Фэй Уэлдон - Сын президента

Кап-кап, тук-тук. Дженифер заварила чай. Хилари протягивает мне тарелку с печеньем.

«Шоколадные дольки и лимонные слойки», — говорит она, описывая содержимое тарелки.

Я беру шоколадную дольку. Лимонные слойки крошатся и сыплются на ковер, и хотя слепые могут орудовать пылесосом, делают они это довольно неумело. Слойки принесла Хоуп. Не очень умно с ее стороны.

Я потеряла зрение два года назад. Не глядя, перебегала дорогу и оказалась под машиной. Меня бросило на капот, снова на землю, и я ударилась затылком о поребрик, тем местом слева от продолговатого мозга, которое заведует зрением. Удар причинил мне вред, сущность которого так и не ясна, просто мои глаза не могут зафиксировать то, что они видят. Это вызывает интерес глазных специалистов, хирургов и даже психиатров, и я без конца хожу в больницу, где они осматривают и обследуют меня, впрыскивают лекарства и всячески вторгаются в мой организм. Они сделали мне операцию, после которой левая сторона правой кисти перестала чувствовать холод и жар, но единственное, чего они добились, это боль, страх и унижение, испытанные мной. Время от времени какой-нибудь раздражительный врач говорил: «Я уверен, вы могли бы видеть, если бы захотели».

В слепоте, естественно, есть своя иерархия, как и многое другое. Поскольку мое печальное состояние непостижимо, чуть ли не предумышленно, а глаза по виду не отличаются от глаз зрячих, я стою на высшей ступени. Благородная слепота. Родиться слепым или ослепнуть из-за болезни котируется ниже. Презренная слепота, Божья кара. Мы не можем отделаться от чувства, что, если Бог поражает нас слепотой при рождении, значит, мы заслужили это. В конце концов миллионы жителей Индии свято в это верят.

Но со мной-то был несчастный случай! Несчастный случай может произойти с кем угодно. Это драматичное и увлекательное событие, дети любят несчастные случаи не меньше, чем гипсовые повязки — свидетельство беды. Я выбежала на улицу, потому что поссорилась с Лоренсом, своим мужем, а машину за спиной не увидела, потому что плакала, а возможно, просто не захотела увидеть.

Послушайте, как дождь бьет по окнам! Летний дождь. Каждая капля — потерянная человеческая душа, гонимая ветрами, которых ей не постичь; она старается проникнуть к нам сюда, где безопасно и тепло, где мы собираем воедино свои немощи и пытаемся получше использовать то, что у нас есть. Будьте благодарны стеклу, ограждающему вас от яростных, сотрясающих окна ударов. Драпируйте их занавесями, протирайте до блеска в ясные дни; и не старайтесь видеть сквозь них слишком много — лишь столько, сколько нужно, чтобы остаться в живых. Берегите свой душевный покой. Времени в обрез, все кончается смертью. Не слишком сокрушайтесь о прошлом, не страшитесь будущего, не тратьте слишком много сил на чужие горести, не то настоящее обратится в ничто.

Всему этому, сама того не зная, меня научила Изабел. Мало-помалу она открывала мне свою историю и саму себя. Кап-кап, тук-тук. Задерните занавеси.

В день рождения Джейсона — ему исполнялось шесть лет — Изабел проснулась с ощущением, будто что-то неблагополучно. Она очнулась внезапно: секундой ранее погруженная в глубокий сон, она вдруг открыла глаза и насторожилась. Может быть, в комнату вошел чужой, подумала Изабел, но, конечно же, там никого не было. Хомер, как всегда, лежал рядом с ней, повернувшись на бок, тело расслаблено, дыхание ровное, законный супруг, обожающий свою жену. Нежная кожа век прикрывала чуть выпуклые глаза. Его лицо казалось уязвимым, обнаженным, как обычно бывает у тех, кто носит очки.

Он спокойно спал. Как всегда. Человек с чистой совестью, подумала Изабел. Он не барахтается в глубинах сна, не укрывается в бездонном подсознании, его не мучат кошмары, он аккуратно погружается в сон, ничего не страшась, потому что никому не причинил зла. Если Хомер спит, что может быть неблагополучно?

Что-то. Джейсон? Нет. Если как следует прислушаться — что она и сделала, — были слышны ритмичные колебания тишины, а это значит, что Джейсон крепко спит в своей комнате над ними.

И снаружи на Уинкастер-роу тоже ничего не происходило. Было всего полседьмого, слишком рано для молочника, мальчишки-газетчика и почтальона, этих ранних гостей, которые, словно выполняя обряд, появляются с неизменностью солнца, чтобы напомнить каждой семье, что она не существует сама по себе, а добывает свой хлеб благодаря другим: пора вставать и приниматься за дело. Ну, времени еще хватит.

Страх, разбудивший Изабел, не уменьшился при мысли, что для него нет причин; скорее, он стал еще глубже, перешел в предчувствие, что вот-вот произойдет что-то ужасное.

