно.

— Ужасный вопрос, мистер Скотт.

Если отбросить турбулентность, наша маленькая кабинка довольно уютна, благодаря кремовым цветам салона и приглушенному свету.

— Предположим, я — отец, по крайней мере, семерых твоих детей. И тогда данный вопрос становится довольно справедливым.

Самолет очень отвратительно подбрасывает, и Габриэль резко втягивает воздух через нос. Я придвигаюсь ближе, мой нос наполняет запах одеколона, а под ним — пота и страха.

Закрыв глаза, я протягиваю руку и прижимаю ладонь к его животу, мышцы которого вздрагивают прямо сейчас.

— Я блондинка.

— Это я вижу, — заявляет он.

— В смысле натуральная блондинка. В этот раз я выбрала цвет на пару тонов светлее. На прошлой неделе у меня были голубые волосы, — я слегка улыбаюсь, представляя его реакцию на это.

— По крайней мере, я не удивлен.

— М-м-м... — кончиками пальцев касаюсь кашемирового свитера, и меня всё еще возмущает тот факт, что парень столь хорош собой. Подол его свитера задрался, обнажая рубашку под ним. Мои пальцы перемещаются к одной из пуговок.

И как только касаются маленького кружочка, воздух вокруг нас, кажется, сгущается. Мое тело наливается тяжестью, будто одно намерение каким-то образом возбуждает и заводит его. Потому что я ощущаю под рубашкой его твердые кубики пресса и теперь знаю, как могу к ним прикоснуться. Из-за чего мне становится еще жарче? И я осознаю, что он отлично это понимает. Кажется, мы оба задержали дыхание.

Я расстегиваю пуговку.

Но, кажется, будто вместо этого я дернула струну. Вибрация между нами настолько сильная, что мне практически слышен ее звук. Габриэль замирает, его пресс напрягается, а пальцы у меня в волосах прекращают двигаться.

Какого хрена ты делаешь, Софи? Прекрати сейчас же.

Но сообщение, похоже, не доходит до моих пальцев. Они проскальзывают в появившуюся прорезь рубашки и касаются горячей, гладкой кожи под ней.

Вот черт. Потому что парень реально горяч, его тело крепкое и упругое, и мне хочется большего. Мои пальцы едва двигаются. Как будто хитря, он не замечает, что я его лапаю. Размечталась.

Откашливаясь, я пытаюсь вернуть себе возможность говорить. Но голос выходит хриплым.

— Рыжие волосы — это всегда весело. Существует так много оттенков рыжего.

Да, болтай и не попадаешься, как чертова извращенка. Отличная идея.

Кажется, я не могу заткнуться:

— Ярко-рыжие. Каштановые. Рыжие с розовым отливом.

Отлично, ты болтаешь, словно Птица-Говорун в сфере окрашивания.

Он фыркает, его тело замирает, будто превращаясь в камень, но Габриэль не протестует против действия моих любознательных пальчиков. Не говорит ни одного чертового словечка. А это весомее множества слов. Правда. Потому что этот парень не относится к тому типу людей, которые хранят молчание против собственного желания.

Кольца жара сжимают мой живот от осознания, что он позволяет мне продолжать это исследование.

Я нежно поглаживаю небольшой участок кожи, до которого могу дотянуться. Кончик пальца скользит по гладкой коже и натыкается на грубые волоски.

Иисус Христос верхом на мотоцикле, у Габриэля есть блядская дорожка.

Желание проследовать вниз по ней пальцами настолько сильное, что я почти испускаю стон. Но сжимаю зубы и втягиваю воздух.

— Еще у меня были фиолетовые волосы. Хотя зеленый меня никогда не привлекал.

Без моего ведома пальцы скользят ниже, туда, где находится следующая пуговица, та, что ожидает, когда же ее расстегнут. Всё его тело напрягается, будто парень приказывает себе не шевелиться. Но когда я начинаю расстегивать маленькую пуговку, он выдыхает, и его рука ложится поверх моей.

Она такая теплая, крепкая и очевидно заявляет «не двигайся».

Ничто другое не могло бы привести меня в чувство от этого безумия столь же эффективно. Потому что, правда, какого хрена я делаю? Мне же даже не нравится этот парень. Ну или типа нравится. Хотя в следующую секунду это отходит на второй план. С таким же успехом слово Безысходность могло быть напечатано на лбу Габриэля Скотта.