— Да.

Еще минута, и ворота раскрываются. Я нервно сглатываю. Расхваленное во многих журналах по дизайну, это скопление гранитных квадратов, непроницаемых окон и темных блестящих бассейнов выглядит очень и очень впечатляюще. Мое накачанное никотином и кофеином сердце переключается на последнюю передачу.

Тито Конти — наконец-то!

Охранник показал мне дверь. Я иду по сланцевой дорожке, которая пересекает фруктовую рощицу. Прямоугольные кроны деревьев кромсают два садовника с длинными ножами.

Я в зале — просторном, проветренном… и очень красивом. Солнечный свет просачивается сквозь листья и мерцает на полированном вишневом полу. Простая мебель выполнена в разных оттенках серого, от голубиного оперенья до антрацита. Строгий эффект смягчают кашемировые покрывала и норковые подушки. В широком книжном шкафу — разные камни и минералы. Перед камином дремлют две таксы. Длинные тельца почти сливаются с шоколадно-коричневым ковриком. И на все отбрасывают зайчики черно-белые фотографии изящно очерченного лица под серебристой шевелюрой — Тито с Кевином Костнером, Гленном Клоузом и другими звездами Голливуда, награды которых сияют в свете стробов.

Тито Конти — наконец-то!

Я медленно подхожу к собакам, вытянув руки.

— Привет, малышки!

У-и-и! У-и-и! Тишину пронзает резкий звук. Я поворачиваюсь к большому окну и успеваю увидеть, как четыре охранника несутся по двору так быстро, что сбрасывают с лестницы одного из садовников. Собаки заливаются лаем. Что? Что такое?

У-и-и! У-и-и!

Дверь открывается.

— Privado residenci![104] — кричит один.

— Вон! — кричит второй.

Прежде чем я успеваю закричать в ответ, меня хватают, вытаскивают из зала и ставят перед другой дверью. Дверь ведет в длинный коридор, вдоль стен которого стоят модели.

А… Ну, конечно. Моя паника испаряется, ее сменяет раздражение. Передо мной тридцать моделей, как минимум — на сколько вакансий? Одну? Две? Вот тебе и заказ, который «обязательно подтвердится».

Меня охватывает внезапная усталость. Но когда я прислоняюсь к стене и закрываю глаза, то вижу, как обмякшую, одурманенную Кристи волочат по полу. Нет!

Очередь заходит в раздевалку с низким потолком, обшарпанную, с пожелтевшими пластиковыми столами.

— Девушки! Надевайте вот это! — рявкает какая-то женщина и раздает нам свертки. — Снимите все остальное, включая макияж и украшения! Закрепите волосы на затылке!

Я разворачиваю сверток. Это чулок для тела, совершенно прозрачный, как колготы.

— Погодите… Все?

Женщина, Карлотта, я полагаю, поворачивается. На ней простое серое платье-рубашка, макияжа не видно, волосы завязаны в тугой узел: этакая директриса школы. Голос соответствует внешности.

— Можете остаться в стрингах, если очень хотите, — резко говорит она. — Но мистер Конти предпочитает, чтобы на вас ничего не было. Так линия чище.

Я кошусь на других и вижу, что все модели раздеваются догола. Ну, и я тоже. Собирая в гармошку прозрачную ткань, обнаруживаю на ступнях темные следы, а большой палец на что-то натыкается. Нет!

— Фу, — бормочу я. — Его уже надевали.

— Только на минуту, — говорит Карлотта.

— И тут стрелка.

Карлотта поджимает губы; от них паутинками идут морщинки. Всегда хоть одна такая да попадется, наверняка думает она, но идет к шкафу, достает новый чулок для тела и дает мне.

Я благодарю Карлотту, а та смотрит на мои ноги.

— Модели должна быть в простых черных лодочках с каблуками от двух до трех дюймов! — торжествующе каркает она.

Ну да, мне говорили. Я плоховато соображаю — наверное, от неизвестного препарата, который мне подмешали. Я всю ночь чувствовала себя как-то странно.

— Вот! — Обнаженная блондинка поднимает пару туфель. — Возьми мои.

Я улыбаюсь.

— Спасибо!

— Ну, если…

Я меняю свой новый чулок для тела на ее, использованный.

— Никаких украшений! Никакого макияжа! — напоминает Карлотта.

Когда она через минуту выходит, тридцать девушек достают пудреницы и быстро прикрывают прыщики, капилляры и другие недостатки, — пока не раздаются ее четкие шаги.

— Хорошо. — Она отсчитывает шесть девушек и щелкает пальцами. — Пошли…

Обычно модели на кастингах довольно болтливы, но сейчас то ли нагота, то ли понимание важности работы у Конти действуют подавляюще. Когда первая шестерка уходит, становится тихо. Снова появляется несколько пудрениц. Одна девушка грызет заусеницу. В зеркалах я вижу двадцать четыре модели в чулках, на шпильках, с волосами, завязанными в узел. Мы похожи на надувных кукол, на игрушки для секса, и я даже не могу найти себя. Нет!

Не проходит и пяти минут, как возвращаются две из шести, за ними три, потом еще одна. Текут слезы, щеки красные, и только последняя девушка более или менее держит себя в руках. Двадцать четыре девушки прикидывают: пять «нет», одна «может быть».

Я в следующей группе. За сценой Карлотта вручает каждой ламинированную карточку с номером.

