Подружка объяснила Нику, что никакой тайны тут нет.

Все вокруг знали об этом – все, кроме самого Ника.

Ник думал о Дереке… о том, как они охотились вдвоем, шли по следу, пасли стада в прериях… думал о том, какими теплыми и дружескими были всегда их отношения. Дерек заботился о нем. В этом Ник никогда не сомневался, и в особенности теперь, когда боль немного утихла, сменившись трезвым осознанием действительности. Но чтобы он любил Ника как сына? Нет, это невозможно. Ник не был его сыном и никогда не мог по-настоящему стать им, потому что Ник был ублюдком, плодом изнасилования, выродком полукровки команчеро.

Ник с яростной любовью во взгляде посмотрел на своего сына. Ник не верил в Бога. Но если бы верил, то поблагодарил бы Его за то, что Чеду не придется в своей жизни пройти те испытания, что достались самому Нику. Чед был ребенком, когда Патриция сбежала с любовником, и он просто ничего не заметил и не понял… и он был слишком мал, когда она умерла, а потому ее смерть не вызвала у него слез.

Граф поднялся и вышел из детской, осторожно прикрыв за собой дверь. Но едва он очутился в коридоре, как его глаза сами собой устремились к двери другой комнаты. Он уставился на нее. Он был в таком состоянии, что даже не мог выругать себя за недостойные мысли. Она сейчас лежала в постели, она спала. Может быть, почти обнаженная… в тонкой-претонкой ночной сорочке. Он представил ее груди: маленькие, слишком маленькие… но безупречной формы. А ее волосы – густые, непокорные, падающие до самых бедер. Он словно наяву увидел, как эти волосы цвета меда падают на грудь, скользят по животу – и стремительно бросился в свою спальню.

Он разделся, и лег в постель, и перевернулся на живот, прижавшись затвердевшим, пульсирующим мужским естеством к простыням. Сердце его сжималось, он тяжело дышал. А что, если он подойдет к ее двери, откроет ее и посмотрит? А что, если Джейн проснется и улыбнется сонно? А он приблизится к ней, нагой и нежной, и коснется ее бело-розового тела, и маленьких тугих сосков, и округлой груди, крепкой и упругой, и проведет ладонью по талии, и положит руку между ее бедрами, лаская. Ник беспокойно шевельнулся, прижимаясь к матрасу. И с криком начал ритмично двигаться, вжимаясь в постель. Он был в отчаянии… его огромный фаллос горел и бился, требуя освобождения. Ник ухватился руками за изголовье кровати. И задохнулся, когда горячее влажное семя выплеснулось ему на живот.

А потом он долго лежал совершенно неподвижно. Он чуть не сломал кровать… Черт побери. Нехорошо. Он и вправду развратник! Он мечтает о школьнице! О своей подопечной. Да, он по-настоящему развратен.

Он такой же, как и его отец. Команчеро Чейвз.

Глава 9

Джейн нервничала.

Она твердила себе, что разыгрывает из себя дурочку, что ведет себя как ребенок, но все равно не могла успокоиться. Она бродила по холлу, между кухней и столовой. Граф уже вернулся; Джейн видела, как он проскакал к конюшне. Часы показывали ровно половину третьего.

Утром Джейн здорово проспала, и к тому времени, как она спустилась к завтраку, графа уже не было. Джейн не намеревалась во второй раз повторить ту же ошибку. Она не пришла в детскую на полуденный ленч – и сделала это сознательно. В столовой стол был накрыт на два прибора. Молли уставилась на Джейн расширенными глазами, когда девушка распорядилась сделать это, но Томас, сдержав улыбку, повиновался. И теперь Джейн ждала, обхватив себя руками. Она не услышала его шагов – он прокрался бесшумно, словно кот. Но до нее донесся звук открывшейся двери столовой. И тут же раздался голос Ника:

– Какого черта!

Прежде чем Джейн успела тронуться с места, граф резко распахнул вторую дверь, ведущую из столовой в задний коридор, где и стояла Джейн. Трудно было сказать, кто из них двоих сильнее удивился, когда они вдруг очутились лицом к лицу. Джейн постаралась ничем не проявить своего испуга. Она лишь бессильно уронила руки.

– Что, Амелия приехала? – спросил граф.

Кто такая эта Амелия?

Я не знаю, – с трудом переведя дыхание, ответила Джейн.

Взгляд графа быстро скользнул с лица Джейн к ее шее, задержавшись там на мгновение, – и в ту же секунду Ник резко отвернулся и, выругавшись под нос, пошел назад в столовую. Джейн услышала, как громко скрипнули по полу ножки рывком отодвинутого стула. Нервно сглотнув, Джейн, со всей возможной грацией, прошествовала в столовую. И села за стол по правую руку от графа.

Глаза Ника расширились. Потом он опомнился и прищурился. Он ничего не сказал. Он просто смотрел на Джейн.

Джейн потянулась к маленькому серебряному колокольчику. Рука, черт бы ее побрал, дрожала. Но Джейн позвонила. Граф по-прежнему смотрел на нее. Его присутствие подавляло. Джейн почувствовала себя крошечной – хуже того, она почувствовала себя ребенком, за которого ее и принимали. И она уже начала сожалеть о том, что сделала. А граф все молчал.

Вошел Томас, за которым два лакея несли блюда с едой. Вид у Томаса был такой, будто он изо всех сил сдерживал улыбку.

– Вина, миледи?

Джейн открыла рот.

