Тогда мне подумалось, что я в отличие от брата никогда не заходил так далеко по этой дороге, а теперь в такую темень — пришлось. Не знаю уж как брату, а мне эта непроглядная чернота была не по душе. Я всегда думал, что надо бы хоть раз прогуляться вместе с ним по его привычному маршруту, но не так же! Не в такую темную ночь и не в таком состоянии души. Мне было не по себе: я не знал, когда брат остановится. Я хотел позвать его назад, пока мы не наткнулись на ведьмин домик, но не мог рта раскрыть. А брат будто поклялся молчать. Единственное, что помогало мне превозмочь страх, это решимость поддержать брата.

Я вздрогнул, когда он, наконец, сказал, что дорога заканчивается, и тут же с облегчением вздохнул. Ночные видения настолько овладели мной, что я не сразу понял, чей это голос, но, поняв, обрадовался, что брат заговорил со мной. Я не знал, как далеко мы зашли. Чем темнее становилось вокруг, тем быстрее мы продвигались вперед, но я уже ничего не видел, поэтому было сложно определить, далеко ли мы от входа. Я даже не мог толком понять, с какой скоростью качу коляску — мрак окружал нас со всех сторон.

— Я никогда не двигаюсь дальше этого места. Всегда должен тут остановиться. — Казалось, голос брата стал влажным, пропитавшись ночным воздухом.

— Я стою здесь и думаю о дремучем лесе там, за оградой. Представляю себе, как огромные деревья изо всех сил тянутся макушками вверх, соревнуясь друг с другом, кто первым коснется неба, представляю себе глубокие пещеры. Деревья, травы, птицы и насекомые, почва и зверье — все тут вместе. И не знаю, может быть, если идти все дальше и дальше, то можно дойти до гигантского ясеня, который подпирает макушкой небосвод. Если я пойду дальше, смогу ли я увидеть его? Я бормочу себе под нос: «Дальше, дальше». И думаю: если пойти дальше, дальше, может быть и я смогу стать одной из лесных тварей? Я мечтаю дотронуться до огромного ясеня — гигантской часовой стрелки на циферблате мироздания…

Он как будто разговаривал сам с собой. Чувствовалось, что он словно одержим каким-то неведомым мне порывом. Я брякнул, что как-нибудь обязательно отвезу его туда, ничего сложного, но тут же понял, насколько неуместно это прозвучало. Брат проигнорировал мои слова, а я, почувствовав как легкомысленно прозвучало сказанное мной, смешался и замолчал. Кровь ударила мне в лицо. В окружавшей нас темноте не было никого, кто мог слышать то, что я сейчас говорил, но щеки у меня пылали.

— Вон там дерево, — не отвечая на мои слова, брат указывал на что-то пальцем.

Что там? Он говорил про дерево — ну, конечно, там должно быть дерево. Но я ничего не видел в густом мраке. Темнота опустилась на лес, и черные деревья, теряя собственные очертания и сливаясь в одно целое, окружали ее. Само собой, я не понимал, как брат мог различить одно из деревьев. О чем он говорит? Что ему дано видеть?

— Ты что-то видишь? — спросил я, глупо усмехаясь от растерянности. Брат пропустил мой вопрос мимо ушей.

— Это сосна, — бесстрастно произнес он, — высокая, с широким стволом и толстой корой. Но приглядись внимательней. Рядом с сосной другое дерево. Оно будто держится за сосну и напоминает стройную, милую, тихую девушку с нежной смуглой кожей, видишь?

— Что? — Я ничего не мог различить в темноте, но чувствовал, что должен хоть как-то реагировать на его слова. Что же все-таки влечет его сюда?

— Стиракс, — коротко сказал брат.

Я повторил за ним название. В первый раз слышу такое — само собой, я и представить себе не мог, как это дерево выглядит. По словам брата, стиракс находился где-то совсем рядом, прямо перед нами, но различить в темноте растение с диковинным названием было невозможно. Брату дорога была знакомой, и дерево это он видел часто в отличие от меня. Мне нечего было ему сказать. И брат не мог не понимать этого. Но разве мог он в тот момент заботиться обо мне? Он говорил будто не со мной, а сам с собой.

— Изящный ствол напоминает обнаженную фигуру стройной девушки. — У него заплетался язык, как у пьяного. — На ветвях распускаются восхитительные белые цветы. Сейчас май, и дерево скоро расцветет. Оно стоит, будто склонив голову, — все в белых цветах, похожих на серебряные колокольчики. Когда стоишь под деревом, кажется, что слышишь их звон.

Его голос разрезал темноту ночного леса, как якорь разрезает толщу морской воды. Я не мог вмешаться: говорить мне было нечего, да и не хотелось. Я был просто благодарен ему за то, что он разрушил колдовскую атмосферу леса Гензеля и Гретель.

Он продолжал говорить, будто бросая слова в темную пучину:

— А что случилось со стройным, нежным растением? Оно обвилось вокруг огромного, толстого ствола сосны. Как? Загадка природы. — Он коротко вздохнул.

«О чем речь?» — недоумевал я. Не могу сказать, что совсем не догадывался, зачем он говорит все это (например, мне приходило в голову, что он, возможно, нуждается в некоей логике, которая могла бы оправдать его состояние), но догадки так и оставались догадками. И главное, я никак не мог разглядеть то дерево, похожее на смуглую, стройную девушку. Хотя нет, это, конечно, было не главное. В тот момент я почувствовал, что ручка инвалидной коляски слегка трясется у меня в руках. Это из-за того, что у брата дрожат плечи. То есть… Не сами же по себе они дрожат. Он плакал — рыданья сотрясали его, и это заставляло подрагивать коляску.

