— Есть что-то такое, о чем я не знаю? — замер Анатолий.

— Есть что-то такое, о чем тебе знать не нужно, — улыбаясь краешком губ, ответила она.

— И зачем она к тебе приходила?

— Наверное, затем же, зачем и ты.

— Интересно у нас с тобой получается, — порывисто выдохнул Анатолий. — За моей спиной происходит то, о чем мне не нужно знать, но о чем просто необходимо знать моей бывшей жене. Что она могла у тебя искать?

— Дорогу, — просто ответила Ева Юрьевна.

— И ты ей ее помогла найти? — удивился он.

— Надеюсь.

— А я? Как быть мне? — спросил Анатолий, и в голосе его послышалось отчаяние.

— Нельзя вернуть только смерть, мой мальчик, — убежденно сказала Ева Юрьевна.

— А как быть с тем, что Оксана ждет ребенка?

— Выбрать должен только ты, никто другой за тебя этого не сделает, — ответила она. — На двух стульях усидеть не получится, к какому-то берегу тебе все равно прибиваться придется.

— Ты думаешь, Света когда-нибудь сможет меня простить? — неуверенно поднял голову он.

— Ты ее любишь? — твердые льдинки глаз старой леди снова оцарапали Толю.

— Люблю.

— Тогда ничего невозможного нет.

— Ты думаешь, она меня еще любит? — щеки Анатолия полыхнули огнем.

— Я не могу этого знать, — почти прошептала старая леди и увидела, как в глазах сына снова появилась обреченность. — Этого я знать не могу, но то, что лучше Светы в твоей жизни ничего не было и, скорее всего, уже не будет, теперь я знаю наверняка.

— Если дорогу осилит идущий, то мне пора. — Анатолий посмотрел на мать. — Но я еще приду.

— Я знаю, мой мальчик, знаю, — кивнула она, — и буду тебя ждать.

* * *

Сорок минут, что отделяли Анатолия от дома Светланы, показались ему вечностью. Поезд метро бесконечно тянулся по темным лабиринтам тоннелей. Когда в середине перегона поезд притормаживал, время останавливалось окончательно.

Не зная, куда себя деть, Анатолий рассматривал пассажиров, сидящих напротив, и в облике каждого обязательно находил что-то такое, что можно было поставить бедняге в укор. Все, на чем останавливался взгляд, его не просто раздражало, а откровенно бесило, вызывая приступы необъяснимой злости.

Взвинтив себя до предела, он готов был наброситься на ничего не подозревавшего пожилого джентльмена, сидящего напротив. Мерно посапывая, слегка оттопырив нижнюю губу, тот обнимал обеими руками шикарный серый дипломат и клевал носом в такт бегущему поезду. Ботинки этого щеголя явно просили гуталина, а верхняя пуговица кожаного мехового пиджака была готова сорваться с тонкой ниточки и затеряться в переходе.

Боясь взорваться, Анатолий отвел глаза от пожилого модника и в углу вагона увидел мальчика. Джинсы были ему велики размера на три; многоярусной гармошкой они спускались на тяжеленные ботинки с рифленой подошвой и касались пола грязной оборванной бахромой штанин. Рядом с ним стояла девушка, гордо выставляя из-под коротенького легкого топика на всеобщее обозрение блестевший стразом пупок.

Закрыв глаза, Анатолий постарался успокоиться, но внутри него все клокотало и кипело, он почти физически ощущал натяжение каждого нерва.

Время растянулось бесконечной вереницей ударов сердца; хотелось выскочить из вагона, подтолкнуть ненавистный поезд, не желавший двигаться быстрее.

Несколько месяцев, проведенных без Светланы, теперь были не в счет, самое важное заключалось не в них, а в том, что именно сейчас, сию секунду, Анатолию нужно было увидеть ее глаза, услышать голос, почувствовать запах волос. Все, что было до этой минуты, не имело никакого значения, потому что было не с ним, а с кем-то другим, чужим и страшным.

Анатолий ощущал в своих ладонях тяжелые локоны шелковистых волос цвета поздней осени. Смешавшись, светлые и темные пряди, отсвечивающие закатным золотом, скользили по его ладоням, преломляясь на свету и играя всеми оттенками шуршащих под ногами октябрьских листьев. Боже мой, каким он был дураком, отталкивающим от себя счастье обеими руками! Да разве есть в мире что-то, что могло быть прекраснее этих ямочек на щеках, этих темно-янтарных глаз и милой, доброй улыбки.

Он отдал бы все, лишь бы вычеркнуть из Светланиной памяти эти злосчастные полгода. Смять бы эти дни, словно ненужный лист, и бросить в первую попавшуюся урну на перекрестке!

Сердце Анатолия сжималось от резкой боли; ледяные волны страха окатывали его с ног до головы щемящей сладкой волной наслаждения. Рвущийся из груди стон пробегал по каждой клеточке тела. Боль, терзавшая Анатолия, была мучительной, но настолько нестерпимо сладкой и одуряюще неотступной, что хотелось переживать ее снова и снова.

Сквозь шум в ушах и головокружение Анатолий услышал, что объявили его станцию, и заставил себя открыть глаза. Ни пожилого франта с дипломатом, ни модной парочки в вагоне уже не было. Он стремительно выскочил из вагона, взбежал по лестнице и оказался на улице.