Граф грубо прикрыл рукой ее бокал. Джейн заметила, что рука у него чистая, в отличие от пропотевшего тела.

– Что еще за «миледи»? – рыкнул он.

Томас невозмутимо повернулся к хозяину:

– Милорд?

Граф жестко посмотрел на Джейн.

– Должен ли я понимать это так, – саркастически произнес он, – что мое общество доставляет вам удовольствие?

Джейн вспыхнула. И, словно проглотив язык, молчала.

Граф рассмеялся. Убрав руку, он кивнул Томасу, и тот наполнил бокал Джейн отличным французским «бордо».

Джейн украдкой скосила глаза на графа. Он накладывал на свою тарелку тушеную баранину с овощами, совершенно не обращая внимания на Джейн… похоже было, что он просто забыл о ее присутствии. Джейн просто поверить не могла, что с такой легкостью добилась своего. Но, когда граф начал есть, не подождав, пока Джейн положит себе порцию, она почувствовала растущее в душе негодование. И, не удержавшись, сказала:

– Милорд?..

Он замер с поднятой вилкой, глядя на Джейн.

– Обычно принято ждать, пока все присутствующие за столом не наполнят свои тарелки.

Короткая улыбка скользнула по губам графа, и он снова принялся за еду.

– Вы сами пришли, – сказал он. – Я вас не приглашал.

Джейн разинула рот от изумления.

Граф ткнул в ее сторону вилкой, насмешливо и язвительно:

– Вам бы не следовало делать мне замечания.

Он яростно набросился на еду, не удостоив Джейн больше ни единым взглядом. Джейн стало ясно, что он ее просто ненавидит. Почему же она раньше этого не заметила? И как же ей теперь сидеть за его столом, после такой оскорбительной выходки? Это было хуже, чем если бы он приказал ей выйти вон. Она, с трудом шевеля губами, поблагодарила лакея, наполнившего ее тарелку, и воткнула вилку в кусок баранины. Она не должна плакать. Это он во всем виноват, а не она. Он просто грубиян. От него даже дурно пахнет. Он жуткий грубиян!

– Дерьмо… – негромко прорычал граф, швыряя на стол серебряную вилку. – Если вы начнете тут плакать… – Он мрачно уставился на Джейн.

Джейн, яростно моргая, посмотрела на него. Вот уж чего она не сделает! Ни за что не прольет ни слезинки на глазах у этого человека, никогда!

Граф, нахмурившись, потянулся к графину с вином. И, не глядя на Джейн, наполнил ее бокал.

Изумленная, Джейн поняла, что только что одержала нечто вроде маленькой победы – ведь граф, правда на свой грубоватый манер, пытался загладить свою вину. Неважно, что ей совсем не хотелось вина, и неважно, как именно граф пытался показать ей, что осознает свою грубость. К Джейн мгновенно вернулся аппетит. Она начала медленно есть. А граф просто пожирал пищу. Оба они молчали, и вряд ли тишину за столом можно было назвать дружественной; оба чувствовали тяжелое, неловкое напряжение, но Джейн уже не была так подавлена, как в начале обеда. Она усвоила урок и больше не пыталась вступать в беседу с графом. Она лишь осторожно поглядывала на него время от времени, но в общем сосредоточилась на еде.

Наконец граф бросил на стол свою салфетку и, опершись ладонями о край стола, собрался встать. Джейн замерла с поднятой вилкой. Напряжение достигло предела, между ними словно протянулась туго натянутая, звенящая проволока. Потом граф снова сел, тяжело упав на стул. И, глядя на Джейн, принялся вертеть в руке бокал.

Если бы он вышел из-за стола, пока Джейн не закончила обеда, девушка была бы, пожалуй, окончательно расстроена. Но она с чрезвычайной остротой поняла вдруг, что граф совсем не намеревался грубить; скорее, он просто не знал правил хорошего тона или так долго жил один, что забыл их. И девушка, радуясь очередной победе, ласково улыбнулась:

– Если хотите, можете выйти из-за стола.

– Все в порядке, – буркнул он, откидываясь на спинку стула. – Я могу делать все, что мне вздумается, черт побери!

Джейн, решив, что съела уже достаточно, аккуратно положила нож и вилку, чуть скрестив их. Прибор графа лежал рядом с тарелкой так, словно Ник еще собирался продолжать еду. Граф прищурился:

– У вас, я вижу, безупречные манеры.

Джейн подняла глаза:

– Моя мать была настоящей леди.

Он не соизволил что-либо ответить на это утверждение, но Джейн ощутила его скептицизм.

– Вы поели?

Она кивнула. Он тут же резко встал. И быстрым шагом вышел из столовой.

Джейн ссутулилась, измученная и дрожащая, не уверенная, то ли ей ликовать, то ли считать себя оскорбленной. Граф был не просто тяжелым человеком, он пугал до колик. И в то же время он был не безнадежен.

Огромное парадное фойе особняка было размером с половину всего дома священника, в котором в последние годы жила Джейн. Девушка удовлетворенно огляделась по сторонам. Черно-белые мраморные полы сверкали. На маленьком столе для визитных карточек не было ни пылинки, зеркало в резной раме сияло. Затейливые стулья Тюдоровской эпохи и остальная мебель, по большей части времен Регентства, светились после тщательной полировки. Джейн посмотрела на двух служанок, мывших окна высотой в два этажа. Они стояли на стремянках и ловко окатывали стекла мыльной водой.