Мое подсознание восставало против этого, но блок поставило против… Конькова. Я и в постели с ним ничего не почувствовала, потому что была опутана липкой паутиной страха. Еще бы: он сейчас получит то, чего хотел, а потом станет на меня кричать или даже поднимать руку, потому что видел – на меня можно.

И только Танечка, юная Танечка позволила мне сбросить путы вечного моего самобичевания.

Но нет! Я не могу отдать Конькова этой девочке, у которой все еще впереди. Константин Ильич, Костя… он мой! Он пришел в этот мир для меня! Мы оба долго плутали по бездорожью, пока не вышли друг к другу. Не Танечка, а я уже была в его объятиях. И сейчас, когда с того момента прошел уже чуть ли не месяц, я вдруг почувствовала все то, что должна была прочувствовать тогда: нежные и бережные прикосновения его рук, легкую шершавость губ, единение тел и то самое чувство полета, которое было для меня мерилом любви. Я люблю вас, Константин Ильич. Я люблю тебя, Костя… Только что же мне с этой любовью теперь делать?


Я возвращалась с работы домой к своему одинокому вечеру. Возле моего подъезда сидела на скамейке женщина. Я узнала ее сразу – рыжую ведьму Беспрозванных, Хозяйку Медной горы по имени Любовь. Красота ее действительно была ошеломляющей. Помните, как Пушкин описал яблочко, которым злая царица отравила царевну:

Оно соку спелого полно,

Так свежо и так душисто,

Так румяно-золотисто,

Будто медом налилось!

Видны семечки насквозь…

Такова была и Люба: медовая кожа с нежным румянцем, огромные глазищи, зеленоватые и с малахитовыми прожилками, чудные каштановые волосы, будто с рекламы шампуня, и губы… Какие у нее были губы! Самое главное на ее лице! Полные, налитые, казалось, задень она их неловко зубками, и брызнет во все стороны то ли кровь, то ли любовное зелье. Невозможно даже предположить, что ей столько же лет, сколько Валере. Хочешь не хочешь, а поверишь, что без колдовства тут не обошлось.

– Вы догадались, – сказала она мне в полной уверенности, что не узнать ее, даже никогда не встречая ранее, невозможно. – Да, я Люба Беспрозванных. Садитесь. – И она царственной рукой показала мне на дощечки скамейки рядом с собой.

– Я бы посоветовала вам сменить фамилию, – сразу пошла в наступление я. А уж рассиживаться с ней я вообще была не намерена.

– Я не собираюсь ее менять. Более того, я дам эту фамилию своему ребенку.

– Ну вообще-то… это ваше право… – согласилась я. – А что вы от меня хотите?

– Вы должны сделать все, чтобы разрушить брак моего мужа с вашей подругой!

– Должна? А вам не кажется, Люба, что Валерий Георгиевич уже давно не ваш муж и де-юре, и де-факто? – с усмешкой, которая далась мне с трудом, сказала я и все-таки села рядом с ней на скамейку.

– Браки совершаются на небесах, – изрекла бывшая жена Беспрозванных, которая никак не хотела смириться с этим своим статусом.

– Я думаю, что и небеса не на вашей стороне.

– Вот ваша задача и состоит в том, чтобы вернуть Валерия мне.

– Неужели вы всерьез рассчитываете на то, что я сделаю что-то против своей подруги?

– Конечно, рассчитываю. В противном случае, я не сидела бы здесь.

– Вы сумасшедшая, Люба!

– Да, когда дело касается моего мужа, я могу казаться сумасшедшей, потому что готова на все.

– Во-первых, он вам не муж! Во-вторых, вы о нем очень давно не вспоминали! Что вдруг случилось сейчас?

– Вас, Альбина Александровна, это не касается. Ваша задача – расстроить этот брак!

Я слегка вздрогнула, когда услышала свое имя-отчество. Люба, видимо, наводила обо мне справки. Интересно, что она еще узнала?

– Я дополню диагноз: вы не просто сумасшедшая, вы невменяемая! – раздраженно бросила ей я. – Я не собираюсь расстраивать Наташин брак. А кроме того – я никому ничего не должна, а вам – тем более!

– Это последнее ваше слово?

– Разумеется!

– Тогда я вынуждена вас кое о чем предупредить…

После этих ее слов по моей спине пробежал холод, будто в спину дохнуло из свежевырытой для меня могилы. Я даже не нашла сил, чтобы переспросить, что она имеет в виду, но это и не потребовалось. Она охотно мне все разъяснила сама.

– У вас есть дочь. Соня. Не так ли? – Хотя в словах Любы содержался вопрос, мне стало ясно, что эта тварь уже все знает и про Сонечку. Могильный холод сковал все мое существо и, еле ворочая языком, я все же спросила:

– Есть… Ну и что?

– Она недавно вышла замуж и ждет ребенка.

Ничего говорить я уже не могла. Я ждала себе приговора. Заметив мое состояние, Люба довольно улыбнулась:

– Не надо так волноваться, Альбина Александровна! Я не вампирша и уголовщиной тоже не занимаюсь. Мне крови не надо.

– А что же надо?

– Вообще-то мне ничего не надо, кроме моего мужа. Но коли вы помочь отказываетесь, мне придется заняться молодым мужем Сони.

– То есть?

– Альбина Александровна, посмотрите на меня повнимательней: еще ни один мужчина не смог устоять против моих чар!

– Однако Валера… почему-то ускользает от ваших чар, – сказала я и рассмеялась.