— Несколько правил, — речитативом произносит она. — Первое: вам запрещается смотреть на мистера Конти. Второе: вам нельзя говорить с мистером Конти, за исключением ответов на прямой вопрос. Третье: вам нельзя улыбаться без спроса. Четвертое: вы должны выплюнуть жевательную резинку. Пятое: никаких украшений.

Карлотта замолкает. Ее глаза впиваются в руку девушки рядом со мной.

— Снять! — резко говорит она.

Девушка сжимается.

— Это… это обручальное кольцо, — говорит она с запинкой по-английски. — Не снимать.

Карлотта протягивает руку. Нет! Как только обручальное кольцо снимают — болезненный процесс, судя по всему, — она продолжает:

— И шестое правило, последнее: держите глаза открытыми.

Смысл этого правила доходит до меня лишь через десять секунд, после того, как Карлотта приказывает нам пройти сквозь тяжелый занавес. Мы в темном зале, на подиуме, где так ярко, что кажется, будто мы идем по электрической лампочке. Глаза слезятся и щурятся.

— Стоп! — басит кто-то. — Тито? — Разойдитесь.

Мы расходимся по горизонтальной части подиума в форме буквы «Т».

— Номера три, пять, два — свободны, — говорит голос.

Номер два убегает, уже хлюпая носом. Я поворачиваю к себе карточку: забыла свой номер.

— Numero uno, не двигайтесь! Держите номера сбоку!

Несколько минут мы стоим втроем, нагие под жаркими лампами, а люди, которых мы не видим, говорят о нас, тихо, но оживленно.

Вот и все. Это Тито Конти.

— Хорошо, теперь пройдитесь, пожалуйста, начиная с numero uno.

Крест, накрест! Я крадусь! Я веду нашу группку по подиуму вперед и назад.

— Номер шесть, вы свободны. Номера один и четыре, станьте шире.

Я еще здесь — невероятно. Я смотрю в аудиторию. Мои глаза уже достаточно привыкли к этому свету, чтобы рассмотреть тела, которым принадлежат голоса. В трех рядах от меня — мистер Конти, такой же загорелый и красивый, как на фотографиях, в белой хлопчатобумажной рубашке, с ослепительно белыми зубами. Его окружает несколько сотрудников, одетых в разные оттенки серого: солнце и планеты.

— Не смотрите на мистера Конти! — шепчет Карлотта.

Точно, правило номер один. Я перевожу взгляд на какие-то пустые сиденья. Глаза жжет, но я пытаюсь держать их открытыми. В это время мистер Конти и его свита продолжают говорить, их голоса становятся все громче, вскоре они даже не пытаются от нас что-то скрывать.

— Numero quattro… Numero uno… Numero quattro. — Я почти ничего не понимаю, пока не слышу «cellulite… cellulite… cellulite…» — слово, которое, очевидно, вместе с «Колой» и «о'кей» стало частью всеобщего языка.

Вот и все. Это Тито Конти.

— Numero uno: повернитесь лицом к задней стене!

Я почти ничего не понимаю, в отличие от quattro. Она опускает голову, глаза красноречиво блестят. Похоже, она вот-вот расплачется.

— Numero quattro! Подбородок поднять! — басит голос.

Quattro становится по стойке «смирно».

— Grasso… cellulite… gamba, — жир… целлюлит… ноги, говорят голоса. Это я.

— Улыбнитесь!

— Brutto denti… brutto… multo brutto. — Плохие зубы… уродливые… очень уродливые.

Это про quattro. По ее щеке скатывается слеза.

— Numero uno, повернитесь лицом! Numero quattro, повернитесь спиной!

Вот и все. Это Тито Конти.

— Numero quattro, перестаньте рыдать!

Это какой-то бред.

— Нет!

Я это не просто подумала. Не прошептала. Я сказала это вслух. Громко.

— Ш-ш-ш! — шипит Карлотта.

Я прикрываю глаза рукой.

— Опустите руку! — басит Конти.

— Нет! — говорю я.

Я будто сорвалась с привязи. Я подхожу к краю сцены, не отводя глаз от дизайнера.

— Мы от вас в пяти футах — в пяти долбаных футах, — а вы говорите о моем целлюлите?! И о зубах этой девушки? Да она же красотка! Вы что, совсем?

На всех лицах написан тот же самый вопрос, только адресован он мне.

Вот именно. Я поворачиваюсь к numero quattro и неожиданно чувствую себя гораздо спокойнее:

— А мы что, тоже совсем? Неужели нам так страшно хочется работать у этого козла, что мы терпим такое обращение? Да нас тут за дерьмо держат!

Никто не двигается. Никто не моргает. Быстрые шаги Карлотты удаляются по коридору.

— Но не я. — Я поднимаю табличку с номером. — Не я! — Я хватаю картонку обеими руками. Я уже не прикрываю глаз, а тут очень светло — до невозможности, — и все-таки задираю подбородок, задираю высоко. И рву картонку. Numero uno с треском рвется пополам. — С меня хватит! Больше я сюда ни ногой!


Огромные диваны в цветочных чехлах, коврики в стиле «обюссон», люстры с бусами, старый кофр с проволочной клеткой для птиц наверху. Такое впечатление, будто агентство «Шик» подверглось нападению бабушек. Я осматриваю новый пейзаж, стоя в нескольких футах от Байрона, который водит по офису незнакомую мне девушку.