Татьяна Ленина - Тернистый путь к себе

Элина сама не поняла, каким образом оказалась в метро, просто вдруг обнаружила себя сидящей на лавочке посреди какой-то станции. Мимо нее с грохотом и ревом проносились поезда, толпы людей все время шли мимо… мимо… а в голове было пусто, и в душе совершенно темно. И неудержимо тянуло подняться и сделать шаг, всего лишь шаг или два, что отделяли ее от рельсов. Один миг — и кончится все. Как же хотелось, чтобы кончилось все! В какие-то моменты Элине казалось, что она поднимается с лавочки и делает эти несколько шагов и — летит навстречу ветру, вою и грохоту несущегося поезда, но потом она снова обнаруживала себя сидящей на скамейке. Подняться не было сил. Даже на эти два или три шага до смерти уже не было сил.

— Вот и вся жизнь… — пробормотала она, — Нет сил… ничего нет…

Сидящий рядом парень покосился на нее подозрительно, но не ушел. Напротив, подвинулся ближе — может быть, мелькнула искорка симпатии к худенькой и бледной девушке с огромными голубыми глазами.

— Тебе плохо? — спросил он, — Может, «скорую» вызвать, а?

Элина повернулась к нему и успела увидеть совсем еще юное мальчишеское лицо и темные глаза, смотревшие из-за стекол очков с испугом и жалостью. А потом ей вдруг стало очень страшно. Так страшно, как никогда еще не было в жизни. И она поняла — что умирает. Здесь и сейчас, на этой лавочке в метро, и не надо даже собираться с силами и идти навстречу смерти, она уже пришла, шла долго и упорно — и вот пришла. И сейчас станет легче. Уже совсем скоро. Уже в следующий миг. Но почему же так страшно?!

Когда она открыла глаза, то увидела ангела, хотя скорее — это был амурчик, толстенький, улыбчивый ребенок с крылышками и луком в руках. Он смотрел на нее с потолка, с сочувствием и как будто немного иронично. А Элина смотрела не него. Она даже не пыталась понять, где находится, ей в тот момент это было совершенно все равно, она наслаждалась покоем, теплом и тишиной, и тем, что отступила дурнота и притупилась выматывающая, ломающее тело боль, притупилась настолько, что о ней можно не думать. Элина скользнула взглядом по потолку, вдоль тонкой трещины в виде зигзага молнии до матового шара лампы и дальше — до еще одного крохотного гипсового амурчика, выглядывающего из переплетения веточек и листиков. Такие высокие потолки с лепниной бывают только в старинных домах. Куда же она попала? Может быть, все-таки умерла? И оказалась в раю для наркоманов? В тихой и светлой клинике, где вместо медсестер — ангелы, а вместо врача… Ох нет, рай она никак не заслужила. Значит — жива. Значит — эта светлая клиника вполне себе обычная, земная. Ну, конечно. Взгляд скользнул ниже, по светло-серой стене к окну, за окном — деревья и кусочек неба. Окно закрыто решеткой. Если чуть-чуть скосить глаза, то видно капельницу. Большая пластиковая бутылка перевернута крышечкой вниз. Из нее тянется трубка. Трубка заканчивается иглой. Игла воткнута в вену. Игла. В вену? Как это они нашли у нее на руке вену?

Попытка задуматься над чем-то приводит к тому, что мысли окончательно увязают в киселе. Это противно и страшно. Кажется, что думать уже не сможешь никогда, не сможешь, получая информацию, анализировать ее и делать выводы. Будешь смотреть на деревья. На небо. На трещину в потолке. На амурчиков. Просто смотреть и ничего не понимать. А надо ли понимать? Так. Это новая мысль пытается пробраться через кисель. Ничего у нее не получается, вопрос остается без ответа, вопрос теряется в вязком и вонючем…

— Она проснулась, — говорит кто-то рядом.

Лицо. Круглое, румяное, обрамленное кудряшками. Равнодушное.

— Температура с утра 35,4. Давление 80 на 110, пульс 60… Результаты анализов подколоты в карте.

— Спасибо, Наташенька. Позже посмотрю.

Еще одно лицо. На сей раз мужское. Симпатичное. И тоже равнодушное.

— Ну, как мы себя чувствуем?

Это он кому? Ей? Надо ответить? А что если не получится? О-о, сколько вопросов! Элина закрыла глаза.

— Хреново, — ответила за нее девушка, спасибо ей.

Потом Элина еще несколько раз приходила в себя. Ей было скучно, тоскливо или страшно, она никак не могла понять, кто она, где она и что с ней происходит. Обрывки мыслей и ощущений бродили по нейронным цепочкам, стукались друг о друга и разлетались в недоумении. Ко всему прочему приходили образы из пережитых когда-то наркотических галлюцинаций, окончательно запутывая картину.

К счастью, по настоящему понять, как недалека она была от того, чтобы «двинуться» окончательно и бесповоротно, Элина смогла только когда туман в ее голове начал рассеиваться и первые лучики солнца осветили хаос и запустение, царившие у нее в голове. Сказать, что она испугалась — значит ничего не сказать. Она была в ужасе.