Работа? Но что там может произойти? Она вела ночную программу для Би-би-си; четыре предыдущих прошли с успехом; недавно с ней заключили контракт еще на два года; работа была сравнительно легкой. Правда, надо было «повышать свой уровень» и каждый понедельник отдавать собственную Персону на растерзание миллионов слушателей, но это было не так уж трудно и к среде уже забывалось. Даже если контракт расторгнут и ее выгонят с позором, это не станет для нее бедствием, — просто практической проблемой. А неожиданный ужас, такой глубокий, что у Изабел захватило дух и пришлось крепко сжать грудь руками, не имел никакого отношения к практическим вещам.

День рождения Джейсона? Днем он идет в кино с пятью школьными друзьями. Радости это не доставит, но и бояться тут нечего. Хомер вернется из конторы пораньше и отведет их в кинотеатр, а она останется дома, покроет глазурью торт и нарежет тартинки в виде крошечных зверюшек. Такое разделение труда было справедливым и, как всегда, не вызвало недовольства.

— Спору нет, я смогу посмотреть фильм, — сказал Хомер, — а ты — нет. Но смотреть «Супермен-2» в компании пятерых шестилеток сомнительное удовольствие. Ты уверена, что не хочешь поменяться со мной?

— Да, — сказала Изабел. — К тому же ты сделаешь тартинки из черного хлеба, хоть это и день рождения.

— Желудок Джейсона не знает, что у него день рождения, — сказал Хомер.

Право же, никаких оснований сидеть в панике на белоснежных, отделанных кружевом простынях, под защитой надежных стен, оклеенных темно-зелеными обоями, где висячие зеркала в позолоченных рамах отражают лишь то, что знакомо и любимо.

Изабел встала с постели и пошла наверх, в спальню Джейсона. Она, спавшая раньше голышом, теперь спала в ночной рубашке — как все матери детей с чутким сном, — которая служила ей и халатом.

Джейсон лежал на спине, раскинув руки, на лице — блаженное спокойствие. В ногах кровати высилась куча подарков, которые они с Хомером положили накануне вечером.

Дедушка и бабушка из Америки прислали Джейсону ковбойский костюм из настоящей кожи и пару пистолетов в отделанной серебром кобуре.

— Стоит ли? — спросил Хомер. — Пистолеты?

— Но это подарок, — сказала Изабел. — Потом обследования показывают, что дети, лишенные овеществленного выражения агрессии через фантазию, совершают впоследствии больше агрессивных актов, чем те, кто их не лишен.

— Ловко придумано, — сказал Хомер. Но пистолеты были красивые, легкие, с изящной филигранью; Джейсон будет ими гордиться. Хомер вздохнул и положил их к остальным подаркам.

Из Австралии от Хэриет подарка не было. Никогда не бывало.

— Я думаю, моя мать перестала быть женщиной, — сказала Изабел Хомеру накануне вечером. — Теперь она превратилась в ствол старого каучукового дерева, засыпанный песком. Хомер поцеловал Изабел, взял ее руку в свои, но ничего не сказал: что тут можно было сказать?

Хэриет! Ну разумеется, вот оно! С ней что-то неблагополучно! Изабел спустилась вниз, в гостиную — две комнаты цокольного этажа, превращенные в одну; ставни все еще были опущены, а на столе с прошлого вечера стояли бок о бок два фужера и лежали три недокуренные сигареты — свидетельство попыток Хомера бросить курить при помощи идиосинкразического и дорогого метода выкуривать все меньшую часть каждой следующей сигареты. Позвонила в Австралию. Теперь с ней была прямая связь. Можно было обойтись без телефонистки. Двенадцать цифр — и рядом мать и прошлое.

Телефон звонил раз за разом, но на том конце никто не отвечал. Аппарат стоит на подоконнике возле входной двери и, стоит ему зазвонить, песчинки вокруг него подпрыгивают и подскакивают от изумления. Сколько раз Изабел видела это. Может быть, мать лежит в кухне на полу, по другую сторону сетки от мух, вот почему она не отвечает. Она мертва, или у нее удар, или сердечный приступ, или ее изнасиловали и обокрали, а может, она наконец завела себе друга и не ночует дома.

В голове у Изабел зазвучала народная песенка. Какой-то певец пел ее в одной из программ на прошлой неделе.

А возможно, она просто не отвечает на звонок.

Последний раз я видела ее лет восемь назад.

Она окончательно ушла в себя. Предоставила мне прожить за нее ее жизнь.

Звонок замолчал. «Хелло», — сказала мать.

— Привет, мама.

— А, это ты, Изабел? Как поживаешь, цыпленочек?

— Прекрасно.

— Все в порядке? Муж, ребенок и так далее?

— Да, у них все прекрасно.

Молчание. Затем:

— Уже очень поздно. Я была в постели.

— Прости. Я просто хотела убедиться, что у тебя все благополучно.

— Само собой. Здесь не бывает перемен. А как ты?

— Веду по телевидению программу. Раз в неделю. Это всего лишь беседы и интервью со знаменитостями, но лиха беда — начало.

— Молодец, цыпленочек. Значит, бросила журналистику, да? Или она тебя бросила?

— Это одно и то же, по сути.