— Черт побери, Джейс! — прошипела она. — Ты меня напугал до смерти. Какого дьявола ты ошиваешься тут среди ночи?

— Я только что закончил наблюдение тут поблизости на Ливерпульской дороге, увидел в кухне свет, и мне захотелось горячего чайку. А заодно и с тобой поболтать, малышка. — И с обычной своей чуть нагловатой улыбочкой кивнул на две чашки чая на столе. — Как видишь, о чае я позаботился, а ты позаботься о болтовне.

— Что? Ты ненормальный? Уже полночь, я почти что спала!

— Знаю. Ты очень прелестно выглядела на диване в моей старой школьной футболке.

— Она не твоя. Это Итана, и…

— Ты не должна спать в рубашках Итана.

— О, Бога ради, Джейс! Ты ведешь себя так, словно я спала с ним самим! И к тому же, — строптиво добавила она, — даже если бы это было и так, все равно не твое дело!

— Будь это так, было бы нетрудно заметить. Донна своими острыми ноготками исцарапала бы тебе все лицо.

— Ни черта! Я бы эту стерву и близко не подпустила. Я умею постоять за себя.

— Гм, — сказал он, поглаживая подбородок с задумчивым видом. — Хотел бы я знать все-таки, как наша дражайшая Донна отреагирует за воскресным обедом, узнав, что ты спишь в рубашках ее мужа. Не думай, что я и в самом деле проболтаюсь, я ее терпеть не могу. — И он усмехнулся. — Как терпеть не могу среди ночи пить чай в одиночестве…

Смеясь, он протянул ей чашку горячего чая, и она безропотно позволила ему усадить себя за стол. Несмотря на эту яростную пикировку, с которой все началось, они просидели тогда на кухне, болтая Бог знает о чем чуть не до самого утра. Как обычно, Джейс настоял на том, чтобы она проводила его до входной двери, где подождал снаружи, пока она не запрет за ним.

— Ты уже спишь на ходу, — сказал он, прощаясь с ней на пороге.

— Интересно почему? Может, потому, что являются тут всякие непрошеные типы и требуют, чтобы их до утра развлекали за чаем?

— А что делать, если я нахожу твое общество столь блестящим?

— Ты находишь мое общество столь блестящим, — сухо ответила она, — только потому, что никто из твоих многочисленных приятелей не позволит тебе влезть к ним незваным домой среди ночи.

— Неправда, — серьезным тоном сказал он. — Я могу позвонить некоторым, и они будут рады…

— Ну и чудесно! Тогда и отправляйся прямо к ним в следующий раз. А я терпеть не могу, когда ты являешься среди ночи!

Она запомнила, как он тогда нахмурился и помрачнел, задетый этими словами.

— Ты же не возражала, когда жила у Брайса.

— Там… Там другое дело. Кроме того, мне и тогда не нравилось, что вы с Брайсом лезли в мою личную жизнь.

Пропавшая было улыбка вновь заиграла на его губах.

— Кто-то же должен присматривать за тобой, малышка.

— Я присмотрю за собой сама! И не нуждаюсь в том, чтобы меня постоянно контролировали или вламывались ко мне, когда я сплю. А теперь иди домой и не возвращайся! — Она захлопнула дверь перед его носом и сердито щелкнула замком.

Он немедленно начал колотить в дверь.

— Эй, Тейт, — сказал он веселым голосом. — Это дом моих предков, и ты не имеешь права выгонять меня отсюда. Будь полюбезнее со мной, а то пожалуюсь мамочке, и они выставят тебя за дверь за то, что обижаешь их бесценного сыночка.

Теперь, спустя годы, она не могла не улыбнуться этой шутке, а тогда даже и не подумала. Она и так была расстроена смертью Брайса, а тут еще и Джейс доводил. Она боялась, что ее чудесная нормальная жизнь, такая обыкновенная, точно такая же, как у всех, может вдруг ускользнуть от нее в одночасье, и это делало ее особенно ранимой. Ее смятение только усиливалось, если она начинала вдруг ощущать, что сердится на Джейса, когда он рядом, но почему-то скучает, когда его рядом нет…

В те дни, когда она словно тонула в сомнениях и страхах, Кейли снова пришла ей на помощь, как случилось уже однажды в школьном коридоре в один из еще более далеких дней.

— Поедем в Европу, Тейт! Тебе понравится, вот увидишь! Надо же немного повидать свет. Ведь так делают все.

Последний аргумент оказался для нее, Татум, конечно же, решающим. И вот в январе 1993, ровно через год после смерти Брайса, она поднялась по трапу на борт самолета в аэропорту Мэскот, имея при себе только паспорт и дорожную сумку. Кейли произнесла магические слова: «Так делают все». А в двадцать один год ничего не было для Татум Милано важнее, чем быть в общем потоке со всеми, быть, как все.

И вот теперь, сидя в заурядной закусочной, она горько улыбнулась своей прошлой наивности, своей вере, что она такая же, как все. В течение восьми лет уже она верила, что живет, «как все», притворяясь, что прошлого не существует, и все-таки не стала такой, «как все». Ведь обычные нормальные люди не притворяются, что первых шестнадцати лет вовсе не было в их жизни, не избегают упоминать их в разговорах, не стремятся изо всех сил забыть их. Нормальные люди не бегут от ответственности, от сложностей и риска повседневной жизни. Они не отвергают любовь.