– Не понимаю, чему вы смеетесь? – недовольно выгнула губы она. – С Валерой – случай особый… А если вы надеетесь на то, что я намного старше вашего зятя, и потому он не польстится, то, уверяю, вы ошибаетесь. Проверено и на молодых.

А я смеялась потому, что на сто процентов была уверена в Половцеве. Вася был слишком цельной натурой, чтобы пасть ниц перед Любой. Он сам выбрал мою бледную, бесцветную дочь, и я знала, как он любит ее и как ждет ребенка. Может быть, когда-нибудь Люба что-нибудь и смогла бы с ним сделать, но сейчас мой зять находится явно не в той фазе.

– У вас ничего не выйдет, Люба, – сказала я и хотела подняться со скамейки, но она, взяв за локоть, усадила меня обратно.

– Я знала, что услышу от вас именно это. Возможно, вы правы: сейчас не лучшее для меня время. – Она очень красиво улыбнулась и продолжила: – Василия Половцева можно оставить и на потом. Так что в данное время я вполне могу заняться Коньковым Константином Ильичом. Знаете такого?

Потрясенная, я вскочила со скамейки и с ужасом уставилась на бывшую жену Беспрозванных. Она действительно ведьма! Она знает даже о том, о чем не знает никто! Я ведь и самой себе только вчера признавалась в том, что люблю его…

– Ну я вижу, вы хорошо знаете Константина Ильича! – расхохоталась Люба. – Однако правду говорят: хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Она весело разглядывала меня, но я уже справилась с собой и, мученически выдавив кривую улыбку, сказала:

– Опять вы стрельнули мимо, Люба. Между мной и Коньковым ничего нет, и вы можете располагать им по своему усмотрению.

Я поднялась со скамейки и быстро скрылась в подъезде. Вслед мне летело: «Пожалуй, я так и сделаю!»

Мой уход был настоящим бегством с поля позорно проигранной битвы.

Вот и все. Это настоящий конец. Что такое Танечка по сравнению с Любой? Так мне и надо! Я все-таки надеялась, что, если как-нибудь повыразительней взгляну на Конькова, он предпочтет меня Танечке… Затеяла сплясать на костях ни в чем не повинной девочки? Размечталась, стерва! Вот и получи по заслугам! Прощайте, Константин Ильич! Я вас люблю, но даже ради этой любви не способна заниматься расстройством Наташиного брака.

В памяти опять всплыло лицо ясноглазой женщины из Малой Вишеры. Как это она говорила? Надо бы вспомнить поточнее! Что-то вроде того, что все должно идти своим чередом… И еще… что все будет так, как я захочу, только мне надо захотеть… Вот именно сейчас, когда я так хочу быть рядом с Коньковым, рядом появилась Люба. Наверное, я упустила момент. Именно об этом говорила тогда Ангелина: все дело за тем, чтобы мне захотеть. Костя был рядом настолько, что не может быть ближе… А я тогда так и не захотела… А теперь все… Поздно…

Зачеркиваю палочки.

Это деревья —

черные вехи.

Хочется плакать.

Погаснет лето —

оно боль.

Провожу

и наконец заплачу.

В одном из холлов третьего этажа Большого Инженерного Корпуса у меня была назначена встреча с Валерой Беспрозванных. Мы собирались переговорить насчет приближающихся родов Наташи. Она опять лежала в дородовом отделении, потому что та девочка, которую супругам напророчили в Малой Вишере, оказалась очень вертлявой и к концу срока развернулась попой вниз, что обещало будущей матери серьезные трудности при родах. Мне не хотелось ехать в душном лифте, и я решила подняться на третий этаж по лестнице.

На одном из лестничных пролетов я вдруг столкнулась с Коньковым. Очевидно, он спускался в библиотеку, потому что в руках у него была стопка книг. Он с ходу пролетел мимо, мазнув по моему лицу взглядом, а потом резко затормозил, развернулся и сказал:

– Здравствуйте, Альбина Александровна.

Я обернулась к нему. Мне казалось, что движения мои замедленны, как на кинопленке, пущенной с малой скоростью.

– Здравствуйте… – еле слышно ответила я.

Он поднялся ко мне поближе, на пару ступенек вверх, и наши лица оказались вровень. Даже в момент единственной нашей близости я не видела так четко его лица. Когда-то Наташа назвала его глаза гибельными для женщин. Я согласилась с ней только сегодня. Если бы я могла, то вся перелилась бы в его глаза. Я готова была в них погибнуть. Я счастлива была бы в них умереть.

– Альбина… – дрогнувшим голосом начал Коньков, – мне кажется, что… – И он замолчал, не отрывая взгляда от моего лица.

– Вам это не кажется… все так и есть, – не без труда разлепив губы, сказала я. Теперь я могла говорить ему все, потому что очень скоро он будет являться собственностью Любы.

– А… что вам кажется, что так и есть?

– Ну… то, что вам казалось…

– Мне кажется, что вы… уже не так…

– Да… вы правы… Я уже не так…

– То есть вы…

– Да… вы правы…

Наш разговор для посторонних людей выглядел бы беседой двух тихопомешанных пациентов психиатрической клиники. Если бы нас кто-нибудь слушал, естественно. Но никому до нас не было дела. Справа безостановочно елозил по этажам лифт, с другой стороны мимо нас проносились не дождавшиеся его сотрудники Большого Инженерного Корпуса, отягощенные должностными обязанностями. Они обнимали рулоны чертежей, прижимали к сердцам папки с документами, как верительные грамоты несли перед собой срочные факсы, переругивались по мобильникам и во все стороны кивали головами: «Здрась!», «Здорово!», «Некогда, созвонимся!»