Председатель исполкома отстал. Открыв рот, он наклонился к шее лошади, полы его расстегнутой тужурки, формы какого‐то старого ведомства, откинулись

назад ‐ казалось, человек рвется изо всех сил, а сдвинуться с места не может. Иван

улыбнулся и почувствовал к председателю что‐то вроде благодарности, потому

что после улыбки стало маленько легче.

Привал сделали у трех березок, тонкие тени которых

свешивались в балку, изгибаясь по неровному пологому скату, Разошедшееся

солнце уже утомило листья, и зеленый цвет их был тусклый, словно прихваченный

пылью.

Начальник ЧК постоял минуту, судорожно выпрямив вдоль бедер руки, и

вдруг со стоном сорвал фуражку, ударил ею о землю:

‐ Ы‐М‐М! Програчил я контрреволюцию!

Его осунувшееся за ночь лицо было серым и старым. Иван опустился на траву, стараясь в узкой тени спрятать хоть голову от жары, и, сочувствуя этому взрыву

покаяния, проговорил:

‐ Чего же теперь казниться? Ответишь где надо. И я отвечу.

‐ Все будем ответ держать,‐ обнадежил председатель добрым, расслабленным от радости, что кончилась скачка, голосом. Он привалился к

соседней березке, закурил и протянул кисет, чекисту: ‐ На! А я вот о чем: когда же

эта буча кончится и можно будет спокойно работать? Делов‐то невпроворот...

На Ивана потянуло махорочным дымом; грязная паутина расползлась в

синем воздухе, запуталась в траве. Иван не курил, и ему стало противно, когда

вместо травяного запаха потянуло прогорклой избой. Он сердито сказал:

‐ А вот пока заодно с Врангелем да с Деникиным кулачье не повыметем ‐

спокойствия не дождемся. ‐ И, помолчав, добавил с печальным недоумением: ‐ А

Ильич сказал: кулака экспроприировать постановления не было.

‐ Зато они нас сегодня экспроприировали, ‐ пробормотал начальник ЧК и с

ожесточением потер рукавом запыленную звездочку на поднятой фуражке. ‐ А

ВЦИК смертную казнь отменил.‐ Он возвысил голос: ‐ Да они сами лезут на

смертную казнь!

Он твердо надел фуражку, ладонью проверил, правильно ли приходится

звездочка, и почти ленивым тоном проговорил:

‐ Нельзя к стенке ‐ будет им смертная казнь в бою.

‐ Эх, есть хочется! мечтательно вздохнул председатель, распрямляя во весь

рост на земле свою сутулую фигуру. ‐ Хочется спокойно пожрать. Да, видать, не

скоро придется…

До Воронежа добрались только на другой день, оставив лошадей на станции

в Лисках и еще протрясшись девяносто верст в вагоне.

Губернский город встретил пронзительным свистом паровозов, шлачным

запахом дыма и толчеей на улицах. После голой степи, где воспаленные глаза

едва могли отдохнуть на клочочке тени, после вагонного чада он подавлял

внушительностью, красотой и ярой жизнедеятельностью. Трое меловских

руководителей почувствовав ли, что враз утеряли всякое значение, что их

помятые, пыльные фигурки захлестнуты и растворены без следа.

Шероховатые серые стены были в белых Щербинах, будто кто долбил их

долотом, по стеклам витрин разбегались от кругленьких дыр прямые трещины‐

следы прошлогодних октябрьских боев конного корпуса Буденного с

деникинцами.

Над крышами висели красные флаги ‐ победно яркими язычками они

прожигали тихое голубое небо, «А наш укомовский флаг сгорел»‚‐ надумал Иван.

Начальник ЧК придержал его за шинель и молча кивнул на круглую

проломленную тумбу для афиш, где вперемежку пестрели пожелтевшие обрывки

и свежие листки.

«Ко всем рабочим, крестьянам и всем честным гражданам Советской России

Советской, Украины!» Иван знал это недавнее воззвание ВЦИК и Совнаркома…

Врангель начал из Крыма наступление на север, высадил десант, захватил Таврию

и Южную Украину.

Недаром и кулаки поднялись. Это же одна банда мировой контрреволюции!

Начальник ЧК постучал пальцами по висевшему рядом приказу Реввоенсовета

Республики. Иван прочитал еще не известный ему приказ: о гуманном обращении

с военнопленными.

Все трое сумрачно переглянулись. Иван сознавал, что это был приказ его

партии ‐ так же, как отмена смертной казни и Запрет экспроприировать кулака. Он

подчинится партии, коли такова ее воля. Но ничего не может он поделать со своей

душой, которая восстает против этого. А если на дороге валяются обрубленные

постромки? Если нас в одну ночь вышибли из Мелового? Если закон

белогвардейцев ‐ жестокость‚ а не гуманность? Если кулаки мстят только за то, что

люди решили быть сытыми не меньше их?.. Как же можно в такую пору лишать

себя права на ответную жестокость и месть?.. У губкома они расстались, ободряюще пожав друг другу руки, и каждый пошел по своему начальству

‐ А‐а! Меловской предводитель! ‐ раскатился по темному коридору бас, весело рассыпая под сводами отголоски. Плохо видя со света, Иван разглядел

только очки да глыбу груди, на которой лежала борода, и узнал члена бюро

губкома Тверцова.

