Покинув Дашкину квартиру, я доехала до ближайшего метро и в торговом центре за полчаса приобрела все необходимое. Туфли-лодочки на маленьком каблуке, темно-серое трикотажное платье и кораллового цвета шелковый шарф. В таком наряде должна была отправиться в свой последний путь моя сестра Даша.

На следующий день мы со Стивом побывали в ее клинике «Айболит». Сотрудникам и подчиненным Дашки было официально объявлено о смерти прежней хозяйки. Новой владелицей заведения, согласно уставным документам, становилась старшая Дашкина дочь, девятнадцатилетняя Женя. Стив пообещал, что будет лично курировать работу клиники. Возможно, в неразберихе, воцарившейся после оглашения печальной новости, многие приняли Стива за высокопоставленного государственного чиновника.

Женя держалась молодцом. Даже коротенькую приветственную речь выдала. Что-то вроде: будем идти прежним курсом и осваивать новые направления деятельности. Сразу же после спонтанного траурного митинга она прошлась по кабинетам, переговорила с врачами. Женя уже закончила три курса Ветеринарной академии, к тому же она была потомственным «айболитом», поэтому в свои девятнадцать лет неплохо разбиралась во всевозможных ветеринарных проблемах.

И повсюду, куда бы ни шла Женя, за ней неотступно следовал хорошенький белокурый мальчик Максим… Стив сказал: в этом есть что-то трогательное. Но я промолчала, вспомнив, что двадцать лет назад так же неотступно следовал за Дашкой ее Вова. Может, это какая-то роковая семейная особенность? Одно хорошо: Макс совсем не похож на Вову. Он такой приветливый, открытый и, кажется, без боя готов уступить лидерство амбициозной Жене. А впрочем, поживем – увидим.

Некогда мне было сосредоточиваться на Женином будущем – покинув ветеринарную клинику, я сразу же отправилась в Дубровск. Нужно было рассказать о случившемся тете Ире.

Это был поистине трагический момент. Трагичнее оказался разве что наш разговор с Таней в день похорон ее матери. Хотя не знаю… Обе они: и Танечка, и тетя Ира – очень тяжело переживали Дашкину смерть. Танечка все плакала, звала маму, не верила, что женщина в гробу и есть Даша, а тетя Ира – тоже в полный голос – громко, неустанно винила во всем себя. В тот ужасный день Дарья поехала в Холщево исключительно из-за матери. Хотела Вову призвать к порядку. Да разве эту скотину к чему-нибудь призовешь?!

Дашкина свекровь, сидевшая тут же за поминальным столом, горбилась и опускала глаза в тарелку. Все уже знали, что Вова пустился в бега – исчез, буквально испарился с лица земли, и получалось, что в отсутствие Вовы виноватой во всем оказывалась она.

Вечером того же дня тетя Ира отбыла на такси в Дубровскую городскую больницу. Врачи уверяли: пациентке еще далеко до полного выздоровления, тем более неизвестно, как скажется на состоянии ее здоровья новый стресс.

Женя с Максом поехали к себе на съемную квартиру – собирать вещи. В новой ситуации аренда жилья теряла какой-либо смысл: после гибели Дашки и исчезновения Вовы в распоряжении юной парочки оказывалась собственная полнометражная трешка. К тому же все мы хорошо понимали, что тетя Ира, даже выписавшись из больницы, не сможет обойтись без их помощи. Женя обещала, что будет ухаживать за бабушкой, а если придется совсем уж туго, они с Максом сиделку наймут.

Последними из Дашкиного дома вышли в тот день мы: Стив, я и Танюшка. Никто специально не перепоручал Таню нашим заботам – все случилось само собой, когда утром, сопровождаемая крыжопольской бабушкой, она, ни о чем еще не подозревавшая, прямо с вокзала вошла в квартиру своих родителей. Завешанные темными тканями зеркала, траурные букеты, черные шали и платки, незнакомые лица, суета и напряжение так потрясли бедного ребенка, что Таня молча вцепилась в мою руку и до самого вечера не выпускала ее. Все чудовищные, не вмещаемые сознанием новости она выслушивала держа меня за руку. Я изо всех сил старалась разделить ее боль, облегчить, отвлечь, если это оказывалось возможно…

Тете Ире в тот день было совсем не до внучки. Не знаю, заметила ли она вообще ее присутствие на похоронах.

Женя, потрясенная, растерянная, порой невпопад заговаривала о предстоящем переезде, о делах клиники, о каких-то бумагах. Несколько раз она о чем-то советовалась со Стивом, кому-то перезванивала, что-то объясняла Максу. Но когда мы с ней вечером прощались в прихожей, я увидела на Женином лице свежее, какое-то первозданное горе.

Однако за Женю все-таки можно было не беспокоиться: рядом с ней находился нежный и заботливый Макс. А вот позаботиться о Танюшке, кроме нас, оказалось некому. Я говорю «нас», потому что Стив с самого начала принимал в судьбе девочки самое непосредственное участие. Какие-то картонные слова – «непосредственное участие»… Как будто репортаж или газетный очерк…

Я проверяла, хорошо ли закрыты в Дашкиной комнате окна, и вдруг из прихожей услышала, как Стив сказал, обращаясь к Тане:

– Поехали скорее домой.

Таня потихоньку спросила его о чем-то.

– Можешь называть меня дядя Степа.

