– Хорошо, Стив, что все это теперь в прошлом. Как ты думаешь? Хочешь, я тебе тайну открою: Дашка не владела никаким гипнозом. Просто она умела глубоко чувствовать и сильно желать. И никогда она в своих чувствах не сомневалась. А ты, столкнувшись с такой непоколебимой уверенностью, ты спасовал. Ты принял ее сторону и отрекся от своих желаний и… чувств.

– Но ведь я покаялся… – Он слабо улыбнулся. – И кажется, ты простила меня?

– О, Стив! Ну конечно!.. Уже давно, – ответила я почему-то смущенно. – И вообще все это ерунда такая…

– Ты великодушна, Алена. В наше время это редкое качество, особенно для такой красивой женщины, как ты…

– А еще, Стив? – попросила я, памятуя о тех доапокалиптических, безмятежных временах. – Расскажи мне еще, пожалуйста, какая я. Или лучше – какой ты себе меня представляешь.

Стив только усмехнулся – догадался, наверное, что я вспомнила ту нашу старую игру.

– Нет уж, сейчас я ничего не буду тебе рассказывать. – Он подошел и обнял меня. – Я сейчас не готов. Есть вещи, о которых не расскажешь так просто.

– Но я хочу слышать! – настаивала я громким шепотом.

– Просто ты та женщина, к которой я шел всю жизнь. Именно та. Подробности в данном случае второстепенны.

И мы еще долго так стояли посреди кухни обнявшись. Я все мучила его вопросами о том, какая же я, а он только тихо посмеивался:

– Единственная! Жизненно важная!

И гладил волосы, и целовал лицо…

Но наконец это детское времяпрепровождение наскучило нам, и мы отправились в спальню.

…Утром я встала в семь без всякого будильника. Какой уж может быть сон, если поезд судьбы завез тебя в столь эмоционально насыщенное пространство, где и любовь, и жалость, и скорбь, и долг, перемешавшись, заполнили каждую клеточку воздуха… Вы возразите: долг – это из другой оперы. Но для меня все эти понятия стояли теперь в одном – эмоциональном – ряду.

Надо было приготовить завтрак, накормить Стива, привести себя в божеский вид, собрать Танюшку и вместе с ней ехать в издательство. Нельзя же, в самом деле, бросить ее одну в незнакомом доме на следующий день после похорон матери!

Анна Игоревна возмутится:

– Здесь офис продаж, а не детский приют.

Я объясню: у меня нет другого выхода. В конце концов, и в Анне Игоревне, как и в каждом из нас, должно быть что-то человеческое. Немного – но ведь должно быть. Вообще-то, когда имеешь дело с людьми, не следует совсем отвергать этот тезис. Надо только поточнее определить меру человечности данного конкретного экземпляра, и тогда вы можете рассчитывать на нормальные, даже полноценные контакты с людьми.

Я думаю, чтобы пожалеть осиротевшую девочку, человечности у Анны Игоревны хватит.

Я думаю – и привычным, натренированным движением крашу глаза, а потом щеки. А губы я накрашу после завтрака, который состоит сегодня из блинчиков со шкварками, бутербродов с сыром и винограда. Нам со Стивом я сварила кофе, а Таня будет пить какао с молоком. Бедная девочка – придется ей сегодня обойтись без обеда. Конец августа – страдное время для нашего издательства, мы едва успеем перекусить в кондитерской…

– Ты это куда собралась? – вместо того чтобы поздравить меня с добрым утром, спросил напряженно Стив.

– На работу… – Я немного опешила – такой у него был недовольный, даже неприязненный тон.

– А Таня?

– А Таня со мной поедет, – промямлила я. – Ты ничего не имеешь против?

– Вы со своей работой совсем с ума посходили! – неожиданно взорвался Стив, и на этот раз я явственно услышала неприязнь в его голосе.

– Кто мы-то?!

– Ты думаешь, что делаешь что-то очень крутое на своем рабочем месте? – продолжал он почти грубо. – Что-то такое, без чего человечество не сможет существовать?

– Да нет, что ты… С чего ты взял?

– Скажи ужчестно: тебе нужно куда-то ходить! Тряпки кому-нибудь демонстрировать!! Лучше подумай о ребенке!

– Не беспокойся, Таня поедет со мной. И знаешь что!.. – добавила я грозно и вдруг неожиданно вспомнила сакраментальную фразу, сказанную некогда Светкой: комплексы – это болезни, которые лечатся доверием и любовью. А ревность всего лишь разновидность комплекса… – Знаешь что, – на этот раз получилось гораздо мягче, – я хожу в издательство исключительно для того, чтобы не умереть с голода. Но если это тебе не нравится, я могу туда не ходить.

– Нет, почему же – сходи! Сходи и напиши заявление об уходе. Напиши – и сразу домой.

– А если они потребуют двухнедельной отработки?! Как положено по закону?

– Напиши за свой счет! Возьми больничный! Есть тысячи способов…

Я так и сделала – написала заявление с просьбой предоставить мне двухнедельный отпуск без сохранения содержания. Анна Игоревна взирала на меня со средневековой суровостью. И если бы мой палач руководствовался приговором, написанным на ее лице, меня бы непременно отправили на костер.

Из издательства мы с Танюшкой заехали попрощаться в мою кондитерскую, оттуда завернули в супермаркет и, наконец, вернулись домой и начали готовить обед.