Андрей Степанович Арванцов давно уже научился не жалеть наркоманов и не принимать близко к сердцу их маниакальное, непреодолимое желание убить себя. Он, конечно, знал о существовании психологической зависимости, побороть которую невероятно сложно и чаще всего — до конца дней своих окончательно невозможно, но он не мог в нее поверить… Не мог поверить в то, что эта зависимость сильнее желания жить. Что легче и проще сделать последний шаг в пропасть, чем обернуться и ухватиться за протянутую тебе руку. Да хоть бы и за соломинку! Сколько их прошло через его руки за эти годы? И не сосчитать уже. Несчастных и опустившихся, окончательно деградировавших и все еще вызывающе наглых и бесшабашных, рано состарившихся, дряхлых и насквозь больных в свои неполные тридцать лет, и уже обреченных… Они все казались разными и причины побудившие их отказаться от жизни ради снов золотых, тоже были разными, на первый взгляд… Но в конце концов всегда оказывалось, что между всеми наркоманами удивительно много общего. В каждом из них жил маленький заблудившийся ребенок, долгое время бродивший по темному лесу, полному чудовищ и вдруг нашедший в глуши красивый пряничный домик, — доверчивый ребенок, не сомневающийся, что за красивой оберткой окажется вкусная конфета, а не смертельный яд. Не всех их привозили в больницу насильно отчаявшиеся родственники, кое-то приходил сам, но приходил не лечиться, а только укрепить бесплатными лекарствами и витаминами окончательно разваливающийся организм для того, чтобы выйдя из больницы снова иметь возможность принимать наркотик. Таких гастролеров было видно сразу. Они не хуже врачей знали все методики лечения, были самоуверенны и наглы. Они аккуратно лечились, исполняя все назначения, потом — исчезали и появлялись снова через год или два. В начале своей врачебной практики Андрей Степанович пытался как-то воздействовать на них, проводил долгие беседы, вводил разные зарубежные методики, которые там у них, на Западе имели бешеный успех и отличные результаты, но смысла в этом не оказывалось никакого. Наркоманы чаще всего не хотели лечиться. Они то ли не верили в собственную смерть, то ли она просто не пугала их. Они легко смирялись с собственной никчемностью и бесцельностью своего существования, с тем, что умрут лет через десять — и это еще в лучшем случае. Они не то, чтобы не могли бросить наркотики, они не хотели… Просто не хотели. И в этом случае все методики теряли смысл. За долгие годы работы сначала просто лечащим врачом в одном из наркологических диспансеров на окраине города, потом заведующим отделением в этой больнице, Андрей Степанович убедился в истинности статистических данных о том, что окончательно победить в себе зависимость от наркотика, удается только трем процентам больных. И принял, наконец, сердцем простую истину, заключавшуюся в том, что врач не должен быть сентиментальным, он должен делать свое дело и все. Лечить. Даже зная, что все бессмысленно. Пытаться продлить никчемные жизни опустившихся наркоманов и алкоголиков, сколь это будет возможно. А для чего и зачем… это уже не его компетенция.

Очередная никчемная жизнь, висящая в данный момент на волоске, сидела сейчас в его кабинете, отрешенно глядя в пол. Красивая… действительно все еще красивая девушка, исхудавшая, как узник концлагеря, бледная до синевы, с ввалившимися глазами. Свалилась в обморок в метро из-за острой сердечной недостаточности. Истощение организма. На вены взглянуть страшно. А между тем, на закоренелую наркоманку не похожа. Скорее — случайная жертва, ушедшая в наркотический «марафон» и не сумевшая из него выйти. Повезло девочке, что попала в больницу, обычно такие уже в совершенно невменяемом состоянии умирают где-нибудь в притонах или подвалах. Впрочем, вполне вероятно, что именно так в конечном итоге она и закончит. Что вот с ней делать?

— Тебе повезло, — сказал Арванцов, когда девушка, покачиваясь и поминутно теряя огромные казенные тапочки, дошла до его кабинета и упала на стул, — Я уже думал, не вытащим тебя. Хотел в милицию обращаться, чтобы нашли каких-нибудь твоих родственников, и в психушку — по месту прописки. Ты где прописана-то, красота? И как твоя фамилия?

— Я уже говорила свою фамилию, — тихо сказала девушка, — Меня уже спрашивали.

— Ну да, — врач кинул взгляд в ее раскрытую карту, — Александрова Элина Константиновна. Не придумала?

Девушка покачала головой.

— Так где ты прописана?

— Я вам не скажу…

— Вот как, — усмехнулся врач, — Это почему?

— Моя мама не должна узнать…

Андрей Степанович присвистнул.

— Как же ты собираешься от нее скрыть? Она все равно узнает.

— Не узнает… Если вы не скажете… — Элина подняла голову и посмотрела врачу в глаза, — Я умру, если она узнает.

— Ты и так едва живая, — пробормотал тот, — И неизвестно еще, выкарабкаешься ли…

Элина сглотнула комок в горле.

— Что… Изменения в моем организме необратимы?

— Конечно, необратимы. А ты что хотела? У тебя печень никуда, сердце еле тянет, у тебя все вены в тромбах. И вообще еле живые… Ты сколько на «винте»?