«Как героя детской книжки, – отметила я машинально, сражаясь с перекривившимися Дашкиными рамами. – А впрочем, Танюшка – это же совсем другое поколение. Вряд ли ей ведом тот михалковский дядя Степа, зато хорошо знакомы черепашки ниндзя и покемоны».

Я кое-как победила окна, вернулась в прихожую и увидела Стива с Танюшкой, стоящих рядом на пороге квартиры.

– Поедем домой! – нетерпеливо сказал мне Стив.

– Поедем…

В глубине души я побаивалась Танюшкиной реакции. На ней и так не было лица: страшная бледность, особенно заметная благодаря темному цвету волос, подрагивающие губки… Мне показалось, сейчас она расплачется, закричит: это и есть мой дом! И никуда уезжать не захочет. Но Стив уже спокойно вел ее к лифту.

– А ты знаешь, кто такой дядя Степа?

Он даже процитировал ей какие-то строчки из культовой книжки нашего детства. И уже он, а не я укладывал ее спать на диване в моей гостиной. Я только постелила простыню, принесла одеяло и вышла на кухню.

Но оказалось вдруг, на кухне мне совершенно нечего делать. Сейчас особенно чувствовалась пустота, неизбежная после всех хлопот и напрягов. Я сидела в пустоте и ждала – Стив все не шел. Безделье понемногу делалось мучительным: я заварила чай, из комнаты, бывшей когда-то папиным кабинетом, притащила бутылку коньяка и поставила на стол маленькие рюмки.

Коньяки в былые счастливые времена накупал Стив, и надо сказать, его это занятие очень увлекало. Постепенно у него образовалась целая коллекция коньячных бутылок, и держал он свою коллекцию у меня дома. Правильнее сказать, в те времена мой дом он считал своим. Вообще мы даже не думали об этом, просто как-то, почти не осознавая происходящего, стали жить вместе. И сегодня он так же бессознательно предложил Танюшке: поедем домой.

…Коньячная коллекция ширилась и росла, и в одно прекрасное утро специально для лучшего ее сохранения мы решили приобрести бар. Бар этот имел внешность глобуса, и иногда, если нам было особо нечем заняться, Стив проверял мои познания в области географии. С географией у меня был относительный порядок, но Стив быстро, с пол-оборота, входил в роль гимназического инспектора и строго выговаривал мне за небрежность и недочеты в ответах. В такие минуты нам обоим становилось до чертиков весело. Так весело, как никогда не было потом.

…Не знаю, сколько еще времени прошло, прежде чем Стив уложил Танюшку и появился на кухне. Он вошел и сказал:

– Безобразие – ребенок спит на диване! Завтра же закажем новую детскую. Кровать с ортопедическим матрасом, компьютерный стол, шкафы…

– Хорошо, закажем.

Я не стала спрашивать, куда мы денем мебель из гостиной, хотя дорожила каждой вещичкой, оставшейся от родителей. В тот момент меня потрясла глубина его сочувствия и участия. Только сейчас я до конца осознала эту глубину – не знаю, была ли причиной такого заторможенного восприятия природная тупость или душевная усталость…

– У меня уже было это, – странным тоном сообщил Стив после того, как мы выпили коньяка в память Дашки.

– Извини, что это? Я не очень понимаю тебя.

– Похороны. И маленькая девочка. И отчаяние… Ее отчаяние оттого, что она потеряла мать, мое – оттого, что не знаю, чем помочь ей.

Я понимала: он говорит о Стасе, своей дочери, потерявшей маму в двенадцатилетнем возрасте. Однажды, когда мы только сошлись, Стив подробно рассказал мне о том черном периоде своей жизни. Я тогда остро почувствовала: подобные воспоминания не имеют срока давности. Сколько бы ни прошло с тех пор, все равно больно, нестерпимо больно. И я не хотела, чтобы он снова и снова возвращался в эту боль.

– Если все было, значит, ты уже знаешь, как лучше действовать.

– Увы… Давай хоть для начала закажем мебель. – Он разлил по второй. – А ведь странное дело: твою Дашку я видел единственный раз в жизни. Здесь, в этой кухне, на Пасху в прошлом году.

– И она произвела на тебя неизгладимое впечатление…

– Да, признаться. Очень сильное. У нее определенно были гипнотические способности.

– Она сразу после окончания своей академии работала в цирке. Хищников лечила. Может, там и овладела техникой гипноза.

– Да, очень вероятно. Ты знаешь, я уже на следующее утро не мог понять, как это так у нас с тобой получилось…

Замерев, я смотрела на него во все глаза. Вот она, разгадка! Вот он, ключик, открывающий ларчик моих страданий и недоумений!

– Не мог понять?

– Было странно проснуться утром и не увидеть рядом тебя. Сначала – странно. А потом сделалось страшно. Понемногу я начал чувствовать непоправимость своего поступка… и вину. Мне так не хватало тебя! Так воздуха высоко в горах не хватает… А стоило вспомнить Дашку, и тут же являлась мысль: ты поступил правильно! Мысль тяжелая, но и успокоительная. Я видел перед собой ее лицо и всякий раз говорил себе: эта женщина говорила правду. Не могла она так притвориться!

…Что это у нас – вечер воспоминаний? Или конкретнее: вечер печальных воспоминаний? И может, хватит уже печали – хотя бы на сегодня?