Признаюсь, меня совсем не тяготило Танино общество. Подавленная горем, она в основном молчала, но не дичилась и не замыкалась. Пирожное в кондитерской ела с удовольствием, не постеснялась попросить еще и поцеловала меня в благодарность – очень уж ей эти пирожные понравились.

Дома я первым делом направилась на кухню резать овощи для супа. Таня немного посидела в гостиной, но скоро соскучилась и пришла ко мне.

– Как ты думаешь, Алла, – спросила она, – что надо делать, чтобы не огорчать маму?

Напряжение, начавшее потихоньку отпускать меня, сейчас же с новой силой сдавило сердце. Таня по-прежнему не верит, что Дашка погибла! Может, думает, что она куда-то уехала. Или – хуже того – у девочки начинается горячка, бред, к вечеру поднимется температура…

– …Конечно, я понимаю, что больше никогда не увижу маму, – в этом месте я явственно услышала, как срывается ее голосок, – но если бы вдруг увидела?

– Ну давай подумаем, – аккуратно начала я, – вопрос сложный, сразу не ответишь. Твоя мама всегда хорошо училась: и в школе, и в академии. А ты учишься хорошо?

– Не-а, – призналась Танюшка равнодушно. – Не очень хорошо. Бывает по-всякому.

– Значит, в этом году будем исправляться. Английский станем вместе готовить. А по математике, если что, будешь заниматься с преподавателем, – добавила я, припоминая свои школьные годы.

– Нет, мне не нужен преподаватель! У меня двойки знаешь из-за чего? Например, учительница математики говорит: «Купите рабочую тетрадь». А я не знаю, где она продается. Тем более мама меня не отпускает одну. Не отпускала… – поправилась она тихо.

– Ну, с этим нет проблем! Купим заранее все тетради. Сегодня двадцать шестое августа, до школы осталось несколько дней… Я сейчас приготовлю для дяди Степы обед, и мы поедем за тетрадями.

– Алла, а кто такой дядя Степа?

Я неожиданно смутилась.

– Дядя Степа – это мой друг. Но вообще-то как муж.

– А, ну как Макс у Женьки, – легко сообразила девочка. – Я так и подумала.

За обедом мы посоветовались и решили, что сначала нам лучше заехать в школу – уточнить, что именно нужно приобрести к новому учебному году.

Из школы я выходила потрясенная – на меня обрушился шквал новых проблем.

Шквал – это что-то сбивающее с ног… Мне казалось, что педагоги Таниной школы норовили сбить меня с ног, кинуть на пол и напоследок от души попинать. Я уже покинула директорский кабинет, а вдогонку мне неслись голоса:

– Какое она имеет право!

– Не оформила документов!

– Куда только смотрят органы опеки!

– А потом мы удивляемся, что наших детей за границу продают и контрабандой из страны вывозят! Такие и продают – родственницы!..

Я содрогнулась, но не подала виду. Светка столько потратила сил, но все-таки научила меня не отступаться. Если нужно, я обращусь в органы опеки! Сейчас прямо и обращусь. Или лучше Стиву позвоню, может быть, он еще что-нибудь придумает.

Стив, по всей видимости, был занят чем-то очень серьезным. Сказал, что в опеку съездим вместе сегодня вечером. И еще: чтобы я ничего не говорила Танюшке. Разговоры о сиротстве, опеке, перспектива оказаться в приюте могут перепугать ее, усугубят стресс.

Таня дожидалась меня в машине. Я объяснила ей, что за тетрадями мы съездим завтра, а сейчас мне неожиданно позвонил дядя Степа, у него кое-какие проблемы, и ему надо помочь. И Таня легко согласилась со мной. Она уже успела полюбить дядю Степу.

Домой мы возвращались долго. Недалеко от Таниной школы попали в пробку. А когда с грехом пополам, по тротуару, выбрались из нее, увидели интересный магазин детской одежды. Собственно, интересного в нем было одно – витрина. И я со своей неискоренимой любовью к нарядам предложила Танюшке зайти и выяснить, что там внутри. Танюшка не возражала.

В результате мы вошли в квартиру, нагруженные пакетами и обувными коробками. Но едва начали их распаковывать, как с работы приехал Стив.

– Поезжайте, – совсем по-взрослому сказала мне Таня. – Если дяде Степе нужно помочь…

А я, как маленькая, все не хотела оторваться от наших покупок. В глубине души я, как могла, оттягивала поездку в органы опеки: боялась, что там, как в школе, меня начнут оскорблять или станут инкриминировать мне неблаговидные намерения. Мол, я собираюсь продать Танечку за границу… Но жизнь, как известно, непредсказуема.

Инспектор органов опеки бегло взглянула на документы (свидетельство о Дашкиной смерти и справку из органов МВД о том, что Владимир Аксенов, отец Тани, находится в бегах) и произнесла одну-единственную фразу:

– Заполните заявление.

И когда мы Стивом заполнили специальный бланк, попросила:

– Давайте теперь паспорта. – Я вытащила из сумочки паспорт. – И вы, мужчина, давайте. Быстрее! – поторопила инспекторша. – У нас заканчивается рабочий день!

– А он… Он не имеет отношения, – смертельно боясь обидеть Стива, все-таки вставила я. – Он пришел мне помочь с оформлением…