‐ Ну‐ка, выкладывай провинциальные новости, ‐ гудел старик, все явственнее

проступая из полутьмы; ремешок, подпоясывающий косоворотку, свободно

обвисал на животе ‐ Тезисы нашего профсоюзного вождя Шляпникова дошли до

вас? Была дискуссия по предложениям рабочей оппозиции?

Иван, раскрывший было рот, чтобы сообщить о восстании, задохнулся от

неожиданности.

‐ Пулеметов нам не хватило, для дискуссии, ‐ хмурясь, сказал он.

‐ Смотри‐ка! ‐ Колыхнулся от смеха творцов , ‐ Остро сказано. Что, крестьяне

бунтуются? Тут паниковать нечего, мужик еще пошумит, пока мы порядок в

государстве наведем. ‐ Он потыкал огромным пальцем

в грудь Ивану. ‐ Прежде надо разобраться внутри партии и рабочего класса.

Того гляди, и рабочие восстанут, так мы зажали в кулак: демократию.

‐ На сегодняшний день, наоборот ‚ кулак нас, зажал‚ ‐ запальчиво возразил

Иван и с подозрением осведомился: ‐ Это вы что, мнение губкома высказываете?

‐ Спорим, спорим пока, ‐ весело отозвался Тверцов.

‐ Надо во все это вникать, Молодой товарищ секретарь укома.

‐ Не имею времени, ‐ сказал Иван и обошел глыбу, задев ее плечом к

неприятно ощущая, что она даже не шевельнулась. ‐ Кстати, юноша, унтер

Пришибеев тоже органически не переносил дискуссий. Иван не обернулся, но его

резануло словечко «юноша», какое‐то буржуйски слюнтявое, и незнакомое имя

какого‐то унтера, явно оскорбительное… Кто такой Пришибеев?..

Упрямый и несогласный, готовый нарваться на неприятность вошел Иван к

секретарю губкома. Боясь опять услышать вопросы, отвлекающие от главного, он

не успел поздороваться, как заговорил о восстании, которое прошляпил уком.

Секретарь выслушал, молча, склонясь грудью на стол и подняв голову, отчего

смуглый пупырчатый кадык напряженно выступил ив расстегнутого ворота синей

рубахи. За стеклами очков тяжело темнели осуждающие глаза.

‐ Хорошо, хоть не сбежал, а в губком приехал,‐ проворчал он. ‐ Кой‐кого так и

не можем доискаться. Секретарь уже знал о восстании ‐ сообщили телеграфом из

Батраков.

‐ Батраки наши?! ‐ воскликнул Иван.

Секретарь косо поднял бровь над кругляшком очков:

‐ Семью, что ли, туда отправил?

Иван кивнул и покраснел. Секретарь поглядел на пушок его усов и

продолжительно, с наслаждением, провел пальцами по своим длинным черным

усам в которых поблескивали сединки.

‐ Да‐а ‐ протянул он! ‐ Опять в губернии фронт, семью не скоро увидишь. А

каешься ни к чему ‐ ничего вы не прошляпили. Дело то заварилось не на шутку. На

Тамбовщине восстал эсер Антонов, на Дону Маслаков поднялся ‐ в Хоперском и

Усть‐Медведицком округах. И нас не минуло: Колесников развернулся ‐ до самого

Борисоглебска. Какая‐то из его банд и Меловой у тебя отхватила… Ну! Что с тобой

теперь делать? Ежели остался без уезда ‐ поедешь парторганизатором

прифронтовой полосы. Агитируй крестьян, чтоб никто больше к кулакам не

переметнулся. В отбитых селах восстанавливай партячейки. Так помаленьку и до

Батраков доберешься. Не раньше.

Иван, выпрямившись, сидел на краешке потертого кресла и успокаивался.

Все было правильно. Был приказ, а не дискуссия. Было требование отодвинуть

личное. Была суровая и привычная революционная необходимость.

Освобожденно расстегнув потную шинель, Иван с насмешкой рассказал о

встрече в коридоре с Тверцовым.

‐ Свеженьких ловит? ‐ помотал головой секретарь ‐ Ох, и надоели же эти

демагоги! ‐ А кулаки не надоели?‐ ухватился Иван. ‐ Может, их давно бы пора

экспроприировать? Секретарь опять поднял брови и посмотрел сожалеюще:

‐ Неужто у тебя в кармане лежат точные данные, что в твоем уезде поднялись

исключительно одни кулаки? Это интересные данные, выкладывай их скорей

‐Нет у меня никаких данных, ‐ пробурчал Иван. ‐ Счеты сгорели, не до

арифметики было.

‐ Вот как! Даже не до арифметики? А тут без алгебры не обойдешься. Нам с

тобой еще придется разбираться ‐ кто кулак, а кто дурак. Если бы одни кулаки

схватились за винтовки, так им чоновцы и пикнуть бы не дали. Но в том‐то и беда, что средний крестьянин пошел за кулаками. А это значит ‐ давай‐ка у себя будем

просчеты искать. Мы не позволим тебе всех восставших к стенке ставить. Злобных

уничтожим, а озлобленных успокоим. Понял разницу? Алгебра!

Долго просидел Иван в потертом кресле. Разговор все время прерывался: звонил телефон, входили комиссары отрядов, ответственные работники, барышни