— Это называется винтаж — просто шик! Разве не идеально? — восклицает он. — Писк моды! Из Англии! Хотя, должен сказать, я и не думал, что так дорого облупить краску! Ну, как бы то ни было… о!

Байрон видит меня и бледнеет. Потом указывает на свой офис.

— Ты! Сюда!

Я прохожу к новому стулу из старой кожи. Байрон захлопывает дверь.

— Где ты была?

— В Балзаме.

— Эмили, ты ушла от Тито Конти, величайшего дизайнера Италии… Ты понимаешь, какая это ошибка? Огромная ошибка, огромная! От которой ты можешь не оправиться в течение всей карьеры. А потом взяла и поехала домой?!

— Я ухожу из моделей, — ровным голосом говорю я. — Я бросаю работу.

Долгое время Байрон просто смотрит на меня. Потом подходит и приподнимает прядь волос.

— У тебя концы чуть посеклись, хорошо бы подстричь.

— Э-э, спасибо.

Я приглаживаю волосы.

Он хватает меня за руку.

— Ты грызла ногти?

Я сжимаю руку в кулак.

— Угу.

Он берет меня за подбородок.

— У тебя отек? Личико немного одутловатое…

— Байрон! — Я отставляю стул назад. — Ты меня не слышал? Я ухожу — я покончила с этой работой. Все! Я пришла, чтобы это тебе сказать!

— Понятно…

Байрон заходит за стол, садится и принимается рассматривать манжету своих брюк. Стоит прохладный октябрьский день, и он выглядит соответственно: разные оттенки золота, включая новое мелирование, которое сверкает в лучах закатного солнца. Я словно разговариваю с «Оскаром».

— Значит, ты не хочешь узнать о том, что никто на тебя не разозлился, потому что я об этом позаботился, — продолжает он, — или что теперь тебя ждет самая крупная работа в жизни, верно?

Несколько секунд мы в патовой ситуации — притворное равнодушие против притворного безразличия. Уф-ф.

— Какая работа?

Он показывает мне концептуальный рисунок. Там написано: «Менаж Колонь» — удовольствие надо разделять». Изображен полуголый мужчина с двумя длинноволосыми искусительницами в коротеньких шелковых комбинашках. Лицом к объективу только одна.

— Это следующие духи «Голтье» после «Ле маль», — объясняет Байрон. — Компания придает им очень большое значение благодаря научной компоненте. Они якобы меняют твои феромоны, чтобы они привлекали его феромоны, а его феромоны — чтобы они привлекали твои феромоны, что-то в этом роде, — объясняет он. — В общем, этот аромат делали семь лет. Семь! Это же возраст брака! И теперь он готов и будет продаваться по всему миру. Нет нужды говорить, что «Голтье» ожидают большого резонанса. А это значит — огромный бюджет на рекламу и правильная девушка. Деньги у них есть. Девушку ищут уже несколько месяцев, как они сказали, а с недавних пор снова и снова им приходит на ум одно имя: Эмили Вудс.

— Эмили Вудс… — медленно повторяю я, словно оно мне незнакомо.

— Да, милая, ты! Они решили, что ты идеально подходишь.

— Дай угадать: моя сцена в ванне.

Байрон хлопает в ладоши:

— Умничка! Да, видео Тома Бреннера было одним из главных источников их вдохновения!

Прекрасно. Вот мое наследие: как я ласкала Фонью. Я бросаю лист на стол.

— Значит, Фонья там тоже будет.

— Нет, нет! Фонья связана контрактом с «Де Сад: измучь его чувства». Классный аромат, кстати. А эта реклама посвящена тебе! Ты: анфас, в полный рост! На вторую роль найдут другую девушку, кого-нибудь подешевле!

Я снова рассматриваю рекламу.

— Теперь самое важное: пятьдесят тысяч за съемки и еще пятьдесят, если они используют пленку — американские законы, вот так вот. На иностранных рынках должны быть такие же. Конечно, ты будешь появляться во внутримагазинной рекламе. Будет много разной одежды, и, конечно, ты будешь во всех показах, и массового производства, и «от кутюр», то есть будет много поездок в Париж.

На секунду я представляю, как я дефилирую по парижским бульварам в дизайнерских шмотках, но потом вспоминаю про деньги: уйма денег! Пятьдесят, сотня, три сотни тысяч долларов, которые лежат на земле грудой, как осенние листья. Этого хватит, чтобы покрыть остаток обучения… и аспирантуру… и внести первый взнос за квартиру. И эта работа поможет мне получить другие солидные заказы — много, много солидных заказов.

— Когда съемки?

Байрон выдыхает.

— Ну, посмотрим… Они пока доделывают упаковку. Хотят, чтобы на бутылке было три фигуры, но с первой попытки получилось трехголовое чудище, и им пришлось вернуться к стадии концепта. Думаю, в январе.

— И сколько девушек заказано на это место?

— Отсюда — ни одной. Все откуда-то из других мест. Я думаю, эта кампания для тебя — легкая добыча, Эм, правда. Но на всякий случай я бы посоветовал тебе сбросить пару фунтов.

Я киваю. Дома я, пожалуй, чуть набрала.

— Могу сбросить пять.

— Пять? Десять.

— Десять?

— Ну, двенадцать.

— Двенадцать?!

— А что «двенадцать?!»? — кричит Байрон. — Ты уже сбросила однажды двенадцать!