А она именно это и делала.

Она любила Джейса, любила всей душой, но боялась облечь свою любовь в слова, потому что не была уверена, что ему достаточно одной только этой любви. Она хотела, чтобы у Джейса было все, и она знала, что он хочет иметь семью… И детей… Но, поскольку маловероятно, что она когда-либо сможет подарить ему детей… Нет, мучительно даже думать об этом и… И оскорбительно для него допустить, что он бросит ее, когда станет ясно, что операция для нее неизбежна — операция, после которой у нее никогда не будет детей.

Но что же делать? И чего она в самом деле хочет?

Поставив локти на стол и обхватив подбородок руками, она сосредоточилась на этом вопросе.

Дети?.. Это был камень преткновения. Она не помнила точно, когда вбила себе в голову, что не хочет иметь детей, но точно помнила, когда в первый раз сказала это вслух, ей было еще только шестнадцать.

Тогда Джуди впервые повела ее в женскую клинику, и единственное, что ее волновало в эндометриозе, когда решительная особа в белом халате объявила ей свой приговор, это то, что от него бывают боли, но не то, что он приводит к бесплодию. По дороге домой Джуди утешала ее, говоря, чтобы она не беспокоилась, что не сможет иметь детей, поскольку такое случается очень редко. Тогда Тайт и повторила ей слова, которые слышала от Лулу несчетное количество раз: «Мужчины и дети не стоят того, чтобы о них беспокоиться. Но мужчины хоть на что-то годятся, а детей я вообще не хочу».

С кем же судьба сыграла более злую шутку: с ней или с Лулу? Но вопрос не в том, напомнила она себе, вопрос в том, в самом ли деле она теперь хочет детей?

— Да, если их отец — Джейс! — непроизвольно вслух произнесла она эти слова. Но сознание невозможности исполнения этого желания еще больше обострило боль в душе.

Ну, ладно, ладно, сказала она себе. Держи себя в руках! Убери Джейса из сценария прямо сейчас, хотя бы на секунду. Хочешь ли ты сама детей?

И задумавшись об этом, ясно поняла, что любого ребенка она хотела бы разделить с Джейсом, и будь у нее выбор, не согласилась бы стать единственным родителем его. И дело даже не в том, что она не верила, что сможет стать хорошей матерью — просто была убеждена, что каждый ребенок заслуживает двоих родителей, а не одного, как в детстве она сама…

Ее размышления запнулись об эту мысль. Да, каждый ребенок заслуживает двоих родителей, но реальность, увы, не всегда такова. У некоторых, как у нее, была только мать. Но Фэнтези была с ней только пятнадцать лет. А можно сказать, что и целых пятнадцать лет. Ведь маленькая Алира-Джейн будет с Лулу только треть этого срока, и то если повезет…

О Боже! Горячие слезы обожгли ее глаза, когда она вспомнила, что ответила той женщине, которая некогда взяла ее к себе и которая сделала все, чтобы (как уж умела) заменить ей родную мать. Сделала все, чтобы уберечь ее от той судьбы, которая выпала ей самой и Фэнтези. Возможно, воспитывать ее малышку она бы и не смогла, но просьба Лулу поддерживать регулярный контакт с ней, чтобы та не чувствовала себя в этом мире одинокой… В этом Тейт не имела ей права отказать! Неужели она и в самом деле стала до такой степени бездушной и черствой, что не захочет видеться с ребенком после того, как Лулу умрет!

Если бы, скажем, Кейли обратилась к ней с подобной же просьбой, она бы согласилась, конечно, не раздумывая. Так почему же фактически отказала Лулу?.. И ответ ей самой уже, в сущности, был ясен: потому что Кейли это не то, что Лулу. Кейли была частью того «нормального», того «как у всех» мира, который она в своем воображении создала. А Лулу не была его частью, и, значит, ее ребенок тоже не был…

Боже милостивый, подумала Тейт, неужели в своем стремлении стать «нормальной» частичкой общества она дошла до такого, до того, чтобы оттолкнуть от себя тех, кто в детстве беспокоился о ней, кто не бросил ее тогда, когда о ней некому было больше позаботиться? Неужели она сама превратилась в одну из тех, кто шептался у нее за спиной, кто запрещал своим детям играть с ней из-за того лишь, что у нее была такая мать?

Что ни говори, а она подошла очень близко к этой черте. Чертовски близко, чего уж там скрывать! И осознание этого передернуло ее душу…


Из будки телефона-автомата Тейт набрала код Уогги, а потом номер, записанный на клочке бумаги, который с намерением выбросить она доставала и комкала сотни раз. Рука, державшая трубку, подрагивала, пока на другом конце провода звучали длинные гудки. Наконец отозвался голос, который она сразу узнала.

— Лу, — быстро сказала она. — Знаешь, я передумала. Я готова встретиться с Алирой-Джейн, если ты привезешь ее в январе в Сидней… Я… Я встречусь с вами обеими. Но только не раньше пятнадцатого. — Она не стала говорить, что за неделю до пятнадцатого у нее назначена лапароскопия, ведь ее собственные проблемы со здоровьем — пустяки по сравнению с проблемами Лулу.