Морозный воздух немного отрезвил его разыгравшееся воображение. Оглянувшись, он заметил женщину с охапкой тощеньких букетиков пушистой ароматной мимозы. Из-за желтого моря крошечных горошин орлиный профиль с высокой горбинкой на носу был почти не виден, но черная полоса сросшихся над переносицей бровей неоднозначно намекала на происхождение торговки. Переминаясь с ноги на ногу, она дышала на красные широкие ладони рук, сжимающих шуршащие упаковки, и по-хозяйски, неторопливо, рассекала площадь у входа в подземку.

Проходя мимо нее, Анатолий взглянул на мимозу и невольно замедлил шаги. Маленькие круглые цыплячьи шарики, подставляя ветру свои пушистые щеки, роняли на рукав куртки женщины темно-лимонную пыльцу. Среди людской суеты и холодной снежной неуютности улицы они выглядели крошечным островком долгожданной весны. Пар от дыхания женщины попадал на желтые мохнатые шарики и оседал на них капельками воды. Прижимая мохнатые щеки к прозрачному целлофану, упругие шарики мялись, ломая ворсинки и закрашивая обертки матовой желтизной.

Купив букет, Анатолий заспешил к родному дому. Ноги сами несли его по переулку, исхоженному тысячу раз вдоль и поперек. Хотелось громко смеяться и, расставив в стороны руки, бежать, как в далеком детстве, представляя, что летишь на самолете. Этот путь, еще полгода назад казавшийся ему дорогой на Голгофу, был единственной тропинкой, способной вывести из тупика, куда он сам себя загнал. Рухни сейчас мир, тресни земля под ногами, ухватившись за самый край пропасти, он бы вылез и все равно, чего бы это ни стоило, добрался до родного порога, на четвереньках, ползком, да как угодно, лишь бы быть там, где осталось его сердце… Сумерки, накрывшие город, заливали воздух лиловым светом. То здесь, то там вспыхивали теплыми квадратиками безликие проемы хмурых окон. Под редкими порывами злого ветродуя сиротливо дрожали на балконах провисшие бельевые веревки. Мелкий снег окутывал улицы и дворы.

Держа букет, словно бесценное сокровище, Анатолий завернул во двор и с трепетом посмотрел на знакомые окна. Три окна из четырех были темными, и только в большой комнате горел свет. Отойдя с дорожки в сторону, Анатолий остановился и глубоко вдохнул. От того, как пройдет сегодняшняя встреча, будет зависеть вся его дальнейшая жизнь. Что он скажет, как посмотрит, — за всю долгую дорогу он так и не решил самого главного.

Почувствовав, что холодный воздух заполз за ворот, он попытался поправить соскользнувший шарф, но застывшие на ветру пальцы не слушались. Повернувшись к ветру спиной, он зажал букет мимозы коленями и негнущимися руками стал застегивать верхнюю пуговицу куртки. С трудом вдыхая стылый февральский воздух, Анатолий дрожал от озноба, бившего его с головы до пяток. В голове гудело, и он не мог сосредоточиться на самом важном.

Внезапно его руки застыли, а дыхание почти остановилось. За спиной, на дорожке, в нескольких шагах от него, зазвучал смех, который он узнал бы из многих тысяч. Проверять не имело смысла, потому что ошибки быть не могло: голос принадлежал единственной женщине в мире, его Светлячку.

Звенящие колокольчики знакомого смеха наполнили все его существо неизъяснимым восторгом и радостью. Просияв, он схватил зажатый между коленями букет и обернулся. Улыбка, осветившая его взволнованное лицо, сползла так же быстро, как и появилась: по дорожке, не замечая Анатолия, держа под руку незнакомого высокого мужчину, шла его Светлана и счастливо смеялась. Этого смеха, такого светлого и легкого, словно кружево, он не слышал уже много лет. Резко развернувшись, он рывком поднял воротник куртки и замер, ожидая, пока голоса этих двоих не стихнут в отдалении.

Криво усмехнувшись, он посмотрел на удаляющуюся парочку и до боли стиснул зубы. По горлу прокатился тугой горький комок, а глаза защипало. Пытаясь сдержаться, Анатолий напряг скулы. Обида, захлестнувшая его, разрезала гортань и ударила в солнечное сплетение.

Он стоял на холодном февральском ветру, глядел на букет мимозы и с горечью думал о том, что одного желания, даже такого трепетного и бесконечного, недостаточно, чтобы склеить вдребезги разбитую чашку. Посмотрев в последний раз на окна, он воткнул ветку мимозы в снег и понуро поплелся прочь.

* * *

Февральский день был серым и тягучим, словно оконная замазка. Из ветхих карманов застиранных облаков летела мелкая колючая пыль. Резкий порывистый ветер рвал тонкие нити березовых ветвей, кидал снег с таким остервенением и недовольством, будто срывал злобу, беспричинно обижая спавшую под теплым пуховым одеялом землю. Вымещая свою обиду на чем попало, ветер бросал в лицо прохожим пригоршни снега, стараясь оцарапать колкими твердыми гранями секущих льдинок.

Прикрыв глаза, Артем сидел в машине и терпеливо пережидал дорожную пробку. Под завывание февральской непогоды он вспоминал точно такой же зимний день, но только двадцать лет назад…