— Да, когда я весила на двенадцать фунтов больше! — парирую я. — Байрон, чтобы мне сбросить двенадцать фунтов, надо отрубить руку!

— Все так говорят! Послушай, Эм, в моде худоба, худоба и еще раз худоба, а возможность у тебя шикарная!

— Как печально, что я ее упущу.

Байрон поднимается.

— Эмили Вудс, тебе сделали самый крупный заказ в жизни — не говори мне, что вот так возьмешь и отвернешься! Послушай: я скажу «Голтье», что твоя мать все еще расстроена и ты нужна дома, это даст нам еще две недели, а ты пока сбрось сколько сможешь — десять, двенадцать, четырнадцать фунтов, — как получится. Я на тебя не давлю!

— Почему моя мать еще расстроена?

Байрон выглядит озадаченным.

— А я откуда знаю?

Господи…

— Нет, ты только что…

— А! Я сказал всем, что твой отец умер от передозировки. В общем…

— Ты всем сказал, что мой отец умер от передозировки наркотиков?!

— Да! Разве не оригинально? Новое звучание старой темы, решил я. — Байрон хихикает. — И вполне правдоподобное, если вспомнить твоего отца.

Пауза. Возможно, когда-то я и упоминала, что мой отец питает слабость к травке, но…

— Байрон! Мой отец иногда курит марихуану! Он не колется!

— Ну и что? Большинству это неизвестно! Не волнуйся, Эм, они проглотили крючок вместе с наживкой! Тебе даже прислали несколько букетов, правда, ничего особенного…

— ЗАЧЕМ ТЫ ВРАЛ О ТОМ, ЧТО МОЙ ОТЕЦ УМЕР ОТ ПЕРЕДОЗИРОВКИ?

Винтажное агентство «Шик» затихает. Байрон качает головой.

— Эмили, дорогая, ты не понимаешь главного. Ты ушла с четырех показов и фактически послала Тито Конти, но я все исправил! Никто на тебя не злится! Напротив, сейчас ты главная претендентка на участие в крупнейшей рекламной кампании духов десятилетия, так что не надо придираться, ладно?!

Я тяжело дышу. Руки трясутся.

— …минимум пятьдесят тысяч, Эм. И очень вероятно, что гораздо, гораздо больше.

— …плюс роскошная рекламная кампания. Мы устроим сообщения в прессе о твоих появлениях в магазинах, будут брать интервью…

Я бросаю работу моделью, сказала я в Балзаме. Я возвращаюсь в университет. Но сейчас я вижу не учебники, не лекционные залы, а себя, идущей по подиуму в наряде «от кутюр». Мое имя высвечено прожекторами. Толпа скандирует: «Эмили! Эмили! ЭМИЛИ!»

Эпилог

— Oui, oui, comme ça, Amelie, comme ça![105]

Щелк. Щелк.

— Эйфелева башня торчит у нее из головы! Передвинь ее влево.

— Ладно, иди влево, Амели! Влево!

— Так слишком далеко.

— Хорошо, вправо!

— Вот, вот! Теперь повернись лучшим профилем.

— Другим профилем!

— Нет, другим!

— Это что, правда твой лучший?

Я высовываю язык.

— Oui! — Щелк. — Все! Снято!

Пикси надевает крышку на объектив. Джордан потягивается.

— Ладно, а теперь пойдем в кондитерскую, или как?

— Неет! — стону я. — Давайте посидим тут минутку и понаслаждаемся закатом!

Джордан упирает руки в боки.

— Эмма Ли, мы уже побывали в трех музеях, на двух «илях» или как их там, черт возьми, называют, и в одном соборе размером с футбольный стадион — я умираю с голоду!

— Очуметь! Французы были бы в восторге, услышав, что ты сравниваешь Нотр-Дам с футбольным полем.

— Тебе больше нравится самолетный ангар, Пикси-Палочка?

— Филистерка!

— А это еще что такое?

— Гр-р-р…

— Девчонки! — Мохини показывает жестом: «таймаут». — У Эмили день рождения! Если она хочет смотреть на закат, мы смотрим на закат.

Я улыбаюсь:

— Ну вот, хоть кто-то меня любит!

— И не надейся, — бормочет Джордан, но тоже улыбается.

Мы вчетвером идем к Марсову полю и садимся на траву. Оказывается, в тот день в кафе подруги действительно надо мной подшутили. Все придумала Пикси. «Но мы совсем не хотели тебя расстраивать. Мы и не думали, что так сработает!» — объяснила она позже. — Хотя, наверное, все хорошо, что хорошо кончается, правда?

— Этот мужчина багет несет или так счастлив нас видеть?

— Джо-орд!

Да, все хорошо, что хорошо кончается. И оно кончилось. Отличница-Мохини решила вернуться на базовую станцию «Хаббла», что ей очень нравится. Правда, ей приходится далеко ездить на встречи с Майлзом, ее бойфрендом, стипендиатом Родса. («От него нельзя иметь детей, — уже предупредила Джордан. — Ты не сможешь их родить, голова будет слишком большая».) Джордан отправилась на Уолл-стрит, а точнее, на работу в аналитической программе «Голдман-Сакс». Она будет жить вместе с Беном, который устроился в Совет по охране природных ресурсов, и Пикси, намеренной отрабатывать практику в «Метрополитен» и не встречаться с Пикселями («Пора немного побыть одной», — заявляет она).