— Куда мне деться с этим позором, с этой бедой, которая внутри меня самого? — голос брата тонул в темноте ночного леса, где, обвившись вокруг сосны, притаился стиракс. Его слова отчетливо доносились до меня, но я делал вид, что не слышу.

— Надо как-нибудь прийти посмотреть на этот стиракс, когда будет светло. — Я пытался говорить, как ни в чем не бывало, но у меня вдруг будто ком в горле встал. Я пытался сделать вид, что откашливаюсь, что просто першит в горле. Получилось неестественно, притворщик из меня никудышный. — Ладно, поехали. А то страшновато здесь.

Не дожидаясь от брата ответа, я повернул коляску и покатил ее по глинистой желтоватой дороге, от которой исходило тусклое, едва различимое свечение. Я чувствовал по вздрагиванию ручки, что брат продолжает всхлипывать, но притворялся, что ничего не замечаю. Так и молчал всю дорогу до самого дома. И брат тоже. Опять мне вспомнились Гензель и Гретель, затерявшиеся в темном дремучем лесу.

Дома каждый направился в свою комнату, делая вид, что ничего не случилось.

7

На следующий день я снова, на этот раз в одиночестве, решил пройтись по любимой тропинке брата — вот тогда мне и пришло в голову, что было бы хорошо ему опять заняться фотографией.

Я довольно быстро прошел от входа в гробницу до самого конца тропинки. Дорога была на удивление извилистой. И очень неровной. Даже не верилось, что я довез до этого места инвалидную коляску ночью, в темноте. Здесь брат остановился и взволнованно говорил о своем необъяснимом стремлении попасть туда, в лес. Он говорил о влечении растений друг к другу так, что захватывало дух, — то ли он пытался обличить собственные страсти, то ли оправдать их. Загадка природы. Не преувеличиваю — я слушал его вчера буквально затаив дыхание.

Я и сам не знал, хотелось ли мне увидеть стройный стиракс, обвившийся вокруг сосны, или хотелось попасть в тот дремучий лес, где деревья, травы, кустарники живут как одно целое, где пещеры глубоки и темны, а если идти все дальше и дальше, то дойдешь до гигантского ясеня, подпирающего вершиной небосвод. Как бы то ни было, по тропинке я гулял один. Было около десяти утра — для прогулки или слишком поздно, или слишком рано, наверное поэтому вокруг никого не было видно.

Я прошел тропинку до конца — водопады солнечных лучей заливали лес по обе стороны от меня, но там, где я остановился, было темно. И это была не обычная темнота. Казалось, огромные тяжелые тени прячутся под ее покровом. И будто бы слышны оттуда необъяснимые, таинственные перешептывания. У меня в голове заклубился туман, и я понял почему — от леса исходят флюиды, способные заворожить любого.

И то самое дерево, стиракс, здесь. Я сразу увидел его и понял, что это именно оно, и что раньше мне никогда не приходилось видеть такие деревья. Оно и вправду впечатляло. Рассказывая о растении, брат ни чуточки не переборщил. Признаться, до сих пор я не очень-то верил ему. Я считал, что чувства и переживания прошлой ночи лишили его способности объективно оценивать реальность. Но стиракс, который был передо мной, самим своим видом доказывал обратное. Все было в точности так, как говорил брат. Растение напоминало стройное и нежное обнаженное девичье тело. Как девушка нежными тонкими руками обнимает любимого, так ветви стиракса, будто в чувственном порыве, обвивали ствол сосны. А копнуть землю — что там? Наверно, корни стиракса еще откровеннее, с еще большей страстью опутали сосну — трудно было поверить, что такое дерево и впрямь выросло здесь. У меня на душе было неспокойно как бывает, когда горячо пытаешься убедить себя, что предсказанного несчастья не случится, но пророчество сбывается.

— Стиракс! — воззвал я к дереву, как к божеству.

Не могу сказать точно, когда я подумал о фотографии, может быть, как раз в тот момент. Или раньше, и это помогло мне пройти всю тропинку до конца. Я колебался. Я не был уверен, что у меня хватит храбрости заговорить об этом с братом. Однако уже давно в его поведении не было заметно никаких признаков надвигающегося приступа, так что в тот же день после обеда я заперся в комнате, чтобы основательно поразмыслить обо всем. Ничего стоящего в голову не приходило. Никаких гарантий, что брат примет мои слова без агрессии. Тем не менее, после непродолжительного раздумья я начал склоняться к мысли, что раз уж я вступил на этот путь и взял на себя заботу о брате, придется быть терпеливым.

Вечером, прежде чем завести разговор о фотографии, я рассказал брату о том, что днем дошел до самого конца тропинки и видел дремучий лес, утопающий в тишине и полумраке, и стиракс, обвившийся вокруг сосны. Брат молчал. Ничего странного — я не стал на этом сосредотачиваться. Вместо этого я в красках расписал ему, что все было в точности так, как он говорил, — волшебно, а потом прибавил, что я сразу же узнал стиракс, как только увидел. Брат как будто невзначай ответил, что плоды стиракса обладают наркотическим действием: