А этими качествами младший О’Хара был наделен сполна.

Еще он отличался большой физической силой, что очень ценилось в мужчинах, был неимоверно вынослив и трудолюбив.

Джеймсу и Эндрю, пристроившим его у себя в лавке, не приходилось сокрушаться по поводу необразованности своего младшего брата. Его четкий почерк, точность в подсчетах и хорошая торговая сметка вызывали к нему уважение.

А вздумай он похвалится какими-нибудь познаниями по части литературы или музыки, его подняли бы на смех.

Америка в те годы была еще гостеприимна к ирландцам.

Джеймс и Эндрю, поначалу гонявшие фургоны с чужими товарами из Саваны вглубь Джорджии, преуспев, обзавелись собственной торговлей.

И Джеральд преуспевал вместе с ними.

Правда, и ему довелось побывать во многих передрягах, гоняя фургоны с товаром. Часто приходилось отстреливаться от грабителей, которых было полно в тех краях. Но ему здорово везло, и он почти всегда выходил целым и невредимым из самых страшных передряг.

Американский Юг пришелся ему по вкусу. Мало-помалу Джеральд стал южанином, южанином в собственных глазах.

Кое в чем Юг и южане оставались для него загадкой. Но он, со свойственной ему цельностью и широтой натуры, принял их такими, какими они были, принял их взгляды и обычаи: скачки, покер, дуэльный кодекс, страсть к политике, ненависть к пьянке, правду Юга — рабство и власть короля — хлопка, презрение к белой рвани, к белым беднякам, не сумевшим выбиться в люди, и подчеркнуто рыцарское отношение к женщинам.

Джеральд даже научился жевать табак, что так не свойственно ирландцам, живущим на родине. А вот учиться поглощать виски в неумеренных количествах не хмелея ему не было нужды — он владел этим даром от природы. Все О’Хара, начиная от отца и деда, были известны своим умением много выпить и остаться твердо стоящими на ногах, не теряя при этом и ясности рассудка. В этом О’Хара-младший был достойным последователем своей многочисленной семьи, своего ирландского клана.

И все же, несмотря на то, что жизнь на Юге Америки сильно изменила Джеральда, он все равно оставался самим собой. Образ его жизни и взгляды претерпели изменения, но менять свою манеру поведения он не стремился, даже если бы это было ему под силу.

Он отдавал должное томной элегантности богатых хлопковых и рисовых плантаторов, приезжавших в Савану из своих увитых плющом резиденций, гарцевавших по улице на породистых лошадях, экскортируя экипажи не менее элегантных дам, за которым катили фургоны с черной челядью.

Однако, самому Джеральду элегантность не давалась, хоть умри. Протяжный ленивый говор приятно ласкал ему слух, но его собственный язык не был к этому приспособлен, и речь Джеральда по-прежнему звучала резко, отрывисто и грубовато.

Ему нравилась небрежная грация, с которой богатые южане заключали крупные сделки или ставили на карту раба, плантацию или целое состояние. И расплачивались за проигрыш, ни на секунду не теряя хорошего расположения духа, так же легко и беспечно, как швыряли мелкую монетку негритенку.

Но Джеральд, знавший в жизни нужду, не мог невозмутимо и благодушно относиться к денежным потерям.

Они были славным народом, эти южане с прибрежных плантаций — нежноголосые, горячие, забавные в своих непостижимых прихотях.

Они нравились Джеральду.

Но молодого ирландца, явившегося сюда из страны холодных влажных ветров, дующих над повитыми туманом топями, не таящими в себе тлетворных миазмов, отличала такая крепкая жизненная хватка, какая и не снилась высокомерным отпрыскам благородных семей из края тропического солнца и малярийных болот.

Дела Джеральда О’Хара шли в гору, но он решил, что не будет, как Джеймс и Эндрю, всю жизнь заниматься торговлей и просиживать ночи при свечах, подбивая итог под колонками цифр. Джеральду не очень нравилось то, чем ему приходилось заниматься у братьев, ему по душе была иная жизнь.

И он каждую ночь видел себя совсем другим человеком.

Ему снились породистые лошади — его лошади, большой дом на холме, огромные, до самого горизонта, плантации хлопка, бесчисленное количество черных рабов, которые с утра до поздней ночи работают на него, множество челяди в доме, красавица-жена, его дети — наследники всего этого богатства — и тугой кошелек с деньгами.

Не в пример своим братьям, которых вполне устраивала их жизнь, Джеральд остро чувствовал своего рода социальное клеймо на тех, кого именовали здесь торговым людом.

Младший О’Хара хотел стать плантатором. Выходец из семьи ирландских арендаторов, некогда владевших охотничьими угодьями, он страстно желал насладиться видом зеленеющих акров собственных, возделанных рабами полей.

Целеустремленно и безоглядно он мечтал о собственном доме, собственной плантации, собственных рабах.

И здесь, в этой новой стране, не ведающей двух главных опасностей, которые подстерегают землевладельцев у него на родине, то есть налогов, пожирающих весь доход от урожая и неизбывной угрозы конфискации, Джеральд О’Хара намерен был воплотить в жизнь свою розовую мечту.

Но шли годы, и он понял, что честолюбивые замыслы — одно, а их осуществление — это совсем другое.

Местная земельная знать оказалась крепостью, проникнуть внутрь которой у него не было никакой надежды. И сколько Джеральд О’Хара ни предпринимал попыток сблизиться с крупными земельными аристократами — это ему не удавалось. Все смотрели на выходца из Ирландии немного свысока. Его никак не хотели признать своим.

Для того, чтобы войти в местный высший свет, нужно было прожить здесь лет двадцать или тридцать, чтобы тебя узнали получше, поняли, чего ты стоишь.

А Джеральд О’Хара хотел всего сразу. Ему некогда было ждать.

Правда, иногда мечты Джеральда становились поскромнее. Все-таки он был ирландцем, и поэтому не привык считать себя властелином мира.

Раскинувшаяся перед ним картина местного изобилия заставляла молодого человека предаваться грезам, пока его широко раскрытые глаза перебегали с жирных пастбищ на тучные, засеянные хлопком или кукурузой поля. А потом на сады, которые окружали уютные теплые жилища и в которых деревья гнулись под тяжестью румяных плодов.

И сердце его жаждало немедленно добиться этих богатств. Его воображение захватывала мысль о том, что хорошо было бы иметь наличные деньги, а деньги вложить в бескрайние пространства дикой пустынной земли, простиравшейся далеко на запад. Туда, где еще не успели поставить свои дворцы местные аристократы.

Его не смущало то, что начинать ему придется в захолустье. Любое захолустье, если приложить к нему деньги и руки, может стать цветущим уголком.

Иногда живая фантазия Джеральда О’Хара рисовала ему пышную цветущую, окруженную кучей детей жену, сидящую наверху переселенческого фургона, груженого всяким домашним скарбом. Он видел себя верхом на трясущейся иноходью кобыле с жеребенком, неотступно следующим за ним по пятам.

Джеральд не мог спокойно смотреть на богатство и достаток других. Выросший на земле и умеющий с ней работать, Джеральд видел себя владельцем поместья.

Его не привлекала торговая городская жизнь. Да и сама Савана в настоящем смысле этого слова городом не была. Скорее это был большой поселок, выросший возле порта. На город он был похож лишь в центре, а если отойти немного дальше, то можно было видеть множество просторных деревянных домов с высоко вздымающимися, но и низко свисающими кровлями, образец которых был унаследован еще от первых переселенцев.

В одном из таких домов и жил Джеральд О’Хара и его братья. Карниз кровли их дома был низко опущен, образуя по фасаду веранду, закрывавшуюся в случае ненастной погоды.

Под навесом крыши были развешаны упряжь, различные предметы домашнего обихода и сети, которыми ловили рыбу в протекавшей неподалеку реке.

По краям веранды были расставлены скамьи, предназначенные для неторопливых бесед.

Отсюда, с веранды, можно было сразу пройти в залу, являвшуюся, так сказать, центром дома братьев О’Хара и обычным местом сбора членов всей семьи.

Здесь взгляд посетителя ослеплялся рядами сверкающей посуды, в чинном порядке расставленной на полках буфета.

В парадной комнате высились массивные кресла с ножками в виде звериных лап и темные столы, блестевшие как зеркало.

Возле камина — его вечные спутники — совок и щипцы. Они поблескивали сквозь свисавшие с каминной полки концы стеблей аспарагуса. Искусственные апельсины и большие морские раковины украшали каминную доску. Над ней висели разноцветные яйца различных птиц.

А посреди комнаты на шпагате спускалось с потолка огромное страусовое яйцо.

В шкафу, находившемся в одном из углов этой гостиной и, не без намерения оставленном приоткрытым, виднелись несметные сокровища, состоявшие из серебряных столовых приборов и тонкого фарфора.

Год следовал за годом, весна сменялась жарким летом, а мечта оставалась мечтой. Сколько ни старался Джеральд О’Хара скопить деньги, но ничего путного из этого путного не выходило. Нет, он не был мотом и не просаживал деньги, хотя в карты играл прекрасно, даже выигрывал иногда приличные суммы.

Но дело братьев ширилось и в него приходилось вкладывать все новые и новые капиталы, поэтому собственных денег у Джеральда практически не оставалось. А то, что оставалось, он тратил на игру и выпивку, зная, что завтра заработает еще.

Даже если бы Джеральду О’Хара и пришла в голову блажь вынуть деньги из дела, их бы все равно не хватило на покупку большого поместья.

Да и братья не позволили бы этого сделать. Ведь он был младшим в семье, а по ирландским обычаям младшие должны беспрекословно слушаться старших.

«Вот если бы, — мечтал Джеральд, — мне удалось сразу получить много денег, я бы тогда показал братьям, кто из нас удачливее и умнее».

Но такого случая никак не представлялось. Постоянные разъезды, сиденье в конторе до поздней ночи, колонки цифр, от которых рябило в глазах — все это не давало Джеральду О’Хара реализовать свою мечту.